Чтение 10–й страницы книги ~Вернусь не я~

- Которые. Переправы, главные крепости, перекрестки. Дорог здесь мало, но
они очень хорошие, удобные. А у хеттийцев - конница и легкие колесницы. Стоит
поднять тревогу...

- Так что там впереди? Гарпия?

А по ночам (тепло здесь спать, хоть без плаща на землю падай!) - звездный
огонь с черных глубоких небес. Лежи, руки за голову закинув, считай огоньки под
меднокованой твердью.

...Чем дальше от Ахайи, от Лилового моря, от родного Номоса - тем
спокойнее на душе. Словно и вправду я-прежний, сирота с Глубокой улицы,
ванакт-наемник на чужом троне, остался где-то там, у нелепых пергамских стен.
Ушла боль, растворилась среди желтого простора, и даже Амиклу можно вспоминать
без грусти, даже маму. Словно не со мною это было, словно случилось все в века
допотопные, в чужой чьей-то жизни - славной, хорошей, но чужой. И будто нет уже
Диомеда Тидида, а по ровной хеттийской дороге, по земле Светлых Асов, едет
Дамед-ванака, Дамед-бог...

- Горек глоток из чужого колодца!

Хей-я!Хей-я!

Тленом разит запах хлеба чужого!

Хей-я!Хей-я!

...И вправду, наше Эхо, пугливая нимфа, здешнему даже не сестра младшая.
Хоть и быстро едем, никого вперед не пропускаем, а хеттийское Эхо начеку.
Узнают! Узнают, кланяются, иногда на колени бухаются. "Дамед-ванака!
Дамеда-давус!" А ведь "давус" по-хеттийски "бог" и есть!

Одно плохо: не угнаться нам за здешним Эхом. А ведь впереди - Гарпия,
перекресток, самый важный, самый опасный. Перекресток - и крепость на холме.

- Солнце чужое огнем обжигает!

Хей-я!Хей-я!

Небо чужое - могильные плиты!

Хей-я! Хей-я!

- Мантос?

- Все понимаю, Диомед-родич, все вижу. Ночью пойду, да. Сам пойду, ванакт!
Сам пойду, Фремонида возьму, брата своего возьму, племянника возьму. Не
подведем, ванакт Диомед! Тихо резать будем, тихо душить будем, зарежем, задушим
- ворота откроем. Не пойдем даже - поползем, змеями поползем, ящерицами...

Змеи и ящерицы ползут в ночь...

Искусство войны - искусство богов. Боги повелевают людьми. Боги посылают
людей на смерть...

* * *

Эй, куреты! Провожаем в дальний путь свою родню! Пусть дорога будет легкой
из чужбины в отчий край! Хо-о-о-о! Хой!

Как же им домой добраться, как их душам путь найти? Мы польем вином
дорогу, кровью вражеской польем! Хо-о-о-о! Хой!

. Плохо гибнуть на чужбине, от родных огней вдали! Еще хуже киснуть дома
да без славы помереть! Хо-о-о-о! Хой!

Что же им сказать в Авде, нашим пращурам сказать? Пусть гордятся нами
предки, пусть к себе с победой ждут! Хо-о-о-о! Хой!

- Э-э, ванакт! Там такое, ванакт! На коня садись, поехали, посмотреть тебе
надо, да!

Пора выступать, погребальные костры залиты вином, серой гарью дымит
мертвая крепость, дорога пуста... Да только вид у Мантоса-старшого уж больно
странный. Вроде бы ехал себе, ехал чернобородый (по южной дороге, что к морю
Зеленому ведет, я его направил - для пущего бере-жения), а у дороги той - гора
золотая. И радость (гора! золотая!), и жалко, сотой доли не унести.

- Не хеттийцы? - поинтересовался я на всякий случай, на конскую спину
садясь.

- Э-э-э-э! Зачем хеттийцы, ванакт? Тебе нужны хеттийцы? Мне нужны
хеттийцы? Нам нужны хеттийцы? Поспеши, ванакт, поспеши, родич! Ай, поспеши!

А в черной бороде - широкая улыбка. Видать, велика та гора золотая!

Ну, если "ай!"...

Я не ошибся - гора. Не золотая, конечно. И даже не красная - обычная,
серая, в негустом кустарнике, словно у нас в Этолии. К горе дорога ведет, за
камни цепляется, а в горе - дыра черная, перед дырой вроде как площадка ровная,
гладкая. Хотел спросить - не успел. Подмигнул мне старшой - и остальные
гетайры, что со мною увязались, подмигнули, языками прицокнули.

- Ай, не скажем! Ай, сам посмотри, родич!

Крут подъем, да невелик, вот уже и площадку видать, и каменные личины, что
в скальную плоть врезаны (то ли все те же львицы, то ли кто еще, не разобрать),
и колонны по бокам. Видать, храм! Видел я уже такие - и у нас, и тут, у
хеттийцев...

Тогда почему "ай"? Хотел переспросить, вновь вперед поглядел. Раздумал.

Понял.

Девчонки. Девочки. Девушки. Девицы...

Ай!

...В белых накидках, в золотых ожерельях, в блистающих цветными каменьями
браслетах, в диадемах серебряных. И просто так тоже - без всего этого, лишь в
венках из цветов. На личиках юных, белых, смуглых, курносых, губастых,
тонкогубых - улыбки. Никак рады?

Ай!

Протер я глаза, себе не веря, а мои гетайры уже с коней слезли, тоже
улыбаются, бороды свои черные оглаживают. Не испугались девчонки, ближе
подошли, руки в браслетах к небу жаркому подняли. Запели - весело, дружно. Да
так запели, что тут же подпевать захотелось. Сверкнул Фремонид-гетайр уцелевшим
глазом, шлем кожаный снял, к самой высокой да красивой подошел, поклон отдал.
Звякнули браслеты, протянули тонкие руки венок - прямо на Фремонидову буйную
голову.

Тут только и очнулся я. Очнулся, байку, которую мне когда-то Любимчик
поведал, вспомнил. Мол, живут в Океане чудо-девы, Сирены-Певуньи, да только
опасно возле тех Сирен даже мимо проплывать...

- Храм это, родич, понимаешь! - жарко зашептал мне в ухо Мантос. - Бог тут
такой хороший, девочек собирает, самых красивых, самых добрых, самых...

Не договорил. Облизнулся. Сглотнул.

А девчонки допели, ближе подошли, вновь браслетами звякнули.

- Ма-Инарас! Ма-Инарас! Ма! Ма! Ма!

Понял я - худо дело. Еще раз запоют - и останусь я без моих гетайров.

Что должен делать воевода, когда войско в бегство ударилось? Правильно -
вместе с ними бежать, "Заманивай, братцы!" кричать... Шагнул я вперед,
улыбнулся.

- Радуйтесь, красивые! Великое Солнце! ("Радуйтесь" - это по-нашему, а
"Солнце", понятное дело, по-хеттийски.)

- Солнце, Великое Солнце! - заулыбались в ответ. - Ма! Ма-Инарас!

А вот и венок! Пора шлем снимать...

- Спасибо, красивые! А вы куда? Наз-з-зад! Последние слова, ясное дело,
уже по-этолийски. И не красавицам.

- Назад, говорю! Поклониться! Улыбнуться! И - вниз! Стон к небесам
вознесся. Тяжелый, протяжный...

- Э-э, ванакт! Э-э, родич! Э-э, Диомед!

- Отставить! - выдохнул я, не оборачиваясь и девчонкам улыбаясь. - Только
вас тут не хватало, обормотов! Ишь, когти распустили, орлы
плевронские!.Девчонок не обижать!

- Так по согласию же, родич! По согласию!

Я только рыкнул (негромко, дабы красавиц не испугать). Знаю я это
куретское "по согласию"!

И снова - стон к небесам. Хотел я повернуться, чтобы ясность-полную
навести, - да опоздал. Самая красивая, в диадеме да в ожерелье, уже рядом.
Улыбается.

- Радуйся, Дамед-ванака! Не прогоняй своих друзей. В доме Ма-Инарас всегда
гостям рады!

(А за спиной моей уже не стон, вздох радостный.)

- Спешим, уважаемая, - пожал я плечами. - Мои... э-э-э... друзья хотят
лишь поклониться твоему великому богу, спасибо сказать да удачи попросить.

- Моему богу? - В глазах под длинными ресницами - изумление. - Ма-Инарас
богиня, а не бог, и не наша - ваша, из земли Ахиява. Десять лет назад ОНА сюда
пришла, собрала нас всех, ОНА самая лучшая, самая добрая. Вы ЕЕ любите, мы ЕЕ
любим. И ОНА всех нас любит!

...Плеснула невидимая река, черным крылом Таната зашелестела - рядом,
совсем рядом.

- Кто? Кто ОНА?

- Она? - удивленно дрогнули длинные ресницы. - Великая Киприда! Великая
Атроди... Афродита! Пенно... Пеннорожденная! Ма-Инарас!

...Мраморная крошка сыпалась, падала на гладкий скользкий пол. Но из-под
камня, из самой глубины, все так же проступало ее имя.

АМИКЛА

Я понял - это не писали. Вернее, писали не люди...

- Воля богини! Воля богини, ванакт! Раз в несколько лет мы приносим
жертву... Кровавую жертву. Только по жребию, только тех, кто сам согласится...

Я открыл глаза и посмотрел в небо, в белесое хеттийское небо, безоблачное,
ясное. Значит, ТЫ уже здесь, Косоглазая Убийца? ТВОЯ Грибница - даже тут,
посреди Азии? Здесь тоже - по жребию? Или всех подряд - на алтарь, на кровавый
мрамор? Ведь ТЫ же ВСЕХ любишь, правда?

Что-то говорила жрица - испуганно, быстро, что-то шептал на ухо Мантос, но
я уже не слышал, не понимал, не хотел понимать, чужие слова скользили мимо,
мимо...

Помнишь мою клятву, Пеннорожденная? Помнишь мою кровь? Амикле уже все
равно, зато не все равно мне, Диомеду Тидиду, Дамеду-ванаке. Дамеду-богу!

МНЕ!

- Где? Где ОНА? Веди!

Золотой лик улыбался, золотые руки тянулись ко мне, золотые груди
топорщились острыми сосками. Я отступил на шаг, сцепил зубы, всмотрелся.