Чтение 62–й страницы книги ~На пути к Шамбале~

и то же время, а вот у себя живем -- в разное время. Это для меня загадка,
неразрешимая загадка.

-- Ну что, мы переходим к опросу? -- спросила помощница Нинеля.

-- Неееет! -- пропел чиновник. -- Так не пойдет. Мне желательно о тебе
знать. Туманная ты личность. И сейчас спешишь на меня разговор перевести,
чтобы тебя забыли.

Все стали разглядывать помощницу Коры, будто увидели впервые. Та совсем
не была смущена общим вниманием. Даже выпрямилась, чтобы и без того пышная
упругая грудь туже натянула ткань халата.

-- Я сюда попала из далеких военных времен, -- сообщила помощница. --
По паспорту я Нинель Иосифовна Костяникина. Друзья зовут Нинеля. Русская,
член партии с 1939 года.

-- Какой такой партии? -- спросил чиновник. -- Партий у нас много, одна
другой хуже.

-- Браво! -- воскликнул человек со шрамом. -- Очень точное наблюдение.

-- Партия у нас одна! -- вдруг рассердилась Нине-ля. -- Так было, и так
будет всегда. С другими мы, слава богу, разделались.

-- Вот они говорят, -- пожаловался чиновник Коре, -- даже объясняют, а
для меня все это -- невозможное крушение основ.

-- Прошли твои времена, управа, -- огрызнулась Нинеля.

-- Простите, -- снова заговорил мужчина в очках. -- В каком году вы
перешли с Земли в этот мир?

Почему-то этот простой вопрос Нинелю возмутил. Она даже топнула толстой
крепкой икрястой ногой и сжала руку в кулак.

-- Как так перешла? -- спросила она. -- Что вы подразумевали, а?

-- Ничего. Кроме календарной даты. -- А вот этого я тебе не скажу! Я
своему долгу не изменяла. Если бы не обстоятельства, я бы с такими, как вы,
иначе разговаривала.

-- Скажи, скажи, -- вдруг вмешался в беседу чиновник. -- Твой долг
оставь при себе. Я понимаю, что Эдуард Оскарович хочет точно разобраться, ты
ему не мешай.

-- Ну ладно, ладно, -- вперив в пространство желтые пуговицы глаз,
буркнула Нинеля. Почему-то она не хотела признаваться, когда и при каких
обстоятельствах покинула Землю. -- Меня сбросили на парашюте в помощь
партизанам. Но меня выдали. Немцы скинули меня с обрыва. Летом сорок
третьего года. Вот я и здесь. -- Какие такие немцы? -- спросил чиновник. --
Надо историю учить!

-- Как же он будет учить, -- сказала Кора, -- если он, может быть, жил
раньше.

-- Они меня пытали, -- сказала Нинеля, -- но числа я не помню.

-- Мне большего не нужно, -- сказал Эдуард Оскарович. -- Тысяча
девятьсот сорок третий год. Разброс значительный.

-- Все? -- спросила строго Нинеля. Коре казалось, что она видела ее
прическу и тонко нарисованные дугами брови в каком-то историческом фильме.

-- Все, -- согласился чиновник. -- Все ведет к умопомешательству.
Неужели России это суждено?

-- Ваша очередь, -- сказала Нинеля, -- давайте поговорим про вас,
гражданин Журба.

-- Это слово мне, Нинеля, не нравится. Так вам и скажу.

-- А какое же нравится? -- спросила Нинеля. -- Можно -- ваше
превосходительство, ибо имею чин статского советника.

-- Мамонт! -- сказала Нинеля, обращаясь к Коре за поддержкой. -- Он до
революции жил.

-- А разве вы об этом раньше не разговаривали? -- удивилась Кора. -- Вы
же вместе живете здесь две недели.

Вместо Нинели, которая затруднилась с ответом, заговорил мужчина в
толстых очках:

-- Во-первых, мы сюда прибыли в разное время, в различных
обстоятельствах. Я должен сказать, что некоторые находились в ненормальном
состоянии -- слишком сильной оказалась травма.

-- Старик прав, -- сказал человек со шрамом. -- Я был убежден, что
нахожусь на том свете. Честное слово.

-- А что сказать? Конечно же, я думал, что в ад угодил. Или в рай,
считай как знаешь, -- сказал чиновник. -- Тем более что всю неделю сидел в
отдельной комнате или камере -- понимай как знаешь. Никого не видел, кроме
этих мясников. Кора поняла, что он имеет в виду медсестер. -- Мы только в
самые последние дни соединились, -- пояснил инженер Той.

-- Почему? -- спросила Кора, не ожидая что ей ответят. Но мужчина в
толстых очках сказал:

-- Они сами не знали, что делать. Они же не верили Гарбую. До конца не
верили, что есть контакт с Землей. А теперь они оказались в положении
мальчика, который вгрызся в слишком большой пирог. Отступать некуда, а
наступать невозможно. И пока они не выяснят отношения между собой, наша
судьба тоже не решится. Тогда, охваченная сомнениями, Кора спросила: -- А
все здесь знают, куда попали? -- Я постарался всем объяснить. Но не уверен,
что все меня понимают. Нинеля толкнула Кору в бок:

-- Так мы до ужина проваландаемся. Давай, майор. -- Как?

-- Ладно, пошутила. Но своих всегда угадываю. -- А у вас был чин? --
спросила Кора. -- Сержант госбезопасности, -- ответила Нинеля. -- И не
думай, что это чепуха. -- Я не думаю.

-- Тогда веди допрос, раз я тебе инициативу отдала. Кора обратилась к
чиновнику. Тот ответил сразу: -- Всю эту абракадабру про параллельные миры
я, конечно же, не принимаю, как иудейские штучки. Но нахожусь в недоумении,
почему и стремлюсь к порядку. В настоящее время убежден, что попал в неволю
к каким-то из наших соседей. Может, к немцам или к туркам. Точно не скажу.

-- А когда вы родились? -- спросила Кора. Чиновник попытался затянуть
халат потуже на пузе. Он продолжал:

-- Я имел честь родиться в светлый день освобождения крестьян в
государстве Российском, а именно 19 февраля 1861 года от Рождества Христова.

Чиновник обвел всех взглядом, в котором Кора неожиданно прочла гордыню:
чиновник всю жизнь полагал себя отмеченным перстом Божьим. -- Дальше.

-- Крестили меня Власом, Власом Фотиевичем, и в последнее время, до
несчастья, имевшего место 23 июня 1907 года, Я трудился на ниве управления
государством, пользуясь почетом и уважением сограждан города Бабиловичи
Могилевской губернии, где состоял полицмейстером.

-- И что же случилось?-- подбодрила его Кора, видя, что чиновник
загрустил.

-- А случилось то, что, отдыхая в Ялте, в пансионе "Марина", было
решено посетить Байдарские ворота, где встретить восход солнца с возлияниями
и весельем. Мы взяли с собой дам, наняли экипажи... Господи, неужели все это
было только вчера? -- Когда же это было? -- спросила Кора. Нинеля
записывала. Быстро, мелко, подложив под лист бумаги квадрат фанеры из
стопки, лежащей у стены, -- видно, до появления пришельцев здесь
намеревались начать ремонт.

-- Когда? -- спросил Влас Фотиевич Нинелю, к которой испытывал
определенную близость.

-- Через два дня после меня, мы с тобой считали, Фотиевич. То есть две
недели назад.

-- А я этого не понимаю, -- упрямо заявил Журба. -- Помню, как с
Байдарских ворот ехали, кто-то сказал, что крепость покажет, -- мы к
крепости пошли, я над обрывом на перилах спьяну плясать начал. Я ведь как
выпью -- заводной... И полетел я птицей по чистому небу... -- В голосе Журбы
заурчали слезы.

Конечно, более отдаленное от птичьего племени существо, чем Влас
Фотиевич Журба, было трудно представить. Но это было не важно -- интереснее
для Коры был странный человеческий и даже русский феномен: все здесь
присутствующие, независимо от того, насколько они могли осознать, что
произошло, с самим фактом перемещения из мира в мир вполне смирились. Для
одних в том была Божья воля, для других -- произвол судьбы, для третьих --
физический феномен, но никто не собирался бунтовать, восставать и бороться с
Богом, судьбой-феноменом. Ждали. Ждали, пока Там решат, что делать дальше.

Когда Журба смахнул слезу, сопровождавшую воспоминание о его птичьем
полете, хотя полет, конечно, был пьяным и безобразным. Кора, прежде чем
обратиться к следующему, спросила:

-- А в поездке -- ну, в карете, в пролетке... вы были не один?

-- Ни боже мой! -- откликнулся полицмейстер. -- Иннокентий Илларионович
из Ялтинской городской управы...

Он оборвал себя, в глазках появилось загнанное выражение
проговорившегося гимназиста.

-- Не трать времени. Кора, -- сказала Нинеля, -- пошли дальше, а то до
ужина прочикаемся.

Кора подошла к девушке, сидевшей на корточках, что выдавало ее, с точки
зрения Нинели, восточное происхождение. Потому что она с убежденностью
произнесла:

-- Из татарок. Но эти... они с ней разговаривают, они ее Паррой
называют. А так она языка не знает. -- Парра? -- спросила Кора. Девушка
грациозно поднялась и встала перед Корой. Она была черномазой -- это слово к
ней подходило более других -- с жирными, нечесаными волосами с воткнутым в
них костяным гребнем. Смуглая кожа и мелкие черты лица, опущенные глаза
как-то стушевывали лицо, делали его незаметным, прятали в сутолоке волос.
Руки у девушки -- а она была совсем молода -- были слабые, с тонкими
пальцами, они безвольно висели вдоль бедер. На безымянном пальце правой руки
было тонкое золотое витое колечко. И Кора вдруг поняла, что эта девушка не
ее современница, что она пришла из далекого прошлого. Может, она и есть та
самая древняя принцесса, которая первой превратилась в птицу?

-- Вы меня понимаете? -- спросила Кора по-гречески -- когда-то она
учила этот язык, увлекшись мифами Эллады, это было еще на Детском острове.

Парра подняла глаза. Глаза оказались карими, и лицо ее озарилось
мгновением истинной потаенной красоты. Тут же ресницы опустились вновь.
Парра не ответила.