Чтение 5–й страницы книги ~Кровь пьют руками~

Саша медленно кивает, и вдруг я понимаю - правда.

Случится.

Или уже случилось.

Небо надвигается, каменеет, черные шмели множатся, пляшут перед глазами.

- Со мной? Или... Нет, с нею ничего не может случиться, правда? Ну скажи!
Кивни!

Он молчит. Спрашивать бесполезно. Саша давно мертв, и я все должна понять
сама. Понять. Сделать. Умереть. Как получится...

И тут я вижу, что нелепая "штормовка" исчезает. На Саше белая рубашка - та
самая, с неаккуратно пришитой пуговицей. По груди расползается красное пятно...

Я кричу - громко, изо всех сил. Кричу - но не могу проснуться.

Наверное, это и есть Ад.

Пятница, двадцатое февраля

Локальный чемпионат по матоборью * Батюшки, внучка и Жучка * Воскресение
Капустняка-великомученика * Железная Марта * Тебе бы прокурором быть, Эми!

- Алло, Гизело слушает!

Трубка в руке, но я еще сплю. До привычного воя будильника не меньше
получаса. Хотела бы я знать, какого черта!..

- Слушаешь? Так разуй ухи, подстилка прокурорская! "Братва" тебе передать
велела: харе копать под Капустняка. Усекла? А не усекла, так мы тебя, суку,
месяц в жопу трахать будем, а потом в бетон зальем и насрем сверху. И родичей
твоих замочим по списку! Усекла, падла?

Усекла. Уже дрожу.

- Чего молчишь? Обоссалась?

Угу. Ой, и страшно же мне! То есть в первый миг, конечно, пуганулась, но
на уровне неожиданного хлопка над ухом - не больше. А голосок-то женский!
Повесить трубку? Ну нет, сама нарвалась!

- А теперь ты сними гнид с ушей, бикса ко-цаная! За "подстилку" жопой
своей сраной ответишь, а "братве" передай, перед тем как они тебя на клык
ставить будут, что петухи они грязные...

Для такого ответа можно и не просыпаться. Нажми кнопку- само польется.
Когда-то в колонии мы чемпионат устроили - по матоборью.

Кто кого дольше; до первого повтора. Моя респондентша и на третий разряд
не потянула бы.

Слушала она долго, минуты две, и лишь после повесила трубку. Можно было
идти под одеяло - досыпать. Досыпать и потом, за кофе, делать два простеньких
вывода.

Во-первых, мы с дуб-дубычем на верном пути. А во-вторых, никакая "братва"
ничего мне не передавала, и я зря распиналась перед этой стервой. "Братва", а
тем паче "железнодорожники", предупреждают иначе. Значит, либо перепуганная
дилетантка - либо что-то совсем другое, о чем и думать не хотелось.

Уходя из дома, я машинально заглянула в почтовый ящик. Вкупе с местной
газетой "Время" и листком рекламы моющих средств там обнаружилась странная
бумаженция.

Я пригляделась.

"На море-окияне, на острове Буяне, стоит стол, Божий престол, на столе
лежит тело белое, закаменелое, за столом сидят судья и прокурор. Господи, Мать
Пресвятая Богородица, окамени им губы, и зубы, и язык - как мертвый лежит, не
говорит, так и они б не приписывали, не придирались, не взъедались! Как лист
опадает, так бы ихние дела от меня отпадали. Аминь. Аминь. Аминь".

Край листа был явно смазан клеем и засыпан поверх серым маком.

Словно бублик.

Я неслышно выругалась, в клочья разорвала подосланный наговор и, выйдя на
улицу, пустила обрывки по ветру на все четыре стороны.

* * *

Обложат поутру - будут обкладывать весь день. Почти примета. Причем из
тех, что сбываются. Так и вышло.

Не успела я освоиться за своим рабочим столом и прикинуть: сразу к дубу
идти или Петрова-буяна обождать? - как дверь с жалобным треском (видать, ногой
поддали!) отворилась.

- Твою дивизию, Гизело! Хрена ты себе позволяешь? Думаешь, незаменимая,
да? Так мы таких незаменимых на четыре кости...

- Добрый день, господин Ревенко. Вы правы, погодка сегодня - хоть куда!
Солнышко...

Погода и впрямь неплоха - впервые за целую неделю. Мороз и солнце, день
чудесный... Жаль, не начальнику следственного сие оценить!

- Мы, Гизело, с тобой долго панькались! А теперь все - баста! Саботажа
терпеть не будем!

Непохмелен. Небрит. Невежлив. Невоспитан. Не в себе. Не...

На мой стол мягко планирует толстый шуршащий журнал на ненашем языке.
Большой красный кулак припечатывает его прямо к серому сукну.

- Допрыгалась?

Рявкнуть? Раз рявкну, два гавкну, этак совсем в собаку превращусь.

- Виктор Викторович, а можно еще раз? Или переводчика позовем?

Багровая физиономия застывает в немом удивлении. Наконец сообразив, кто
таков загадочный Виктор Викторович (наверное, в жизни его по имени-отчеству не
называли!), Ревенко бухается на стул, машет широкой ладонью.

- Переводчика тебе? Шуточки-бауточки? Да шефа чуть кондратий не хватил!
Журналюги, мать их, с утра мэрию осаждают...

Толстый палец тычет в журнал. Ладно! Беру, читаю. С трудом читаю -
по-немецки все-таки. Впрочем, фотографию отца Александра узнаю сразу. Так-так,
"Шпигель", свеженький. Когда доставить успели? А вот и заголовок. Второе слово
- "Gewissen" - "совесть", первое - "Gefangene" - "пленник", нет, скорее
"узник". Между ними "der"... Стало быть, "Узник совести". Что и следовало
ожидать. Я ведь предупреждала!

В номере было все: и письмо самого отца Александра, и послание Валентина,
архиепископа Берлинского (он же член синода Зарубежной Православной), и,
конечно, статья. Фотография отца Николая тоже имелась, но маленькая - в самом
конце, рядом с видом нашей тюрьмы, что на макушке Холодной Горы. Тут есть чем
гордиться. "Белый Лебедь" (а хорошо прозвали!) уцелел даже во время Большой
Игрушечной. Только покрасить пришлось.

- С тюрьмой - прокол, - сообщила я, откладывая журнал. - Граждане Егоров и
Рюмин содержатся в нашем изоляторе, так что можем требовать опровержения. В
остальном, боюсь...

- Ты Ваньку-то не валяй, Гизело! - теперь в его голосе не рык, а хрип. -
Здесь, мать его, прямо сказано, что письмо попа этого ты переслала!

Что, не так?

А ведь обидно! Могла бы и переслать. Но меня не просили...

- Вот! Гляди! Черным по-русскому - "следователь прокуратуры Гизело", "это
письмо", "передала". И как передала, тоже сказано - "через прессу и адвокатов".

- Ну, положим, не совсем по-русскому, - уточнила я и вновь взяла журнал.
Ага, здесь. "Chungsrichter...." Ишь ты!.. "Следователь прокуратуры Гизело..."

Дело идет со скрипом, и я подумываю, не включить ли компьютер - там у меня
неплохая программа-переводчик. Впрочем, главное понятно и без подсказки. Кто-то
из пушкинских персонажей хорошо выразился о знании грамоты перед намыленной
петлей.

- Сами переводили?

Смутился. Впервые за весь разговор.

-Да оно мне... Я, Гизело, в школе английский учил. Лидка перевела. Ну, ты
знаешь...

Знаю. Вся прокуратора знает. Лидия Ивановна Жукова, кличка Жучка. Я бы с
такой кличкой и часу не прожила - застрелилась. А наша Жучка ко всему еще и
полиглотка. Поли-глотка. Гм-м... Ладно, по поводу сего не мне судить, а вот что
касаемо статьи...

- Здесь сказано следующее: "Письмо отца Александра получено не по
официальным каналам, поскольку следователь прокуратуры Гизело препятствует
общению арестованного не только с прессой, но и с его адвокатами".
Препятствовать! Hindern!

И снова обидно. Ведь не препятствовала же!

- Гражданин Егоров сам от адвоката отказался! Ревенко тычет пальцем в
абзац, сопит над самым ухом.

-А не врешь?

Я, гляжу на часы. Десять. Бравый сержант Петров ждет в приемной.

- Вот что, Ревенко! Сейчас вы пойдете и возьмете словарь. Потом вернетесь
- и извинитесь.

Все!

Послушался. Сам, конечно, переводить не будет, опять Жучку посадит.
Ничего, ей полезно - поли-глотке!

Все это было бы смешно... Но это совсем не смешно. Опальные батюшки
по-прежнему в камере, статья едва ли поможет, скорее еще больше раздраконит
наших Торквемад, а мне сейчас предстоит душевный разговор о стандартной
процедуре. Вновь, в который раз, гляжу на табло говномера. Зашкаливает!

Что такое "стандартная процедура" довелось узнать лет эдак с тринадцати.
Точнее, о многих стандартных процедурах, поскольку в каждом деле есть своя.
Арест - кидают лицом на пол, наступают сапожищами на ладони. Обыск - ставят
лицом к стене, лезут пальцами в задний проход. А потом... А потом, согласно
очередной "стандартной процедуре", я обеспечивала "освещение" объекта
"Паникер". Вначале приходилось писать все разговоры, потом поверили - разрешили
выбирать самой. С тех пор в постели я могла расслабиться - если, конечно, в
спальне не стоял "жучок". Контроль "внедренного сотрудника" - тоже стандартная
процедура.

Теперь буду "освещать" Игоря. Игоря Дмитриевича Волкова. Так мне и надо...

Бог весть, может, и вправду существует телепатия. Во всяком случае, этим
утром старший сержант Петров посматривал на меня с особенным неродобрением.
Пугануть? Ни к чему, что могла, давно сказала.

Лучше по-другому.

- Как поживает гражданин Залесский?