почти мгновенно. В смутном сумеречном предутрье он легко выбрался из
города; тех, копошившихся на кухне, не отвлекла бы даже канонада, они были
чересчур заняты, а он шел тихо, и шаги его были мягки, и дверь закрылась
за ним без хлопка... а на улице никто даже и не окликнул, сонный случайный
полицейский протяжно зевнул и пожелал доброго утра, а пустой первый
трамвай без задержек довез почти до самой окраины предместья. Оттуда до
лесополосы идти было совсем недолго.
перепутанными кустами, и пристально разглядывал пистолет.
себе. Он никогда особо не любил оружия, ни огнестрельного, ни холодного,
хотя и считается, что всякий мальчишка до старости обязан балдеть от
прикосновения к металлу.
предохранитель снят, патрон дослан в ствол.
касаясь неба, да так уверенно, будто всегда был для этого предназначен.
Томас нащупал языком срез дула: непривычное ощущение металла, слабый
привкус давно сгоревшего пороха, пакли, ружейной смазки. И никакого запаха
смерти. Никакого вкуса.
есть, а смерти - нет? Вот было бы любопытно...
его - и только его - дело. Где-то там, в глубине ствола, прячется пуля -
рыженькая, маленькая, пугливая, вполне безопасная. Ничего, сейчас она
выпрыгнет, надо только выманить ее, раздразнить как следует...
хорошо, когда есть свобода воли..."
кустарники, и мерный рокот ворвался в уши; на глинистом, покрытом валунами
берегу стоял он, мокрый песок лип к ботинкам, а у самых ног катилась
белесая, в матовых разводах Река, закручиваясь ближе к берегу в мелкие
смерчики-водовороты...
упрыгала в глину, в песок, в никуда крохотная металлическая пчелка - не
найти, не рассмотреть.
было за пояс. Передумал. Широко размахнувшись, закинул железяку подальше -
и она гулко бултыхнулась в сизые волны, раскидала по воде два-три круга,
канула в небытие. Хмыкнув, Томас начал разуваться. К самым ступням
подступала отмель, ставшая вдруг ясно различимой...
раздвигая руками накатывающийся сверху сизо-зеленый туман и балансируя,
как заядлый гимнаст, он семенил на восток.
Исчезновение лесополосы и появление Реки сами по себе не доказывали
ничего, как, впрочем, ничего и не опровергали. Томас ущипнул себя. Больно.
Ударил кулаком по угловатому, коричневому на сколах валуну. Еще больнее.
Ну и что? Откуда и кто знает, как оно бывает, когда перешагиваешь
последний рубеж? А с другой стороны, кто доказал, что жизнь нескончаема, а
переход лишь условность?..
отсутствия доказательств. Что есть жизнь? И что - смерть? Кто жив, а кто
мертв? И откуда знать, в чем разница и существенна ли она, и насколько?
длинное, на совесть вспаханное. И он даже не очень удивился, выйдя ближе к
вечеру к маленькому, очень аккуратному домику, постучавшись и увидев почти
мгновенно появившегося на пороге благообразного старика, очень кого-то
напоминавшего.
откуда-то из вкусно пахнущих глубин дома, седая, румяная, такая же
благообразная, как дядя Йожеф, - но если они, уж точно погибшие много лет
назад, состарились, то значит они и не умирали? - ведь мертвые не стареют,
мертвые остаются молодыми, это давно известно и не нами придумано...
плечу, кричал:
встречу такую не грех бы и рюмашечку раздавить, а?!
неодобрительно, а скорее - слабо, для порядку, протестуя, но и соглашаясь,
что, мол, да, не грех, хотя куда уж тебе, старый, и на стол легла
хрустко-белая, слежавшаяся, сразу видно - праздничная! - скатерть, и
возникло все, что положено, и грянул первый тост ("Ну, за тебя, племяш! а
то мы тут тебя уж, грешным делом, мертвым считали!"), и пошло хорошо, и
все было как в детстве - не так роскошно, как на квартире у Петера, зато
от души, словно в давние времена, когда Томас частенько забегал из школы,
чтобы похрустеть румяными теткиными печенюшками...
спрашивать о чем-либо казалось бестактным, и все же...
голос:
вроде и взрослый уже, а все как дитя малое, ничего не понимает... и
расхотелось говорить о ненужных вещах. Родное тепло доброты, нежности
коснулось сердца, расслабило, укачало; совсем не думалось, глаза
немилосердно слипались, а кровать в соседней комнатке была уже застелена
белейшими, чуть голубоватыми от синьки простынями, и угол пушистого одеяла
был отогнут, приманивая окунуться в прохладную белизну, и топорщилась
углом вверх тщательно взбитая подушка...
- Утро вечера мудренее; ложись-ка спать!
Петере; а всплакнувшая от воспоминаний о Магде тетя поддакнула:
сначала глинистые берега, водовороты сизой волны, а потом - дядя и тетя,
не старые, как сейчас, а совсем юные, тоже живые, но еще не погибшие в той
глупой авиакатастрофе; тетя, худенькая, пышноволосая, очень красивая в
летнем платьице, смеялась и звала мужчин к ужину, а дядя продолжал
мастерить Томасу арбалет, раз(r)ясняя по ходу дела, как половчее наладить
спуск и почему стрела обязательно должна быть короткой и тяжелой...
шевелились. Ноги тоже. Все тело было опутано сложной системой бечевок и
ремней, словно огромный подарок к Новому году от богатого родственника.
Только голова могла немного ворочаться.
вроде и чужие голоса, а именно непривычное, будоражащее подсознание
произнесение имен; и вовсе уж, вконец добила остатки сна очевидная
сосредоточенность на ласково-румяных лицах, выпрямившая добрые-добрые
морщинки в сухие жесткие линии...
плотно, но так, что во сне и не ощутил. Впрочем, забили кляп не только
умело, но и заботливо, даже нежно: он вовсе не мешал дышать, вот только
говорить, тем паче - кричать, было невозможно.