Юлий БУРКИН
БАБОЧКА И ВАСИЛИСК
желания помочиться, и сейчас жадно досмаливал подобранный возле параши
отсыревший бычок. Он знал, что это - западло, но поделать с собой ничего
не мог: курить хотелось невыносимо.
хороший врач буграм - вещь вовсе не лишняя (этот-то, как-никак, с мировым
именем), а пользоваться медицинскими услугами петуха им не позволила бы
воровская честь. Вот и ходил Гриб в мужиках, хотя и видно было в нем за
версту интеллигента, и другого бы, не столь ценного, за одну только
лексику, за одни только "позвольте" и "не смею спорить", втоптали бы в
самую зловонную зоновскую грязь.
Особенно одно обстоятельство угнетало его: еще в СИЗО трое рецидивистов
отбили ему почки, и теперь, случалось, он во сне делал под себя (если не
успевал проснуться, вскочить и добежать до туалета, как сегодня). И, когда
случалась с ним такая оказия, наутро он подвергался позорнейшей процедуре:
его освобождали от работ и не позволяли вставать в строй на завтрак и
обед, пока он не простирает тщательно белье и матрац и не просушит их,
летом - на дворе, зимой в сушилке. А все это время каждый проходящий
считал своим долгом плюнуть в него, дать зуботычину или обругать: "У,
вонючка очкастая!..", "Зассанец!"...
порою, напротив, упивался ею. Вот и сейчас, урвав ворованную затяжку,
думал он о побеге в мир бездонной пустоты и находил в этом желанное
успокоение.
испуганно кинул охнарик в парашу. Но напрасно - он услышал, как зашумел
кран, как вода потекла в умывальник, как вошедший звучно всосал струю, а
затем из уборной вышел.
отправиться досыпать, как вдруг через открытую форточку, сквозь ржавую
решетку, в туалет влетела цветасто-бархатная бабочка "Павлиний глаз"
("Vanessa io") и села прямо на рукав его грязно-черной робы.
он в юности, когда очень красивая подружка старшей сестры - Лиля - строила
ему глазки и тихонько говорила ему непристойные комплименты. Ему было
тогда и приятно, и ясно, что на самом деле над ним просто потешаются, а
более всего страшно, что легкая ирония сейчас перейдет в откровенную
издевку. Смешанное чувство радости, страха и НЕУМЕСТНОСТИ. Нельзя было в
его нынешнем пыльном, кирзовом, бушлатно-туалетном мире возникать этому,
пусть даже и такому маленькому, летающему стеклышку калейдоскопического
счастья.
тебе здесь...
бабочкиной мимики; а потому не понял он и того, что сказала она далее:
скоро все это кончится, скоро ты будешь на воле.
ничего, действительно понял: скоро все это кончится, скоро он будет на
воле.
через решетку форточки в ночь - в мокрое грозовое небо.
расшитые бисером китайские подушечки, и два его верных сиреневых
тролля-прислужника - гномик Гомик и карлик Марксик - пробуксовав ножками
на месте две-три секунды, кинулись вглубь пещеры.
языком, выскребая из щелей меж ними кровавые волокна ужина.
гибкому алмазно-чешуйчатому торсу, обвилась сладострастно вкруг
змееподобного же фаллоса, жадно припав к нему устами.
изумрудные стены, откликнувшись, послушно принялись источать неоновую
зелень.
коим гномик Гомик в тот же миг пал на четвереньки, имитируя с успехом
письменный стол. Марксик поспешно распластал по его ребрам белый лист
бумаги, водрузил на поясницу оправленный в платину человеческий
череп-пепельницу, обмакнул в нее перо фламинго и, согбенный
подобострастно, замер в ожидании.
очередным письмом, бесцельно блуждал в грязных лабиринтах памяти. Богиня,
Гриб и предательство, белизна палаты и целительный скальпель врага,
ласковый детеныш и боль, адская боль, когда трескается, словно кора,
одеревеневшая кожа; скользкие стены колодца, бой с предшественником, вкус
его плоти и коронование... И жажда, так и не утоленная жажда.
- и вынул из глаз маленькие сталактиты слез. Нужно было диктовать так,
чтобы ТАМ не почувствовали, как далек он от внешнего мира. Что-то очень
простое.
упустить ни звука, фиксировать неясные ему сочетания слов.
это зависит не от меня: почту у нас забирают только один раз в месяц.
Ничего, потом все сразу тебе расскажу, так будет даже интереснее. Ты
пишешь, что учишься хорошо, без троек. Молодец. У меня тоже все в порядке.
Ты пишешь, что мама читает мои письма, спрашиваешь, почему я пишу только
тебе. Я ведь уже объяснял. Хотя, конечно, тебе трудно это понять. Мы
поссорились с ней перед моим отъездом. Но когда я приеду, мы обязательно
помиримся. Пока я не знаю, когда это будет. Очень много работы. Тут очень
холодно, но очень интересно. Спрашиваешь, видел ли я белых медведей. Да, и
вижу часто. И моржей, и пингвинов. Может быть даже я привезу тебе
маленького пингвиненка. Только не спрашивай у мамы, почему мы поссорились,
не приставай, я сам тебе когда-нибудь все..."
из далекого и недавнего прошлого. Он то чувствовал себя собой, то словно
бы видел себя со стороны.
безнадежен.
качестве эксперимента. А без этого - максимум полгода. Жаль.
забрел к нему в кардиоцентр, а, во-вторых, в курсе, что речь идет именно
обо мне. Сестра (очень красивая, кстати) споткнулась возле двери кабинета,
я помог собрать рассыпавшиеся листы и увидел, что это - моя история
болезни.
видите ли. Это все, что он мог сказать по поводу моей близкой кончины.
Экспериментатор!.. "Жаль..." А мне-то как жаль!
сторону своей постылой конторы. - Прежде всего, наконец-то пошлю в жопу
шефа. Шеф!.. Смех да и только. Индюк моченый, а не шеф. Что еще? Еще уйду
от Ирины. А стоит ли? Полгода не срок... Стоит. Хоть последние полгода
поживу без лжи. Почему же не мог раньше? Раньше была ответственность. За
нее и за Витальку. А ныне судьба распорядилась так, что всякая
ответственность автоматически теряет смысл.
симпатичное тело лежащим на столе морга. Совсем голое. Глаза полуоткрыты.
Рот подвязан веревочкой. Кожа - землисто-матовая. Всюду - отечности и
вздутия. Тело это и при жизни не блистало красотой, а теперь... Елки! Ведь
все мы знаем, что умрем. Обычно осознание реальности смерти случается
только в самой ранней юности, как раз тогда, когда жизнь полна запахов и
прелести. Наверное, так природа поддерживает баланс.