прихвостень попали в тот самый котел, куда толкали других. И столкнул их
туда он, Юрий Орловский. Он отомстил: и за себя, и за других. И тут Юрий
понял, что его враги - тоже, как и он, из "бывших". Наверно, все эти годы
они изо всех сил скрывали свою связь с Троцким, старались, не жалели чужой
крови... Радости от запоздалой победы не было. Бог им всем судья...
спрашивать - кайся, плачь - авось повезет. Понял?
"червонцем" не отделаться. И, может быть, даже "четвертаком"...
старикан! У него, похоже, шарики за ролики еще лет тридцать тому заехали!
Хорошо, что с ним разобрались, а то жалко б было. Все о тебе спрашивал...
покое. Иное дело - надолго ли.
Орловский, нос болит?
спасибо скажешь! Так что записать: жалоб на следствие нет?
улыбнуться. - Ни малейших...
никуда не вызывали. Дни тянулись медленно, словно время затормозило свои
бег в этих стенах. Спрашивать было не у кого: "вертухаи", естественно,
ничего не знали, да и не собирались беседовать с заключенными. Люди в
камере приходили, исчезали, на смену им появлялись новые, а о Юрии словно
забыли. Наступало странное оцепенение, всё - даже собственная жизнь, даже
Ника - начинало казаться чем-то далеким, ненужным, неинтересным...
вновь появился страх. То, что ожидало его, - рядом...
растерянно озирающихся в беспощадном свете голых ламп. Их погнали куда-то
по коридору, затем вниз по лестнице. Тут, в небольшом четырехугольном
помещении, офицер, проверив всех по списку - всего их оказалось двенадцать,
- указал вперед - в прохладную темноту двора.
оттолкнув особо любопытных, чья-то рука в гимнастерке задернула полог,
мотор заревел, и грузовик дернулся с места.
голос не выдержал:
один из охранников двинул наугад прикладом.
ночь. Даже большевистский суд едва ли заседает ночью. Он склонился к
невидимому в темноте соседу и прошептал:
Его, Орловского, - нет... И всех их везут куда-то ночью, не оформив
документы, не дав даже взять вещи. Страх вновь сжал горло - Юрий начал
понимать. Ну конечно, он ведь слыхал уже об этом: "десять лет без права
переписки", вызов ночью - и все... В висках стучало, по рукам прошла
холодная дрожь...
отозвалось в темноте: "У меня... у меня... у меня..." Вначале Юрий не
понял, но память подсказала. Он слыхал и об этом. ВМН - высшая мера
наказания, или, как ее еще называли, "высшая мера социальной защиты".
переписки", - это все означало одно и то же. То, что произойдет со всеми
ними этой холодной сентябрьской ночью...
хочу! Не хочу!
уносящий грузовик куда-то в ночь...
успел остановиться. Очевидно, сопровождающие спешили. Спрыгнув вниз на
асфальт, Юрий невольно оглянулся, но заметил лишь темный двор и еще более
темный провал, возле которого стояли двое с винтовками.
очевидно, старший - наскоро пересчитал их и кивнул в сторону подземелья:
ступени -
долгий ряд, затем они кончились, и дальше пришлось идти длинным темным
коридором. Где-то капала вода, воздух пропитался сыростью, а вокруг стояла
полная тьма. Конвоиры негромко чертыхались, но света никто не включал.
луч фонаря.
любопытства заставило осмотреться. Они были уже не в коридоре, а в
небольшом помещении с высокими стенами, по которым сочилась вода. Кроме
конвоиров здесь был кто-то еще - тот, кто держал фонарь. Орловский успел
заметить, что этот "кто-то" одет не в форму, а в черную кожаную куртку.
Лица было не разглядеть, но поразили широкие плечи и огромные кисти рук с
широко расставленными пальцами.
кивнул остальным. Те быстро вскинули винтовки на плечи и шагнули в темноту
~ обратно. Широкоплечий в куртке свистнул - и тут же в проходе появились
еще трое таких же - широкоплечих и широколицых, с короткими кавалерийскими
карабинами.
стене и закрыл глаза.
что было вокруг: темное мокрое подземелье, замершие у стены смертники и
равнодушные палачи в черных куртках, - больше не имело к нему никакого
отношения...
Сталина, раскуривавшего известную всему миру трубку. В двух шагах от
старшего лейтенанта находился длинный, покрытый зеленым сукном стол, за
которым сгрудились десятка два мужчин в светлых гимнастерках. Большинство
он не знал и только по ромбам или звездам в петлицах мог догадываться об их
роли и влиянии в Большом Доме. Кое с кем Сергей, впрочем, уже успел
познакомиться, а товарища Фриновского, с которым пришлось немало поработать
в эти последние дни, можно сказать, знал уже давно. Сам нарком сидел во
главе стола - маленький, сутулый, совсем не похожий на свои портреты и
фотографии. Лицо товарища Ежова было хмуро, острые скулы, казалось, вот-вот
прорвут пергаментную кожу, взгляд серо-голубых глаз направлен куда-то
вдаль. Было непонятно, слышит ли нарком то, о чем говорится здесь, в его
присутствии. Во всяком случае, последние полчаса, то есть за то время,
покуда Пустельга делал доклад, Николай Иванович ни разу не показал, что он
как-то заинтересован происходящим, хотя совещание было собрано именно по
его инициативе и в его кабинете.
невыразителен.
волнения. Волновался он сильно: все-таки докладывать на коллегии Главного
Управления НКВД еще не приходилось.
вскочил, возмущенно поглядев на Сергея. - Никто, значит, и не виноват?
Пятеро сотрудников погибли, враг народа скрылся...
отбиваться, и отбиваться всерьез. - Я хотел подчеркнуть, что мы все
недооценили врага. И недооценили крупно.
словно пытался отогнать невидимую муху. ~ Товарищ Айзенберг, как удалось
установить, не имел всей необходимой информации по "Вандее", а значит, был
в какой-то мере дезориентирован. В частности, он не знал о предупреждении
сотрудника Иностранного отдела Арвида о подготовке терактов в самой
Столице...
руками, словно рыбак, повествующий о пойманной рыбе. - Вы, товарищ
Пустельга, вижу, бережете честь мундира. Или майор Айзенберг действовал без
Лондон Джек
Афанасьев Роман
Афанасьев Роман
Володихин Дмитрий
Березин Федор
Лондон Джек