видите черных пятен вокруг? нешто не чуете: подзывают они погоню,
подманивают? и ордынцы идут от опушки, словно по тропочке... Захотел
крикнуть, остеречь парней, но язык не шевельнулся. Тогда вспомнил боярин:
да ведь сон же сие...
погустела тьма там и тут, слиплась, потекла струйками к удальцам,
подползла незаметно, Бушковой ноги коснулась, и выше, и накрыла всего... и
опрокинулся Бушок на спину, ногами засучил, скрючился, весь окутанный
студенистой мгляной пленкою, а Кудрявчик, понять не успев, не проснувшись
даже, изогнулся и забился в корчах на снегу, заходясь неслышным воплем...
почти в нетронутых сугробах - и ослеп боярин, упал из сна в бесчувствие,
напоследок лишь сумев углядеть темное шевеление там, где миг тому были
молодцы... а степняки бежали, пыхтя, много их было, никак не одолеть в
схватке...
в кусты, тенью во тьме раствориться Кудрявчик, только хвост пушистый
мелькнул. А Бушок, рыча, взвился с места, распластался в полете, впился
вспененной пастью в горло ближайшему ворогу и рвал, не выпуская, пока
полосовали его в пять ножей, разбрасывая по темным кустам клочья серого
меха и паркие красные ошметки...
каменная глыба - и давит, давит... все сильнее, сильнее... все слаще и
слаще... И последнею мыслью стало: вот она, смертушка, вот она, сладкая...
иди же, иди ко мне, милая... не обмани... Потому как сил больше нет.
вратам козинецким матерый волчина, серый с густой прорыжью. Брюхом
прижался к снегу, задрал пасть к студеному небу.
Чингисханом]; даже наихудшим из смертных, кроме предавших доверие
властелина, позволено в последний раз увидеть солнце. Это мудро, ибо есть
у судьи время перерешить, и это милосердно, ибо слишком страшно умирать во
мраке.
охраняемые никем, и лица их были безучастны. Они не просили пощады:
рассеченный войлок юрты нояна засвидетельствовал вину. А рядом с
обреченными, в назидание, уложили тех, кто умер из-за их нерадивости:
вислоусого кипчака с синими пятнами удушья на оскаленном лице, и канглы с
шеей, изорванной жутким лесным зверем, и еще одного канглы - на нем не
лежала печать смерти, лишь на спине, слева, темнела крохотная запекшаяся
дырочка.
оскверненные тела не лягут на погребальный костер; это было страшнее
быстрого взмаха клинков, и все же кипчаки хранили достоинство, хотя лица
казались белыми даже в зыбкой предрассветной мгле; и только уйгур быстро и
беззвучно шептал нечто, взывая к своему непонятному богу, и в огромных
миндалевидных глазах его клочком уходящей ночи замерла тоска.
когда забрезжил первый свет, донесся унылый вой волка. Повисел в зимнем
небе и оборвался взвизгом...
со смертниками, оно пряталось от них - а быть может, жалело недостойных и
хотело отсрочить конец. Но это было жестоко, потому что ожидание смерти
страшнее ее самой. И Ульджай пожалел черигов, приказав не медля сломать им
спину; сначала подумал даже удавить тетивой, но слишком велик был
проступок, и недопустимо, чтобы иные, любящие поспать в карауле, решили,
что им при случае тоже выпадет подобная милость.
обреченные; поэтому они, все пятеро, припали к чорокам Ульджая, а потом
старший из них, поджарый кривоногий кипчак с уже заметной проседью, громко
воззвав к Тэнгри, улегся ничком на вытоптанный смерзшийся снег.
Опустившись коленом на спину богатура, десятник ертоулов крепко ухватил
его за голову; переплетая пальцы на лбу наказуемого, искоса поглядел на
Ульджая и резко дернул.
неподвижные, и только по кончикам пальцев порой пробегала едва заметная
дрожь. Тэнгри пожалел своих детей, искупивших вину наказанием: кипчаки
лишились чувств, они умирали тихо, и широко раскрытые глаза их бездумно
смотрели в низкое серое небо. И только уйгуру не сумел помочь его
бессильный, бессмысленный бог: рука десятника дрогнула в рывке, и теперь
бородач сипло хрипел, все понимая, но не умея умереть быстро, и по виску
его от края ресниц текли крупные слезы.
выбросило во всю ширину взгляда огромную, ясную, бесконечную синеву; оно
отразилось в застывших зрачках наказанных кипчаков и заискрилось в
прозрачной слезе упрямо не умирающего уйгура.
сей поры неразличимые дымы. Много дымов! Не густые выдохи пожарища, а
светлые, струящиеся знаки табора.
подхватили чериги.
говорят дымы над лесом.
темная, словно слипшаяся масса конницы. Всадники шли плотно, почти лавою,
смешав сотни; густо топорщились пики, двухвостый бунчук развевался над
малахаями, и было всадников очень много, не менее четырех сотен.
степной коннице?..
понемногу разворачиваться, описывая на твердой воде плавный полукруг; вот
натягивают поводья, придерживая разбег проворных, хорошо отдохнувших за
ночь коней; мелькают высокие кипчакские шапки с вывернутыми и раздвоенными
надо лбом полями, войлочные, прошитые красной тесьмой колпаки
кара-кырк-кызов и - гораздо реже - мохнатые черные и белые папахи канглы.
А в хвосте многоногой, источающей пар змеи...
скачут, сияя металлическими пластинами брони, воины в шлемах, похожих на
вздыбленные языки пламени, и круто изогнутые луки торчат наискось за их
спинами.
тысячника, минган-у-нояна, развевается на ветру, а это значит, что молодой
сотник не оправдал доверия и брать упрямый город станет иной, умудренный
годами и проверенный десятками битв; сотня мэнгу! - это десятая часть всех
их, идущих в тумене Бурундая, не считая немногих рассеянных по джаунам для
примера и обучения диких степняков.
снилось; не в чем упрекать Великого: сотник поймал свою удачу, но не сумел
удержать, и вот сейчас этот, под бунчуком, достойный и прославленный,
примет покорность юного нояна, выслушает отчет и отдаст распоряжения.
Ульджаю; он несет бунчук, несет благоговейно, не склоняя, и голос его
почтителен, но без униженности, ибо держащий бунчук греется в его лучах...
двумя конскими хвостами, вьющимися на ветру, из рук Тохты, и кипчак,
перестав быть тем, кто держит бунчук, благоговейно падает на колени.
хана, сможешь сказать: минган мой!
кормящую руку... мудрый, он проникает в суть!.. да, так и будет: все и
всегда по слову его и во славу его! о великий, безмерно щедрый, безбрежно
милосердный! о милостивый... да, я возьму город, я брошу казну к ногам
твоим, величайший из воителей, лучший из людей!.. о Бурундай!
ветром соколиных перьев на макушке, Ульджай нахлобучил ее на непокрытую
голову Тохты.
города, я поверю, что не ошибся в тебе, Тохта!
кому из десятка отдать свою шапку с пером ястреба? - и ощущая, как щекочет
Мичурин Артем
Роллинс Джеймс
Корнев Павел
Корнев Павел
Роллинс Джеймс
Шилова Юлия