Чтение 18–й страницы книги ~Небеса ликуют~

- Эй-эй! - запоздало вскричал дю Бартас. - Это наш поп!

- Стойте! Стойте! - вторил ему сьер еретик. Поздно! Поп был уже не наш. Свистнул аркан. Один из всадников резко дернул рукой...

- Ай-а-а-а-я-я!

Бросок был точен - петля упала сверху, захлестнула, пота-шила вниз, прямо на острые камни.

Я оказался на дороге как раз, чтобы успеть увидеть уходящих рысью всадников и жалкого червя, волочившегося за ними на веревке.

Червь извивался.

* * *

- Вы должны ему помочь! Вы обязаны! Я покосился на сьера римского доктора без всякой симпатии.

- Вы отвечаете за него!

Хотелось спросить, что делал он сам, пока ополоумевший дурак расточал цветы своего красноречия, но ругаться не хотелось.

- А может, и без попа обойдемся? - задумчиво проговорил дю Бартас. - Хотя... Жалко! Говорят, эти басурмане сажают всех христиан на кол!

Кажется, шевалье перечитал мессера Боплана.

Я поглядел на пустую дорогу. В нескольких милях отсюда, за облепившим крутые склоны лесом, Бахчисарай. Значит, недоумка следует искать именно там, в столице Малой Татарии, именуемой также Крымом.

Еще и эта забота! Будто бы иных мало!

- Хорошо. Найдите проводника.

После Истанбула Бахчисарай казался истинным сараем.

Единственная узкая улица - и глухие заборы, над которыми темнели острые скаты черепичных крыш. Толстые иглы облупившихся минаретов, голубые, потемневшие от времени и дождей купола, грязные арыки, откуда несло сыростью и вонью...

Где ты, "Тысяча и одна ночь"?

Солнце было в зените, а до заката предстояло много дел. Так много, что я решил слегка побеспокоить сьера римского доктора. На постоялом дворе, куда мы направлялись, наверняка найдется кто-нибудь, говорящий по-итальянски.

Вот пусть и расскажет сьеру Гарсиласио, где искать речку Каллапку!

* * *

- Гость - дар Аллаха, Адам-эфенди! Прошу, отведайте кофе!

Ибрагим-ага, местный кадий, сносно изъяснялся по-гречески. Кофе нам подали в маленьких чашечках размером с наперсток. Пить было неудобно, сидеть - тоже. В небольшой обвешанной яркими коврами комнатке не оказалось ни стула, ни скамьи. Пришлось поджимать ноги и устраиваться на корточках, подражая хозяину.

- Был ли легок ваш путь, уважаемый Адам-эфенди? Поистине Аллах, великий и милосердный, явил вам великую милость, переправив через столь неспокойный ныне Понт! Недаром море это все чаще называют Черным, ибо темны его волны и глубока пучина.

Даром Аллаха и Адамом-эфенди я стал всего за один дукат, врученный привратнику. Но внимательный и чуть насмешливый взгляд городского судьи предвещал куда более крупные траты.

- Надеюсь, вам понравился наш Кырым? Вот уж поистине земля, благословенная Аллахом! И не только красотой гор и долин славен он, но и порядком, о котором столь печется Ислам-Гирей, наш Пресветлый хан, да продлит Аллах его дни! Поистине даже девственница с золотым кувшином на голове может без всякой опаски пройти от Кафы до Ор-капе!

Я кивал, прихлебывая черный горький напиток и мысленно сочувствуя упомянутой девственнице. Тащить на голове золотой кувшин пару сотен миль! Да поможет ей Аллах!

- Посему и стоит стража на дорогах, взыскуя порядка. Ибо многие лихие люди тщатся нарушить благоденствие, вкушаемое подданными Пресветлого!

Разговор медленно, истинно по-восточному сворачивал в нужную колею, ведущую прямиком к сидящему в городском зиндане брату Азинию.

- Конечно же, ни вы, уважаемый Адам-эфенди, ни спутники ваши ни в чем не виновны. Однако по неведению своему один из них не учел, сколь не любят здесь проклятых "понтико", этих гнусных разбойников, да проклянет их Аллах!

У развалин Топе-Тархана не любили турок. Здесь же косились на греков, особенно на "понтико" - вольных мореходов, шнырявших на низкобортных баштардах вдоль побережья. А на тех, кто поднимал ослиный крик на большой дороге, - в особенности.

Феска и темный каптан вкупе с неуместным рвением сыграли с бывшим регентом злую шутку.

- У меня нет сомнений, уважаемый Адам-эфенди, в истинности ваших слов, но следствие может изрядно затянуться...

Его глаза лучились добротой, на губах играла ласковая усмешка.

- Нидерландскими дукатами возьмете? - поинтересовался я.

Кадий вздохнул, явно сожалея о грубости и бесцеремонности своего уважаемого гостя.

- За последний год дукаты со стрелком упали в цене. Говорят, кяфиры-голландцы кладут в них слишком много серебра... Я постарался улыбнуться как можно любезнее.

- Могу разменять. Говорят, Аслан-бек, начальник городской стражи...

- Не надо, - твердо ответил судья уже без всякой улыбки. - Мы же с вами культурные люди!

* * *

Бац!

- Три! - печально констатировал шевалье. - Нет, уже четыре!

Бац!

Его камзол был разложен прямо на глиняном полу, плащ пристроился рядом, сам же доблестный пикардиец ловко орудовал ножнами шпаги, поражая врагов.

- И откуда они только берутся? Поистине, дорогой де Гуа-ира, лучше выйти на бой с испанской пехотой, чем... Бац!

- Промазал! Ну и местечко!

Караван-сарай, где нам довелось остановиться, оказался и вправду не самым уютным уголком. Холодно, сыро, мутный свет из маленьких, похожих на бойницы, окошек. Ну и, конечно, полчища врагов, которых с переменным успехом разил шевалье. Они были всюду - на старых кошмах, устилавших пол, на молитвенных ковриках, уложенных возле восточной стены, и даже на потолке. Во всяком случае, один из негодяев - маленький и черненький - прыгнул на мою шляпу в первый же миг, лишь только я успел переступить порог.

Ко всем неприятностям прибавилась еще одна. Никто в этом забытом Аллахом заведении ничего не слыхал о реке с названием Каллапка. Эту печальную новость мне сообщил шевалье. Сьер еретик, не изволив меня дождаться, отправился на прогулку.

- К фуриям пошел, - глубокомысленно предположил дю Бартас.

- К к-кому?

- Ну-у... - Пикардиец явно смутился. - Это я так поэтически выразился, мой друг. Слыхивал я, что в басурманском раю праведников ублажают некие девы, прозываемые...

- Гуриями, - вздохнул я.

- Да какая разница! Не хочу сплетничать, но на этой улице находится некий дом, который легко узнать по зеленой двери...

Когда только узнать успел? Что значит военный опыт!

Мне повезло меньше. Правда, искал я не веселый домик, полный фурий, а нечто совсем иное. Увы, торговые караваны начнут ходить на север только через месяц, когда в Крым потянутся ватаги чумаков, спешащих загрузиться перекопской солью. Навстречу им пойдут другие, с рыбой, а также бесконечные стада овец.

Мы напрасно спешили. Ехать вчетвером по холодной негостеприимной степи было бы просто самоубийством - верным и достаточно мучительным.

Итак, придется ждать, пока не покажется на поле трава.

Я с тоской вспомнил Истанбул. Если за неделю моя маленькая армия умудрилась основательно разложиться, то что случится за месяц в этакой дыре!

Фурии с гуриями - только начало.

* * *

- А верно ли, дорогой де Гуаира, что татары, как пишет мессер Боплан, не склонны к употреблению вина?

В голосе шевалье промелькнула тревога. Увы, утешить его было нечем.

- Поистине наше паломничество будет куда труднее, чем мне думалось!

Славный пикардиец вздохнул и вновь взялся за ножны. Я почувствовал легкое жжение за лопаткой и понял, что самое время следовать его примеру.

- Рах vobscum, дети мои! Я повернулся к двери и обомлел.

Малахай, теплый стеганый халат, красные сапожки, широкий пояс, за который заткнута короткая плеть-камча...

...И знакомый прыщавый нос.

- Рад я несказанно, что пребываете вы в здравии добром! Возрадуйтесь и вы, ибо выпущен я бысть из узилища сугубого, зинданом именуемого. Выйдя же на свободу, озаботился я принять вид должный, как и учат нас Святой Игнатий купно со Святым Ксаверием...

- Хоп-якши, эфенди! - вздохнул я. Шевалье моргнул, долго открывал рот, но так и не смог ничего вымолвить.

- К вам же, синьор де Гуаира, имею я некую просьбу. Встретил я в узилище отрока по имени Юсуф, ликом сходного с ангелом и нравом подобного ангелу же. Страдает же сей отрок за сущую безделицу, о которой и говорить невместно. А посему достойно было бы внести за него подходящую мзду ради человеколюбия христианского, равно как и великой пользы. Ибо готов наставить я его в началах истинной католической веры...

Не помню, чем я в него кинул - кажется, пустым кувшином.

Попал!

Там, на Кургане Грехов, пред ликом Бирюзовой Девы Каакуп-ской, под строгим взглядом Ее всевидящих глаз...

...Черное одеяло сна подернулось желтизной, пестрыми красками осеннего леса, недвижно застывшего на пологих склонах Высоких Кордильер.

Кордильеро-де-лос-Альтос. Каакупе - За Высокой Травой...

...Благословляющая рука вздымается над огромной молчаливой толпой. Это она - Мilagrossa Virgen Azul, строгая заступница и судья грехов наших.

Моих грехов...

Тяжелый груз за спиной. У всех - у меня, у брата Паоло Полегини, у еретика де ла Риверо. Тащить далеко - до самой вершины холма. Только там, сбросив неподъемную ношу...

...Ее всевидящий взгляд...

* * *

- Мне не дойти, отец Мигель! И ты ведаешь почему... Он молчит - отец Мигель Пинто, провинциал Гуаиры, когда-то подобравший среди сельвы несмышленыша Илочечонка. Молчит, потому что мертвые уже все сказали.

- Они несут камни, но разве камни тяжелее грехов? Что мне делать, отец?

Я-Та, старый ягуар, молчит. А склон дыбится, вздымается отвесом. Бесконечный, непроходимый склон Кургана Грехов.

- Мне запретили, ты знаешь! Я даже не могу исповедаться! Даже перед смертью, отец! Брат Полегини убил сотни людей, вызвал "даймона" из самых глубин Ада, но он дойдет! И этот мальчишка, ненавидящий все, чему я посвятил жизнь, он тоже дойдет! Их ноша тяжела, но они идут, они уже впереди!..

Да, они уже высоко, у самой кромки, совсем рядом с черным камнем, на котором стоит Она...

...И пальцы впиваются в мокрый песок...

* * *

- Ты знаешь, отец, что я только выполнял приказ! В этом смысл моей жизни, ради этого я жил! Ради этого - и ради Гуа-иры! Мы - солдаты Христовы, наш долг, наш святой долг повиноваться! Ведь я - всего лишь воск, всего лишь топор дровосека!

Все! Они уже там, на вершине холма. Тяжкий груз падает на истоптанную землю, и в бирюзовых глазах Заступницы каждый видит свой приговор.

Оправданы!

Они все оправданы - колдун, еретик, остальные...

...Песок из-под пальцев. Вниз, вниз, вниз... Круг первый, второй, седьмой, девятый... И ледяной холод Джудекки.

"...Потом я видел сотни лиц во льду, подобных песьим мордам; и доныне страх у меня к замерзшему пруду..."

- Я сделал все, что мог, отец! Мы изгнали предателя - проклятого метиса Хозе Итурбидо, сообщившего бандерайтам день, когда ты собирался перейти реку. Изгнали - а наутро его нашли мертвым, распятым на стволе кебрачо.

Ветхий Завет в ту ночь заступил Новый.

Око за око!

"-..И я дрожал в темнеющей пустыне..."

- Да, я сделал все, что мог! И потом, когда мне предложили стать провинциалом Гуаиры, я отказался. Я отказался, отец! От мечты, от дела всей жизни! Ведь я верил! Я и сейчас верю, что мы строим Будущее, что здесь, среди сельвы и болот, растет Град Божий!

"... Так, вмерзши до таилища стыда и аисту под звук стуча зубами, синели души грешных изо льда..."

* * *

- Я не виноват! Нет! Есть Устав, там сказано, что любой приказ, даже если он ведет к смертному греху...

Чем они лучше меня? Еретики, блудники, убийцы, колдуны!

"...Когда луча ничтожная частица проникла в скорбный склеп и я открыл, каков я сам, взглянув на эти лица..."

Холм исчез. Длань Бирюзовой Девы За Высокой Травой не благословит меня. Никогда! Илочечонка, сына ягуара, изгнали из стаи.

Там, на Кургане Грехов, пред ликом Бирюзовой Девы Каа-купской, под строгим взглядом Ее всевидящих глаз...

"...Подняв лицо от мерзостного брашна, он вытер свой окровавленный рот..."

Мой окровавленный рот...

КОММЕНТАРИИ ГАРСИЛАСИО ДЕ ЛА РИВЕРО, РИМСКОГО ДОКТОРА БОГОСЛОВИЯ

Описанные выше события прекрасно характеризуют отношение отца Гуаиры к людям.

Если бы не я и не дю Бартас, он бы и пальцем не шевельнул, чтобы выручить бедного брата Азиния. Следует добавить, что наш товарищ был страшно избит и высечен плетью, что послужило для надменного иезуита лишь поводом для дальнейших насмешек над несчастным.

Его тайный грех, которым отец Гуаира так интригует читателя (и в котором ни разу открыто не признается), очевиден. Это он, а не какой-то несчастный метис, выдал отца Мигеля Пинто на расправу бандерайтам. И дело не только в приказе, им полученном. Отец Гуаира был монитором провинции, то есть непосредственным заместителем отца Пинто.

Надо ли пояснять?

Другое дело, из этого ничего не вышло, и, думаю, вовсе не потому, что автор отказался от освободившейся должности провинциала. Руководство Общества Иисуса, при всем своем цинизме, относится к убийцам и предателям с некоторой гадливостью.

Надеюсь, читатель уже догадался, что гнусные намеки автора на характер моих отношений с Василисой Канари - всего лишь мерзкая ложь. Она очень славная и скромная девушка, может быть, излишне искренняя в проявлении своих чувств и желаний.

Глава Х

О татарийской степи, вновь о речке Каллапке, а также о кладах заложных, зачарованных и химерных

Ростовщик: Ты, мерзкий бродяга, грязный оборванец, жалкий нищий, босяк, голоштанник. А ну, убирайся отсюда! Как смеешь ты идти той же дорогой, что и я?

Илочечонк: А ты-то кто?

Ростовщик: Ха! Знай же, что у меня в подвалах - восемь сундуков золота! Пиастры, дублоны, цехины, экю, соверены, песо! Я ем на золоте, сплю на золоте, умываюсь из золотого таза, и даже ночной горшок у меня золотой! А ты - жалкое отродье с дырой в кармане, не знающее, что такое золото, как оно блестит, как звенит, как пахнет!.. Да, кстати, что у тебя в руке?

Илочечонк: Разве не видишь ? Лепешка!

Ростовщик: Так продай мне ее! Вот тебе золотой, радуйся! Илочечонк: Не хочу.

Ростовщик: Как?! Ведь это же... Это же золото! Илочечонк: Вот ты его и ешь!

Действо об Илочечонке, явление десятое

Трупы мы увидели сразу же за Перекопом. Белые стены Ор-капе еще виднелись вдали, когда впередсмотрящий, резко повернув назад, с громким криком помчался к одной из повозок, возле которой на соловом жеребце восседал наш караван-баши.

Странный караван! Охрана в татарских халатах и высоких остроконечных шапках, зато с немецкими мушкетами и французскими пистолями. То ли и вправду татары, то ли заброды-греки, не разберешь.

Старшой каравана, красовавшийся в зеленой чалме, звался Осман-ходжа, но изъяснялся почему-то исключительно по-итальянски.

Впрочем, после трех недель в Бахчисарае этому можно было не удивляться.

Странная это держава - Татария!

Новый крик. Повозки, скрипя смазанными колесами, начали медленно останавливаться. Охрана заняла места, держа мушкеты наготове, но их рвение опоздало. Мертвые были уже мертвы, а живые - далеко отсюда.

Сначала я увидел коня. Вороной красавец со снятым седлом лежал на боку, подняв переднюю ногу, словно пытаясь в предсмертный миг ударить убийцу. А дальше лежали люди - голые, растерзанные, с пустыми глазницами.

Тление еще медлило, но степные птицы уже пришли за данью.

Четверо погибли в бою, изрубленные, пронзенные стрелами. Еще двое - старик и совсем мальчик - испили иную чашу. Костер горел долго, и страшные ожоги на их телах говорили о нелегкой кончине.

Убийцы не спешили. Предсмертные стоны умолкли совсем недавно. Угли костра еще тлели.

* * *

Охрана рассыпалась по степи, но вернулась ни с чем; Только дорогая женская накидка среди молодой зеленой травы да отрубленные пальцы со следами колец - тоже женские.

Это был первый караван, ушедший на север.

Мы - второй.

Мрачные возчики, привыкшие за долгие годы степных странствий к таким встречам, деловито доставали большие деревянные лопаты. Солнце уже сползало к горизонту, до темноты всем хотелось уйти подальше от мертвецов. Мулла, молодой, белый от ужаса, бормотал молитву, прижимая к груди томик в зеленом сафьяне.

Невесело начинался наш путь!

* * *

- Однако же, мой дорогой друг, - вздохнул шевалье, вкладывая шпагу в ножны, - не знаю, радоваться или печалиться, что эти мерзкие разбойники не дождались нас! Мой Шеи! Тут бы пушка не помешала!

Я представил себе Стася Арцишевского с его лихими бомбардирами. Эти бы шороху наделали!

- Странно мне все же, что татары грабят своих же татар!