офицеров, и подобной глупости он не совершит. Узнав, что я сорокинец, он
любезно осведомился, известно ли мне, как они поступают с сорокинцами. Я,
в свою очередь, возразил, что я не пленный, а парламентер. На это господин
Зеньковский пробормотал нечто вроде "ну, это как батька скажет" и вновь
спросил, не шпион ли я. Тут я не выдержал и засмеялся, он тоже вроде
хихикнул, а затем подробно рассказал, что "батько" все эти дни не в
настроении; и его бы, Льва Зеньковского, воля, порешил бы он меня на месте
вкупе с двумя полковниками. Впрочем, он, Зеньковский, надеется, что
"батько" распорядится именно таким образом. На его слова я никак не
отреагировал, но понял, что оба полковника живы. Это меня сразу
обнадежило, и я посоветовал Зеньковскому отвести меня прямо к "батьке", а
уж он пусть решает.
сейчас "батька" занят, и мне придется подождать. Я запротестовал,
мотивировав тем, что сидеть в одиночестве скучно, и попросил чего-нибудь
почитать, покуда до меня дойдет очередь. Господин Зеньковский пообещал
прислать свежие газеты и ушел, многозначительно заметив, что идет прямо к
"батьке", и они, то есть Упырь и Зеньковский, будут думать.
и мне подумалось, что где-то так я себе все и представлял. Зеньковский не
произвел на меня особого впечатления, - чека - всюду чека, даже у
махновцев. Нет, Лев Зеньковский не показался глупым человеком. Он был, по
крайней мере, изрядно хитер и не зря задавал свои дурацкие вопросы - его
явно интересовала моя реакция. Но выглядело это столь провинциально, что
я, всегда почитавший Упыря этаким Стенькой Разиным, почувствовал легкое
разочарование. Зеньковский не тянул на разинского есаула. В крайнем
случае, он годился в сотрудники провинциального бюро ОСВАГа. Или уездной
чеки.
говоря ни слова, он выложил их прямо на пол и удалился, оставив меня
наедине с грудой печатной продукции, в основном, как я убедился, местного
производства. За исключением двух старых номеров большевистских
"Известий", это был "Голос махновца", печатавшийся, ежели верить выходным
данным, в Гуляй-Поле. Текст изобиловал грамматическми ошибками, а большая
часть полос была отдана под статьи господ Аршинова и Волина, вероятно,
местных Маркса и Энгельса. Внимать теоретическим изыскам сих столпов
анархии я не стал и занялся разделом хроники. Это было не в пример
интереснее, но сказывалась общая беда всех газет, издававшихся в годы
Смуты, - сугубое пристрастие к своим и любовь к сплетням. Заодно я прочел
несколько приказов Упыря. Приказы, если отбросить некую излишнюю
мелодраматичность, мне понравились. Упырь грозил суровыми карами за
грабежи и советовал, как лучше делить землю. Впрочем, все власти обещали
наказание за грабежи и решение земельного вопроса. Причем, что любопытно,
с абсолютно одинаковым результатом. Прошло больше часа. Дверь вновь
растворилась, и тот же хлопец буркнул с порога нечто вроде "Пшли!". Я не
заставил себя ждать, и мы вышли на улицу. Теперь повязки у меня не было, и
я увидел, что мы находимся на небольшом хуторе, вокруг полно хлопцев с
красно-черными лентами на шапках, а довершал картину чуть ли не десяток
пулеметных тачанок со знаменитой наглядной агитацией по бортам. Я
убедился, что мои первые впечатления страдают излишним субъективизмом.
Пьяных не было, оружие - в полном порядке, и в целом это производило
впечатление не банды, а регулярной армии. Похоже, встреча с обещанием
сабли и веревки была устроена специально, поскольку сейчас, пока мы шли по
улице, никто на нас внимания не обращал. У одной из хат, ничем не
отличавшейся от прочих, кроме караула у дверей, нас встретил Зеньковский.
Он тоже, как мне показалось, перестал валять дурака и держался вполен
сносно, предупредив, что сейчас меня примет "батько", и чтобы я во время
разговора не смотрел "батьке" в глаза, поскольку он этого не любит. Я
поблагодарил за совет и вошел в хату. В прихожей дюжие хлопцы похлопали
меня по карманам, убедившись, что я безоружен, и чуть подтолкнули в спину.
пропускало свет. Глаза, привыкшие к солнцу, на какое-то мгновение
перестали видеть, и мне пришлось остановиться на пороге в нерешительности.
Тут раздался чей-то резкий высокий голос: мне предлагали пройти и
присесть.
английском френче, с очень маленькими кистями рук. Человек что-то писал.
Он сильно горбился, и тем напомнил мне отчего-то станционного
телеграфиста. Я прошел в комнату и сел на один из стульев. Человек
закончил писать, аккуратно положил ручку на чернильницу и поднял на меня
маленькие блестящие глаза, в полутьме совершенно черные. Я узнал этого
человека по фотографиям, хотя на них он выглядел несколько иначе. Да, это
был Упырь собственной персоной. Нестор Иванович Махно.
кажется, точны. Дневника с собою я не брал, но по возвращении в Мелитополь
потратил целый вечер, занося на бумагу свежие впечатления. Могу лишь
добавить, что Лев Зеньковский - это, по-видимому, знаменитый во всей
Таврии Лева Задов, который, действительно, служил у "батьки" чем-то вроде
начальника чеки. Его странноватые ужимки объясняют артистическим прошлым,
но мне он не показался похожим на артиста. По-моему, это типичный писарь
из штаба, вырвавшийся в большие начальники.
"наглядной агитации" на бортах тачанок. Категорически отказываюсь это
делать, но намекну, что речь шла о полной невозможности ни догнать, ни
перегнать, ни уйти от "батьки". Правда, сказано было куда короче.
конверт, не понимая, от кого сие послание. Обратный адрес - пражский... И
только распечатав, я сообразил, что весточку мне прислал Лешка, то есть
капитан Егоров.
демобилизовался и теперь обитает в Праге, где занимается делами, о которых
сообщает лишь намеками. Все же можно понять, что правительство
Чехословацкой республики готовит большую программу помощи русским
беженцам, и Лешка каким-то образом оказался среди авторов и организаторов
этой программы. Готовилось что-то грандиозное, чуть ли не университет с
академией наук. Слабо верится, конечно. Но, во всяком случае, спасибо
господам чехословакам хотя бы за добрые намерения.
Володи. Тогда, в ресторане, был именно он, он помогал эвакуировать мое
бренное тело и сообщил обо мне Егорову. Очевидно, генерал Володя не
упустил ни малейшей подробности, поскольку Лешка именует меня в письме
старым греховодником и простит, при случае, познакомить его с моей
истанбульской дамой. Впрочем, по его словам, пражанки тоже чудо как
хороши, особенно в сочетании со здешним черным пивом. В конце письма
бывший капитан советует мне подавать рапорт о демобилизации, забирать мою
истанбульскую даму и ехать прямиком в Прагу. Заодно давался конкретный
адрес в Истанбуле, где можно решить проблемы с документами и разрешением
на въезд-выезд.
удивлению, Антон Васильевич отнесся к Лешкиным прожектам с полной
серьезностью, абсолютно согласился с тем, что Татьяну надо будет забрать с
собой, но в Прагу ехать не советовал, равно как и снимать военный мундир.
Он считает, что будет ли университет, не будет - еще неизвестно, а служба,
по крайней мере, не даст пойти по миру.То, что я с моим здоровьем в Праге
никому не нужен, Туркул из вежливости не произнес, но я его понял.
Впрочем, и для Татьяны я теперь слабая защита.
успокоил меня, велев не волноваться. Все остается в силе, а больному не
стоит постоянно думать о путешествии - это, по его мнению, очень плохая
примета. Да, пожалуй. Как-то странно, тянет меня в Гиссарлык, а ведь
раньше он никогда не вызывал у меня таких повышенных эмоций.
основать в Белграде или Софии преферансный клуб и иметь с этого кусок
хлеба с маслом. Я посоветовал ему для начала приобрести канделябры.
Упыря. Касательно его внешности могу лишь добавить, что в целом Упырь не
производит карикатурного впечатления, несмотря на небольшой рост и
сутулость. В нем чувствуется большая сила, особенно, когда он начинает
говорить. Взгляд у него, действительно, пронзительный, но, конечно,
никакой не гипнотический, как многие меня уверяли. При разговоре
жестикулирует, улыбается редко, но улыбка, в общем, прятная. Одним словом,
личность неординарная.
он обращался исключитель на "вы", чем приятно меня порадовал. Пару раз,
наверное, по привычке, назвал меня "товарищем", я же, в свою очередь, не
желая титуловать его ни "товарищем", ни "господином", обращался к нему по
имени-отчеству. Когда он впервые услыхал это, то, похоже, изумился и тоже
стал называть меня по имени-отчеству, хотя я ему не представлялся. Да,
разведка у него работает без сбоев.
перестаешь обращать внимание, фиксируя только смысл высказавания.
Наверное, он прекрасный митинговый оратор. Не Разин, конечно, но, говоря
по чести, Разин на пулеметной тачанке выглядел бы странновато.
Корнев Павел
Посняков Андрей
Конюшевский Владислав
Василенко Иван
Сертаков Виталий
Максимов Альберт