Андрей ВАЛЕНТИНОВ
СТРАЖ РАНЫ
темноте, затопившей землю. Лишь далеко впереди, у самого горизонта, слегка
белела узкая полоска - там медленно, не спеша, проступал ранний зимний
рассвет. Идти было трудно - тьма скрывала повороты, вдобавок под ноги то и
дело попадались мелкие острые камни. Ко всему донимал холод - в эти
предрассветные часы он казался особо нестерпимым.
китайской шинели и натянув черную мохнатую шапку почти на самый нос.
Арцеулов немного отставал. Холод, так донимавший Степу, был более милостив
к капитану - в очередной раз спасал "гусарский" полушубок. Зато внезапно
разболелась голова. Боль была столь резкой и сильной, что Ростислава
зашатало. О холоде он сразу забыл - в висках стучала кровь, черные волны
накатывали откуда-то со стороны затылка, и теперь каждый шаг требовал
немалых усилий. С полчаса капитан держался, но затем стал заметно
отставать от быстроногого Степы. Пару раз Арцеулов хотел предложить
небольшой перекур, но сдерживался, не желая показывать слабость.
это они тут, чердынь-калуга, огурцы сажали?
пульсирующей болью голове ледяную ладонь. - Они не огурцы сажали, Степан.
Здесь же мины были. Это называется разминирование.
зараза! Че, капитан, передохнем? Курить будешь?
покачал головой.
немного...
самолете! Эх, надо было повязку сменить...
было просто не до того. Боль вынырнула неожиданно, разом напомнив о
неровном гудении моторов, о мелькавшей под иллюминатором желтой земле и о
страшном ударе.
притча! Идти-то сможешь?
около часа. Прошли версты четыре...
слова генерала. - Только эта дорога... Ведь мины кругом!
нас нагонят...
глядишь, и встретили б кого подходящего...
голову начинает отпускать. Сразу появились силы для обычной иронии.
бы, чердынь-калуга, отряд, врезали б по этим белякам, а потом пошли Наташу
выручать...
явно не собирался погибать среди этих холмов. Во всяком случае для
человека, которому осталось жить едва ли более часа, он рассуждал довольно
оптимистично.
исчезла без следа, оставив лишь едва заметную слабость. - А то и вправду
догонят...
предрассветный холод заставлял двигаться изо всех сил. Разговаривать не
тянуло, все было и так ясно.
и глупо. Он был готов - или почти готов - погибнуть, не дотянув даже до 10
февраля - собственного двадцатипятилетия, - но эта странная и жуткая
прогулка по ночной пустыне показалась унизительной. Да, он ошибся. Там, на
полигоне, надо было просто послать косоглазого окопным трехэтажным и
встретить залп как полагается офицеру русской армии - грудью. А теперь он
должен бежать, как загнанный заяц, прислушиваясь к топоту копыт за спиной
и ожидая пули в затылок. И все это ради удовольствия пожить пару лишних
часов в обществе краснопузого Косухина...
мерившего шагами узкую тропу, и в душе колыхнулась привычная злость:
детстве романа о шуанах Вандеи. Благородные бойцы с гидрой революции
связывали пленным федератам руки, надевали на шею горящий фонарь и пускали
в темноту, чтобы потренироваться в стрельбе. Приблизительно то же, но на
этот раз уже не в книге, а на глазах у капитана, проделывали марковцы во
время осенних боев 18-го на Кубани. Правда, обходились без фонаря и в
основном не стреляли, а рубили с наскока. Арцеулова передернуло - сходство
было разительным, только что руки им оставили свободными. Ростислав вновь
взглянул на Степу, но красный командир по-прежнему сосредоточенно шагал по
тропинке, не подозревая о мрачных мыслях капитана.
долей зависти.
если б ему довелось узнать об этом, весьма бы удивился. Он и вправду был
оптимистом. К этому вынуждал характер, а главное - сам дух единственно
верного учения товарища Маркса. Косухин давно уже понял, что его долг, как
и долг всех его сверстников - лечь костьми в российскую - или какую иную,
как придется, - землю, дабы из праха выросли будущие поколения, которым и
доведется жить при коммунизме. А значит, смерть за дело мировой революции
есть не только долг, но и своего рода обряд, в некотором роде - праздник.
смерть уже не раз дышала в Степин затылок. Два раза его ставили к стенке,
причем один раз к настоящей - кирпичной и очень сырой. Эту сырость,
обжигающую спину, Степа запомнил крепко. И каждый раз, несмотря на
отмеченное белым гадом Арцеуловым жизнелюбие, Косухин держался твердо и
даже нагло. Он помнил слова комиссара Чапаевской Митьки Фурманова, с
которым несколько раз сталкивался на Белой: "Доведется подыхать - подыхай
агитационно." В общем, Степа труса не праздновал. Но теперь, когда можно
было либо без хлопот помереть прямо у кромки взлетного поля Челкеля или
идти по неведомой тропе сквозь предрассветную мглу, Косухин не сомневался
ни секунды, твердо зная, что помереть всенепременно успеет, а лишние пара
часов жизни - это шанс, которым попросту нельзя пренебрегать. Короче,
Косухин погибать не собирался, и под его черной мохнатой шапкой роились
планы, один замысловатее другого. Пока же надо было идти - и Степа шел.
Челкелю, промозглый холод был уже не столь заметен, а у самого горизонта
разгоралась еле приметная красная полоса. Холмы, едва заметные ночью,
теперь были видны во всех подробностях - одинаковые, с голыми,
неприветливыми склонами, на которых лишь кое-где торчали высохшие клочья
прошлогодней травы.
ненароком взглянул на часы и слегка присвистнул.
впереди?
повезет? Эх, если б не мины!
пройденное расстояние. - Едва ли оборона полигона тянулась так далеко.
патрулей - и баста! Нет, надо к горам. Генерал не зря говорил про
ущелье...
там! Увидим...
добрались до подножия ближайшей горы. Невысокая горная цепь едва
возвышалась над вершинами окрестных холмов. Склоны были покрыты сухим
колючим кустарником, произраставшем между большими, изъеденными ветром,
камнями.
Встав, он машинально отряхнул шинель и неохотно проговорил:
труднее - дорога шла наверх, вдобавок камни по пути встречались теперь
заметно чаще. Арцеулов внезапно почувствовал, что боль вновь возвращается.
Пришлось закусить губу, чтобы не дать вырваться невольному стону.
Семенова Мария
Посняков Андрей
Володихин Дмитрий
Махров Алексей
Свержин Владимир
Шилова Юлия