Чтение 18–й страницы книги ~Чужая память~

Есть с утра не хотелось. Иван напился прямо из кофейника холодного
вчерашнего кофе, с тоской поглядел на стопку новых журналов. Тут его
вызвал Ржевский.

Иван подумал, что Ржевский за последние недели заметно осунулся.

- Смотри, - сказал он, подвигая через стол стопку медицинских отчетов.
- Это то, о чем пациенту знать не положено. Но ты активно занимаешься
самоуничтожением.

В отчетах не было ничего нового. Правда, есть некоторый регресс. Такое
впечатление, что он старик, у которого барахлят различные системы.

- Физиологически я тебя обгоняю, - сказал Иван равнодушно.

- Созываем консилиум. Наверное, переведем тебя в клинику.

- Там я точно загнусь, - сказал Иван.

- Но ты сам не хочешь себе помочь.

- В клинике они могут лечить то, что им знакомо. А я только кажусь
таким же, как другие люди.

- Ты устроен, как другие люди.

- Не верю. Каждый человек запрограммирован на определенную
продолжительность жизни. Хотя бы приблизительно. Возможно, программа эта
отрабатывается в утробе матери. Ты тоже не знаешь, как эта система
действует. Все эти годы ты гнал себя к практическому результату. На
философскую сторону дела взглянуть не удосужился.

- На философскую? - спросил Ржевский раздраженно. - А может, на
мистическую?

В кабинет заглянула Гурина подписать бумаги о питании для новых
обезьян. Ржевский подписал, не читая.

- О чем мы говорили? - спросил он, когда Гурина ушла.

- О том, что ты, отец, боишься провала эксперимента больше, чем моего
разрушения. Не бойся, независимо от конечного результата эксперимент
великолепен. Ты все делал точно.

- Балбес! Ты же мой сын.

- Ты давно это понял?

- Помнишь, ты заходил ко мне на днях, копался на антресолях в старых
черепках? Я очень не хотел, чтобы ты уходил.

- Я снова видел Дубова. Он обещает взять меня в экспедицию. Тебя тоже
звал. Он до сих пор убежден, что ты стал бы великим археологом.

- Может быть. Только это скучно.

- Мне так не кажется.

- В твоем возрасте я еще жалел иногда, что сижу в лаборатории. Это у
нас общее детское увлечение.

- А если для меня это важно и сейчас?

- Не отвлекайся. У нас есть проблемы и поважнее.

Иван пожал плечами. Если в самом деле человек должен всю жизнь выбирать
дороги, то отец очень далеко ушел по своей. И уже не может понять, что
проблема выбора на распутье, решенная им, может быть не решена Иваном до
конца.

- Ты авторитарнее меня, - сказал Иван. - Перед тобой серия задач. Это и
есть твоя жизнь. Решил одну, решаешь другую, и самочувствие подопытных
кроликов тебя не волнует.

- Самоуничижение паче гордыни.

- Я не о себе, отец.

Иван встал, подошел к окну. Снег сохранился только под деревьями и в
тени, за домом. Над белыми домами у горизонта шли высокие пушистые облака.
Таких зимой не бывает. Если утром лечь в степи и смотреть в небо, то очень
интересно следить, как они переливаются, меняя форму, и мысленно угадывать
эти изменения, представляя себя небесным скульптором.

- О ком же? - услышал он настойчивый голос отца. - О ком же? Ты меня
слышишь?

- О твоем давнем эксперименте. С Лизой. Тогда, тридцать лет назад,
Виктор сказал тебе, что ты должен выбирать между Лизой и наукой. А ведь
выбирать не надо было. Просто тебе удобнее было выбрать.

- При чем тут Виктор?

- Он очень вовремя пугнул тебя.

- Не помню.

- Я мог бы написать исследование о свойствах человеческой памяти. Как
ловко она умеет выбрасывать то, что мешает спокойствию и благополучию ее
хозяина. Ты ее мог найти и вернуть.

- Как ее найдешь, если даже адрес... - Вдруг Ржевский замолчал. И Иван
понял, почему. Он отвечал как бы чужому человеку, а вспомнил, что говорит
сам с собой.

Облако за окном наконец-то перестало напоминать Алевича, спрятав внутрь
его нос. Налетел ветер, и деревья в парке дружно склонились в одну
сторону, помахивая вороньими гнездами на вершинах.

- Не так, - сказал Ржевский. - Конечно, я сначала боялся ее
возвращения. А потом смог жить без нее. Если бы я хотел найти, то нашел бы
и в Вологде. Но никакого разговора с Виктором я не помню.

- Он в самом деле ничего не решал, - сказал Иван. - Дело только в нас.
Ты выбрасываешь что-то из головы, прячешь в подвалах мозга, забрасываешь
сверху грудой тряпья... А я не могу спрятать твое добро в свой подвал.
Гнет прошлого - для тебя застарелая зубная боль. Не больше. А что если в
каждом человеке, независимо от его восприятия собственной жизни, таится не
осознаваемая им некая шкала важности поступков для развития его личности?
И на той шкале твой разрыв с Лизой оказался чрезвычайно важен. Тебе ведь
хотелось все бросить, бежать к ней... А ты вместо этого мчался на
чрезвычайно ответственную конференцию в Душанбе.

- Погоди. - Ржевский тоже поднялся, подошел к окну и встал рядом с
сыном, поглядел на облака. - Как они меняют форму! Я раньше любил на них
смотреть... О чем я? Да, ты все время стремишься отделиться от меня, стать
самостоятельной личностью. Я тебя понимаю. Но ты же сам себе мешаешь! Пока
ты копаешься в моем прошлом, ты связан со мной. Так убеди себя: это не мое
прошлое! Это прошлое Сергея!

- Я не могу жить, пока не разгребу твои подвалы.

- Ну почему же?!

- Потому что я твоя генетическая копия. Если ты вор, я должен понять,
почему, чтобы самому не стать вором. Если ты убийца, предатель, трус,
эгоист, я должен понять, унаследовал ли я эти твои качества или смогу от
них избавиться.

- И ты тоже думаешь, что я убийца?

- Унаследовав твою память, я ни черта не понял!

- Неужели в моем прошлом нет ничего, что бы тебя радовало? - Ржевский
попытался улыбнуться.

- Есть, - сказал Иван, повернувшись к нему и глядя прямо в глаза. -
Есть вечер на берегу Волхова, когда рядом сидел Пашка Дубов, а потом
пришел Коля с печатью...

- Это чепуха, - уверенно сказал Ржевский. Он не поверил. Он вернулся к
письменному столу, полистал зачем-то настольный календарь. Вздохнул. -
Будь другом, - сказал он, - отдохни сегодня. Завтра консилиум. Хочешь, я
попрошу Ниночку с тобой погулять?

- Ей надо заниматься, - ответил Иван.

На месте врачей Иван не стал бы рисковать - загнал бы себя в клинику, и
с плеч долой.

Если он начнет доказывать врачам, что дело в чрезмерной нагрузке на
мозг, они ему или не поверят, или залечат... Нет, даваться нельзя.

С утра Иван послушно подвергся всем анализам, потом заявил Ниночке, что
в ее заботе не нуждается. Ниночка почуяла неладное, но промолчала - верный
ребенок. Потом Иван сунул в карман зарплату, институтское удостоверение,
оделся потеплее и вышел в сад.

Из сада он знакомой тропинкой, скользя по подтаявшему снегу, прошел к
автобусной остановке. Чувствовал он себя погано, но надо было держаться.
Вышло солнце. Было тихо, чирикала какая-то весенняя птаха.

Почему-то он помнил, что Виктор всегда ходит обедать в столовую на углу
улицы Чернышевского и Хлопотного переулка, там у него все официантки
знакомые и пиво оставляют - видно, при какой-то случайной встрече
похвастался... К этой столовой Иван и поехал. Там Виктора не было. Тогда
Иван вышел на улицу - в столовой было душно, а от запахов, в общем
обыкновенных, Ивана мутило - тоже плохой симптом.

Иван стоял у входа в столовую, прислонившись спиной к холодной стене. У
него возникла идея, как можно упростить процесс рассечения ДНК, и он
мысленно принялся конструировать такое приспособление, но тут увидел, что
по улице бредет Виктор. Тот прошел было, но узнал Ивана. Остановился
настороженно.

- Здравствуйте, - сказал Иван. - Я вас жду.

- Понимаю, - быстро ответил Виктор. - Разумеется, почему нам не
поговорить, а то прошлый раз не получилось, мне самому тоже очень
хотелось. Здесь скамейки есть во дворе - летом пиво там пью, посидим, а?
Нас никто не увидит.

Виктор первым успел к скамейке - стряхнул с нее перчаткой снег.

- Не простудитесь?

Иван сел, закурил. Он курил больше Ржевского.

- Поймите меня правильно, - продолжал Виктор. - Я не имею ничего против
ваших отношений с Ниночкой. Вы не подумайте.