Чтение 25–й страницы книги ~Лабиринт~

отчаяние стали непереносимыми, резко повернулся и что есть силы швырнул листы в
спокойное пламя очага.
Взлетели искры и пепел, огонь притух сначала, потом ожил, листы папируса
трещали, занимались с краев, становились прозрачно-золотистыми и вспыхивали,
корчились, сворачивались в черные хрупкие трубочки. Сгорали измены и ложь;
предательства и подлости, следы преступлений и распутства, непродуманных решений
и интриг, обдуманных со всей возможной скрупулезностью... Я не напишу этой
книги. Впрочем, я и своим горьким опытом не стану делиться, так что, вполне
возможно, спустя годы и века кто-то другой замыслит нечто подобное и, быть
может, доведет работу до конца. Но что ему это даст?
Что же делать? Я не настолько глуп, чтобы расшвырять золото нищим или утопить
его в море. И руки на себя не наложу. Я буду ждать, может быть, еще очень долго,
и, смею заверить, моя жизнь не будет состоять из одних лишь стенаний и уныния.
Но горечь поражения останется со мною навсегда.
Я не могу больше оставаться здесь, в этом городе, в этой стране. Нет мне здесь
места. Мне все равно, в какую сторону плыть, и поскольку ветер дует в сторону
Египта, какая разница? Все страны мира мне одинаково безразличны.
Я крикнул, и появились женщины, так быстро, словно они стояли за дверью и ждали
зова.
- Собирайтесь,- сказал я.- Мы уплываем в Египет. Дом, все, что нельзя взять с
собой,- пусть все это провалится в Аид. Понятно? Мне этот хлам не нужен,
понадобится, купим дворец...
И удивительное дело - моя злоязыкая Ипполита, сберегавшая каждый дырявый
котелок, стоптанные сандалии и растрепавшиеся веники, сроду не удержавшаяся,
чтобы не прокомментировать любой мой поступок и решение, на сей раз ни словечка
не сказала. Она постояла, гладя меня по плечу, потом вдруг промолвила:
- А помнишь, малыш мой, какие у тебя были способности к садоводству? Никарис
тебе такое будущее предсказывал... - Не помню,- вяло сказал я, и я
действительно не помнил ни давней любви к садоводству, ни этого Никариса.- Иди,
старая, иди.
И она вышла, бормоча что-то насчет носильщиков, которых надо нанять, насчет
корабля. Я сел на прежнее место и бессмысленно смотрел в огонь - уже и пепел
сгоревших папирусов раскрошился.
Рета подошла, положила руку мне на плечо, как только что Ипполита, и я готов был
поклясться, что в этом была жалость, что она каким-то образом ухитрилась
заглянуть в мою душу и узнать ее тайники. Не приму я жалости ни от кого, от
женщины в особенности, но я был слишком опустошён, чтобы сопротивляться или
возмущаться.
- Я люблю тебя,- сказала она.
Я подумал, что совсем не знаю женщину, с которой жил в одном доме и спал на
одном ложе, и вспомнил, что однажды она уже опровергла сложившееся было о ней
впечатление. И ни о чем больше не думал - сил не хватало.
- Я люблю в тебе того, кем ты мог бы стать,- сказала Рета.- Но не стал и не
станешь никогда...
И снова я ничего ей не ответил - все, что могло бы произойти со мной полтора
десятка лет назад, так и осталось миражом, по не пройденным мной дорогам ушли
другие, стих вдали шелест белоснежных крыльев, остался лишь пушистый пепел на
прогоревших угольях очага.
И некого винить, кроме самого себя.

ЭПИЛОГ
Тезей, пока еще царь Афин

...И когда Тезей, пока еще царь Афин, вернулся из прошлого и поднял голову, он
увидел, что тени отступают к завесе мрака и тают во мраке, уходит Минос, царь
Крита, в пурпуре и золоте, уходит Горгий, начальник стражи Лабиринта, в
серебряном панцире, уходит Ариадна, прекрасная, как радуга, и темнота поглощает
их, уносит с собой прошлое. Но остались Рино с острова Крит, толкователь снов, и
тот, неразличимый, в самом дальнем и темном углу.
- Ну что, дружок? - спросил Рино.- Вот мы и вспомнили, как оно все было.
Интересные бывали времена, любопытные случались истории, верно? Ну и как, ты
добился всего, чего хотел? Я, вообще-то, много о тебе слышал, специально следил,
признаюсь...
- Да,- сказал Тезей,- Я был с Гераклом, когда он шел воевать с амазонками, когда
он освободил Прометея, я женился на Федре, сестре Ариадны, водил армии и строил
города. Я убил разбойника Прокруста и страшного вепря. И никому и никогда больше
не удавалось заставить меня поступиться моей совестью.
Он говорил, обращаясь не к Рино, а к смутной фигуре в дальнем углу, но тот не
шевелился и молчал, и Тезей не знал, услышаны ли его слова, и не знал, зачем он
все это говорит.
- Иными словами,- сказал Рино,- ты прожил в общем-то банальную и не принесшую
особых триумфов жизнь. Еще один царь с его стандартными занятиями, достижениями
и промахами.
- Я был с Гераклом...
- Я помню,- сказал Рино.- Ты шел с Гераклом против амазонок - еще одна война
где-то на окраине. Пояс царицы амазонок, который добыл Геракл, стал одним из его
подвигов, а твои подвиги ограничились тем, что ты пленил прекрасную Антиопу,
позабавился и сбыл ее с рук, когда она тебе надоела.
- Я был с Гераклом, когда он освободил Прометея. Прометей называл меня своим
другом, ясно тебе? Это тебе о чем-нибудь говорит?
- Но пустить стрелу в Зевсова орла хватило смелости у Геракла, а не у тебя,-
сказал Рино.- Так ты и остался в тени Геракла - вечный многообещающий
родственник. Правда, за тобой еще числятся Прокруст и вепрь, но это, будем
откровенны, не столь уж великие победы. Когда Геракл погиб, ты выдвинулся на
одно из первых мест среди героев, но опять-таки, по иронии судьбы, в первую
очередь как победитель Минотавра. Ты всю жизнь пытался уйти от Лабиринта и
забыть, что он когда-то существовал, но Лабиринт с тобой. Интересно, с чего ты
взял, что победителей не судят? И, кстати, не объяснишь ли, что это там за шум у
стен? Сдается мне, у тебя небольшие недоразумения с подданными?
Нужно было ответить ему, что-то сказать, но, как и тридцать лет назад, не было
сил и не находилось слов.
- Они еще пожалеют,- сказал Тезей.
- Ах, ну да... Единственное, что тебе, пожалуй, осталось - забиться на
какой-нибудь уединенный островок и проклинать толпу, отвергшую героя, не
оценившую его великих замыслов и помешавшую свершениям. Но где эти замыслы, и
что это были за свершения, непонятый герой? Сожрали тебя маленькие человечки.
Цеплялся когтями и зубами, полз к вершине и думал, что за ней - новые, еще более
величественные, а перед тобой оказался унылый обрыв... Надоел ты мне, откровенно
говоря.
Он отступил и скрылся во мраке. Оставался еще тот, неразличимый, но Тезей просто
не представлял себе, с какими словами к нему обратиться, и не знал, нужны ли эти
слова, никого не оправдывающие и ничего не меняющие.
- Ну что же, прощай, царь,- сказал халдей.- Нового не добавить, а сказанного не
изменить.
Следуя за его ладонью, лоскут мрака отделился от стены черного тумана, халдей
завернулся в него, как в плащ, прощально поднял руку и растаял. За воротами
нарастал торжествующий рев, мир состоял из монотонных ударов стенобитных машин и
треска пламени. Жизнь утекала, как песок сквозь пальцы, и, как ни странно, не
было обычных в таких случаях мыслей: что хорошо бы повернуть время вспять и
начать все сначала, по-иному...
Вбежал придворный с рассеченной щекой, в пластинах его панциря застряли
наконечники стрел с наспех обломанными древками.
- Все, царь,- сказал он, задыхаясь.- Ворота сейчас рухнут. На коней!
Тезей смотрел на него и не видел. Все, что могло гореть, отгорело, все, что
могло болеть, отболело, и не оставалось ничего, ради чего следовало бы жить. Он
даже и не уверен был, что жив,- кажется, он погиб тридцать лет назад в огромном
и мрачном сером здании, в длинных, как века, и запутанных, как судьбы,
коридорах.
- Иди,- сказал Тезей.- Прощай. Придворный понял и не собирался тратить время на
уговоры.
- Я верно служил тебе, но я хочу жить. Прощай. Вот и все, он уходит,
поворачиваются и спешат следом безмолвные гоплиты, и затихает вдали едва
различимый в шуме осады гром копыт. Тезей остался один, совсем один, как тот, в
Лабиринте, тридцать лет назад, в одно сливаются прошлое и будущее, и настоящее
есть следствие прошлого, а прошлое могло быть другим.
Пылающие ворота рухнули с печальным скрежетом, по ним, обжигая ноги и не замечая
этого, пробежали люди, мир был солнечным и шумным, и перед глазами впервые за
много лет встало воспоминание детства - шкура Немейского льва, которой из всех
мальчишек, игравших тогда во дворе, не испугался он один. И тут же растаяло, его
спугнул, как птицу, непреклонный голос:
- Царь Тезей, народ Афин приговорил тебя к смерти. В дверном проеме сверкали
мечи и наконечники копий. И Тезей, царь Афин, победитель Минотавра, пошел
навстречу этому двинувшемуся к нему острому сверканию, пошел быстро, торопливо.
1978-1984