двигались, но голос все равно звучал. - Со вчерашнего дня прошла всего
ночь.
бесплодно изворачиваясь, признавать факты своих отвратительных
преступлений против сияющей в веках Национальной Идеи...
Томас, - мы ведь в гимназии за одной партой десять лет сидели. Во втором
ряду, третья от доски...
тебе, направленный на осквернение Классового Идеала и разложение
собственного трудового народа, создавшего тебя из своей крови и плоти...
кто науськивал вас, продажные твердолобые скоты! Заразить великий народ,
прославленный врожденным Чувством Демократии и недосягаемым парением духа,
ничтожным мелочным прагматизмом, пропитать все растленным плутократическим
душком... С вашей помощью нам хотели подрезать крылья, заземлить и
выхолостить нас. А если бы нам понадобилось что-то из ваших презренных
мыслишек - так ведь вам, по сути, так ничего и не сказали ваши хозяева!
Как же! Они захватили право на истину и выдавали ее порциями, когда
заблагорассудится. Ты меня слышишь, свинья?!
слоников...
пельмешку... много чего можно: белочка она и есть белочка, делириум,
клинический случай... дурацкий мультик: какие-то красно-черные, тени,
допросы, "венерины пояски"... нет, совсем не следовало _так_ напиваться...
заорал с удвоенной силой:
награбленное у нации, вы возвратите долги угнетенному классу, все
похищенные ценности истинной демократии! Ты понял, скотина? - ценности!..
Кстати говоря, - Петер мгновенно успокоился и стал необычайно деловит, -
где бриллианты твоего отца?
Национализации, - с бесконечным терпением пояснил Петер.
Отец никогда не был ювелиром: он был офицером, потом - преподавал, уж
кто-кто, а Петер прекрасно знал, он же помогал выносить гроб, когда папы
не стало, они ведь жили на одной площадке до переезда, а еще раньше Петер
бегал к отцу хвастаться новыми марками, сколько себя помнит Томас -
прибегал и хвастался...
усталая этакая брезгливость. - Розовые слоники, зеленые чертики! Твой
боров-папашка, между нами говоря, визжал то же самое, пока не окочурился.
Но ведь не мог же он _все_ отдать?! Наверняка где-то припрятал! И тебе,
небось, все показал и рассказал, и братишке твоему, ублюдку...
Томасу несколько листков, покрытых черными строчками.
мертвы; авиакатастрофа, еще до папиной смерти... Но почерки!.. Он же
прекрасно помнит, видел открытки, видел тетины детские дневники, дядины
убористые рукописи - почерки те же, а чернила совсем свежие, проведи
пальцем - и размажутся.
голосе, он выкрикнул:
невесть откуда возникшей дубинкой.
забивают сразу до смерти. Петер лупил методично, умело, целясь в пах;
Томасу достаточно было упасть, чтобы не встать уже никогда.
ходу стягивая китель, Томас, собрав все силы, бросился на него сзади. Удар
скованными руками пришелся в левую часть затылка. Браслет наручника
разорвал Петеру ухо, брызнула кровь, он, тихо охнув, осел; не раздумывая,
Томас ударил еще раз, теперь - сбоку, наискось. Даже не целясь, попал
точно в висок.
скорлупу. Петер дернулся, всхлипнул и затих. Глаза его начали стекленеть.
капала кровь. Труп друга детства. Труп детства. Томас обыскал тело: на
брелке, бронзовой львиной голове, подаренной некогда ("Томми и Матти -
дорогому Петеру") к шестнадцатилетию, болтался ключ от наручников.
шкафа штатский костюм убитого и переоделся. Брюки оказались чуть
коротковаты, зато пиджак сидел как влитой. Тщательно оглядев себя в
зеркале, Томас остался доволен. Он даже улыбнулся отражению; оно не
ответило, но не было времени обращать внимание на такие мелочи. Главное,
что никто, кажется, не услышал возни в кабинете. А еще главнее, что в
столе обнаружилась целая куча повесток-пропусков с уже заполненной графой
"подпись".
Петеру глаза и пошел было к дверям, когда внезапно взгляд его упал на
недоуменно улыбающийся портрет. Скривившись, Томас плюнул прямо в
блекло-голубые, исполненные заботы о народе глазки. Портрет поморщился, но
не более того - ни дать сдачи, ни стереть плевок он был не в состоянии,
так как руки находились где-то за рамками картины. Потому, осознавая свою
полную беспомощность, портрет и вел себя смирно. Впрочем, не помогло. Не
ограничиваясь плевком, Томас, нехорошо улыбнувшись, подобрал валяющуюся на
кафельном полу дубинку и, тщательно прицелившись, метнул ее в портрет.
Дубинка угодила прямо в лоб, что-то охнуло, и, вполне удовлетворенный,
Томас, насвистывая, вышел из кабинета.
но и не торопился, и пропуск на входе пред(r)явил со сдержанным достоинством
вызванного по ошибке лояльного гражданина; в общем, никто не то чтобы
ничего не заподозрил, но даже и подумать не посмел, что он, Томас, хоть в
чем-нибудь виноват.
Домой идти, естественно, нельзя, хотя хватятся его минут через
тридцать-сорок, если не через час, не раньше. К Матти? Брат принял бы,
конечно, и спрятал, и подкинул деньжат - но он в бегах, так сказал Петер.
Осторожный, взвешенный, разумный Маттиас - в бегах? Это никак не
укладывалось в голове, это было круче всяких розовых слоников, но и Петер
не мог лгать: слишком теплая кровь капала с пальцев Томаса там, в
кабинете...
внес ее в досье, в первую очередь - ее. Да и чем она сможет помочь? Разве
что увидеться на прощанье...
еще колебался, когда вспомнил вдруг, что в кармане брюк до сих пор
бултыхается брелок Петера. "Можно ведь пересидеть и у него на квартире;
там уж точно никто не станет искать".
не покидало чувство невосполнимой потери. Так уже бывало, когда не
вернулась из онкологии мать, когда в одночасье скончался отец. Теперь
Петер...
спасается от невыносимого ужаса как умеет - Матти обычно ревел и колотил
ногами по полу, а он, хоть и младший, не плакал никогда, только
отстранялся от всего мира, словно бы прятался в глухом темном чулане, куда
не вползти никому чужому...
спокойствие, вроде как в час прихода черно-красных, опутывало сознание;
возможно, именно потому на него и не обращали внимания - своего рода
человек-невидимка; а улицы, которыми шел, были знакомы, но зыбки,
подернуты невнятным серовато-лиловым туманом, и лица прохожих неясно
дрожали в мареве.
лестницы на него, прижав палец к губам, смотрела девушка. Синие
вельветовые, немного мешковатые - последняя мода! - брюки, выгодно
подчеркивавшие невероятную стройность длиннющих ног; изящные кроссовки и
полосатая водолазка дополняли (а может и составляли) костюм. Гладкие
темно-русые волосы, волной переброшенные через плечо, удивительные
зеленые, чуть раскосые глаза, нежные чувственные губы и маленькая светлая
родинка на щеке, над ямочкой.
Роллинс Джеймс
Шилова Юлия
Мичурин Артем
Ильин Андрей
Махров Алексей
Херберт Фрэнк