Чтение 83–й страницы книги ~Рубеж~

разыскал, донес, что ведено, слово в слово.

"Ну, спасибо тебе, Гринь! От меня - и от тех людей, кого ты
от смерти спас!.."

Пан Юдка сердюков взял, да и Гриня с собой прихватил. И Гринь
поехал - все в той же пелене.

Сели в засаду. Ждали кого-то. Сперва песня послышалась, потом
показался отряд - валковские черкасы, с ними сотникова со своим
татарином да пан Рио с поделыциками.

- Пали!

Выстрелы на мгновение разорвали пелену. Так прут, ударив,
рассекает жирную пленку на воде. А потом пленка смыкается снова.
Гринь, помнится, зачем-то кинулся к надворному сотнику, что-то
спросить хотел... Как же, пан Юдка? Как же?!

И все. Ничего больше не помнит, боль ударила, навалилась
чернота... Долго ли он валялся, раненый? Скоро ли встал? Помнится,
багрово отсвечивала лысина сурового сотника Логина, и думалось, что
петли не миновать, а то и чего похуже...

И хотелось петли. Пали хотелось; предательская пелена повисла
клочьями, давая Гриню в полной мере разглядеть дело рук своих - и
сожженный Гонтов Яр, и убитых из засады Черкасов, и Ярину Логиновну,
живьем отданную в руки кровавому Дикому Пану...

А что, если он и вправду - чорт?!

Пекло тебе будет, Гринь-чумак. Руки на себя наложить - новый
грех, да не тяжелее прочих. Семь бед - один ответ, все в пекле гореть,
в огне неугасимом...

Гринь остановился.

Почти полностью смерклось. Болел бок. Над верхушками
неподвижных деревьев висела луна, лысая, как сотник Логин. В отдалении
мычала корова - мерно, через равные промежутки. Прямо перед Гринем
стояло кряжистое, в бугристой коре, дерево, и с протянутой в сторону
ветки свисала веревка с петлей на конце.

Шибеница? Сам себе петлю сплел, в беспамятстве? Или... Гринь
протер глаза. Все так же светила луна, и веревка висела - старые
качели, он сам когда-то мастерил такие. Гой-да, гой-да...

Блеснула поверхность воды. Прямо у Гриневых ног начинался
крутой спуск к пруду; трава здесь стояла нетоптанная, видно, ребятишки
давно забыли про гойдалку. Обходят стороной.

Он попытался вспомнить Оксану - и не смог. Вспоминалось
только яблоко в чистой тряпице. Наливное, будто из воска, желто-
розовое яблоко в пятнышках веснушек. "У вас дичка, а это яблоко из
панского сада..."

За черные брови, за карие очи, за белое тело Оксанино -
продался чорту. За то и кара - не вспомнить лица.

Гринь зачем-то потрогал веревку. Э-э-э, сгнила совсем, даром
что просмоленная. На такой веревке вешаться - только себя позорить.

И шагнул вперед. Не особенно задумываясь, двинулся по склону
вниз; вот ноги по щиколотку провалились в тину. Вот по колено
поднялась холодная вода; прими мою грешную душу, Господи! Не отринь.
Зрадник я, зраду смертью искупаю...

В пруду плеснуло - будто в ответ.

Далеко, в самом центре отблескивающей глади, черной чашей
прогибалась воронка. Водяник, подумал Гринь равнодушно. Ему уже
случалось однажды видеть водяного, а рыбача, он всякий раз ублажал
хозяина подарками. Все равно, пусть хоть водяник душу заберет...

Харя, поднявшаяся над водой в лунном свете, меньше всего
походила на бородатого хозяина глубин. Голая, усеянная мутными
бусинками глаз, похожих на бородавки. Опоясанная, будто кушаком,
черной растянутой пастью. Безбородая и безобразная харя; страшные
рожи, с помощью которых местные жители пытались предупредить Гриня об
опасности, не шли с этой харей ни в какое сравнение.

Он успел порадоваться, что чудище так далеко от берега, когда
в прибрежной тине закипело вдруг движение, и вокруг щиколотки обвилась
ледяная мускулистая лапа.

Рывок! В бескостной руке чудища остались лохмотья кожи;
рывок! Зашуршало в траве, будто ринулось снизу вверх семейство
огромных змей. Взлетела в воздух подброшенная лягушка - Гринь на
мгновение увидел ее прямо перед своим лицом, мелькнуло в полутьме
светлое лягушачье брюхо...

Он опомнился только на околице. Нога горела огнем, и сердце
выпрыгивало, словно надеясь выскочить наконец из горла и затрепыхаться
в пыли.

Нет, не можно человеку так умирать! В предательстве и
скверне, без исповеди, без покаяния; не исполнив материной посмертной
просьбы: "Ай, Гринюшка, убереги!.."

Гринь всхлипнул по-детски - и вдруг разинул рот. Издалека, с
полей, с дорог прилетел вместе с ветром обрывок знакомого запаха.

Пахло колыбелью.

Чортов ублюдок, младший сын вдовы Киричихи

У дядьки лицо плохое. Он дает свою цацку. Цацка плохая.

Я заболел. Подушка плохая. Лошадь плохая. Небо плохое.

Надо мной пленочка. За ней еще одна. Пленочка разноцветная.
Она хорошая. Она красивая. За пленочкой хорошо. Там плавают красивые
смыслы. Там водичка. Я хочу пить.

Я хочу пописать!

У тетки руки плохие.

Я хочу потрогать пленочку. Она мягкая.

Я хочу спать.

Чумак Гринь, старший сын вдовы Киричихи

Тетушка-травница хлопотала по хозяйству. Увидев постояльца,
заулыбалась. Вот ведь чутье у бабы - сразу догадалась, что сотникова
чумаку не любовь, и ей, вдовице, не соперница. И еще, наверное, много
о чем догадывалась, только кто их, местных, разберет?

Гринь, сам того не желая, ответил на теточкину улыбку. Да,
травница постарше его будет - но руки у нее золотые. И полынный запах,
и расплетенные черные косы без единого седого волоска. Нет, хороша
травница по-своему, и ведь добрая, по глазам видно, не то что
валковские молодицы... да хоть бы и Оксанина мать!

Дом у нее большой. Ремесло свое налажено - местные со всякой
хворью к ней идут. Корова, две свинки, куры. И земля есть - по здешним
меркам немного, зато в Гонтовом Яре за такую полоску насмерть дрались
бы. Эх, Гонтов Яр, забыть бы!..

Травница, как обычно, чутко угадала Гриневу тоску. Подошла,
положила руки на плечи - не то жена, не то мамка. Спокойная, надежная,
травкой пахнет. И груди покачиваются, как тяжелые колокола.

Ну, хлопец, попался ты! Вот уже сердце мотается, как собачий
хвост. И жаром обсыпало с головы до пят, и никуда не хочется ехать,
ничего не хочется делать - мужик ты или не мужик? В своем доме хозяин,
на своей пашне работник, здоровой бабе любящий муж.

Двор усыпан свежей соломой. Золотой. Колючей. Душистой.

Гринь барахтался, будто в меду. В сладком золоте. В
мучительных теплых волнах...

Проснулся от собственного стона.

Ночь. Тесная комнатка. Сотникова на своей лежанке, не спит.

- Ты чего, чумак? Приснилось что?

Выпростал руку из-под одеяла. Перекрестился.

Господи, Господи, грехи наши тяжкие!..

...Разумно ли с места трогаться, когда у одного раненый бок
болит, а у другой сухожилие не срослось еще? Неразумно.

Да Гриню и не хотелось никуда ехать. Спокойная жизнь, да
крестьянская работа, да благосклонная вдова - чего еще надо?! А
главное - ни одна душа в округе никогда не попрекнула бы зрадой.
Уважаемый хозяин был бы, по-здешнему говорить выучился... О прошлом -
не вспоминать. На пепелище - не возвращаться.

А сотникова между тем маялась, хоть и думала, что никто ее
маеты не видит. При Грине-то молодцом держалась, так и хотелось "паном
сотником" назвать ее. Но бравая да храбрая девка все одно девкой
остается - по ночам всхлипывала, подушкой всхлипы душила, надеялась,
верно, что не услышит никто.

А по вечерам - иногда - ветер приносил с околиц знакомый дух.
Будто глумился ветер. Колыбелью пах.

В конце концов - не выдержали оба. И тронулись в путь.

Гринь продал все, что мог. Свитка на нем хорошая была, сапоги
почти новые; местные селяне долго дивились, щупали, нюхали, чуть не
языком лизали обновки, видимо, у них никто не делал таких вещей. Еще
крестик медный, нательный сторговать хотели - да только Гринь не
дался.

А деньги у них были под стать селу. Квадратные, темные и
тяжелые - неужто серебро?! Гринь долго разглядывал значки и надписи,
нпчегошеньки не разобрал - зато торговать научился быстро. Даже поймал
одного ловкача, когда тот надуть его хотел, за целую свитку заплатил,
как за чарку в шинке!

И шинок тут был, вот только вместо горелки наливали какого-то
пойла, хмельного, но Гриневой душе противного. Да и глазели на чужака
как на диковинку - хуже, чем те хлопцы в Копинцах. Один раз Гринь в
шинок заглянул и больше не показывался. Тоска!

Сотниковой раздобыл одежу простую, но добротную. Теточка-
травница и тут подсобила - полотна дала на плахту. Панна Ярина долго
носом вертела - подавай, мол, шаровары навроде турецких, а то как я на
коня сяду?! Да только не досталось им никакого коня, больно дороги в
этих краях кони; Гринь купил два колеса от телеги да двуколку