Чтение 59–й страницы книги ~Запретный мир~

упрашивая мужа хоть что-нибудь поесть...

Дрожь не прекращалась, но веки тяжелели -- Юрика начало клонить в
сон. "Литр, наверно, крови потерял, а то и больше, -- отстраненно думал он,
через силу жуя навязанную ему благоверной мерзлую лепешку и кусок резинового
мяса. -- Ну и ладно... Только уж я никуда отсюда не пойду, присылайте за мной
вертолет...". В эту минуту он парадоксальным образом верил, что вертолет
непременно где-нибудь найдется, что аборигены в общем-то нормальные люди,
разыгрывающие для своего удовольствия какой-то затянувшийся спектакль. Ну не
вертолет, так хотя бы снегоход...

Косолапо проминая снег, явился Витюня с двуручным кладенцом на плече,
потоптался, покряхтел и, сообщив, что вождь велел выступать, хамским образом
вернул к реальности. Юрик хотел обругать его, но сумел только застонать
жалобнее, чем обычно, и, зажмурившись изо всех сил, попытался встать. Кружилась
голова -- но получилось. И по-прежнему не унималась дрожь.

Растак и сейчас не позволил развести костры -- нет времени! С убитых
снимали обереги -- позже они лягут в могильный курган вместо тел. Иной из
безнадежных раненых сам просил не оставлять его умирать на снегу, а милостиво
добить топором или палицей и сохранить оберег, чтобы не стать отлетевшей душе
обиженным бесприютным духом. Под бормотанье Ер-Нана, взывающего к духам, под
хриплую величальную песнь тех, кто подошел проститься, палица Култа разила
безотказно. Раненным легко предстояло продолжать поход своими ногами -- без
охраны их теперь назад не отправишь. Для не способных идти, но раненых не
смертельно, наскоро вязали волокуши -- еще жила надежда, что их не придется
бросить. Что ж, был один неудачный бой, вернее, даже стычка -- была и осталась
в прошлом. Кто вспомнит о ней, когда племя будет славить войско, вернувшееся с
победой? Дверь Волков близка! Впер-р-ред!..

* * *

Из дымки, затянувшей гребень Змеиной горы, давно уже поднялся в небо
медно-красный диск, скудно окрасил верхушки елей и пропал в набежавшей хмари.
Приметы обманули. Низкая нескончаемая туча туча висела над миром, ветер
проносил в вышине растрепанные свинцовые клочья, временами швырял в лицо
пригоршни снежной крупы. Дважды вдали явственно прогрохотал гром. Воины
постарше говорили, что надвигается буря, и невольно удлиняли шаг.

Покинув коварную тропу, войско двигалось уже не одной цепочкой людей,
а тремя, готовое мгновенно дать отпор врагу, откуда бы тот ни атаковал.
Теперь-то уже никто из имеющих ивовые плетенки не поленился надеть их на ноги!
В срединной, самой многочисленной цепочке держались резервные отряды испытанных
воинов, вожди, раненые на волокушах и раненые, ковыляющие пешком, оба богатыря
из Запретного мира и кудесник Ер-Нан -- боковые же крылья войска Растак
составил поровну из стрелков и копейщиков с большими щитами, способными
прикрыть сразу двоих. Сторожкий шаг, стрелы на тетивах... Передовой дозор для
бережения от засад -- десяток искушенных в набегах отчаянных голов под командой
Риара -- выдвинулся вперед шагов на сто: и много, и мало.

Свернув у реки, двинулись, понятно, лесистым берегом, не спускаясь на
лед -- то-то было бы радости чужим лучникам! Временами попадались недавние, еще
не заметенные поземкой следы людей, обутых в снегоступы, но сами враги не
показывались. Звериные следы исчезли совсем. Враг был где-то рядом, выжидал
чего-то, и каждый, кто хотя бы мельком видел убитого стрелка племени Горностая,
понимал, что это значит: Волки ждут подхода новых союзных отрядов. Неужели же
без боя отдадут Дверь? Вот уже и Вит-Юн делает понятный жест: Дверь совсем
близко, может быть, за ближайшей излучиной...

Все гуще валил снег. Над замерзшей рекой остервенелый ветер гнал
нешуточную пургу. В серо-белой мешанине качались и скрипели сосны, над
гранитными лбами валунов, вмороженных в лед на замерзших перекатах, метались
крутящиеся столбы обезумевшего снега. Разом потемнело, противоположный берег
заштриховало и смыло окончательно. Буря разразилась в полную силу.

Растак не сразу понял, что означают яростные крики, пробивающиеся
сквозь вой ветра и жалобный скрип качающихся деревьев, но следующим звуком,
который он услышал, был звон оружия, тот самый звон меди о медь, который не
спутать ни с чем ни в тихий летний день, ни в зимнюю снежную круговерть, когда
ничего не видно в пяти шагах. В следующее мгновение вождь, осознав, что враг
сумел внезапно напасть всей силой, уже сам кричал что-то, тщетно стараясь
перебороть голосом вой бури и рев завязавшегося сражения и понимая, что его
команд никто не слышит и не слушает, что исход этого боя, столь не схожего с
другими, будет решен не небывалым военным искусством, принесенным из Запретного
мира, и даже не пугающе грозным натиском разъяренного Вит-Юна, а единственно
числом воинов и крепостью их духа.

Еще мгновение -- и в бестолковой, воющей, рубящей, режущей, грызущей
зубами толчее Растак уже ничем не отличался от простого воина. Никто не
позаботился прикрыть вождя, и вряд ли воины понимали, что рядом с ними
сражается вождь. Не имея щита, он, как немногие, рубился топором и мечом, зная,
что мало найдется таких, кто и со щитом в руке способен ему противостоять.
Свирепый Пур, бог войны и смерти, получит сегодня богатую жертву!..

Юмми недолго сумела бы оберегать в этой дикой битве жизнь потерявшего
ко всему интерес, замерзающего на ходу мужа, только чудом да еще беспрерывными
понуканиями державшегося на нетвердых ногах. Она сама давно выбилась из сил под
грузом двух заплечных мешков и понимала, что долго ей не выдержать. А уж когда
из снежного вихря прямо на нее выскочил кто-то орущий, сослепу ткнувший копьем
не в нее, а в заплечный мешок, и она, заслонив любимого, яростно отбивалась его
мечом, пришло мгновенное ясное понимание: надо уходить, иначе любимый умрет.

Вокруг нее рубились, кололи, метали в упор новые тяжелые дротики с
наконечниками, как длинные шипы, пробивающие человека вместе со щитом; орали,
хрипели, плевались кровью. Потерявшие голову отмахивались наугад, равно поражая
чужих и своих. юмми потеряла мужа. Кто-то толкал ее в человечьей свалке, кто-то
облепленный снегом с головы до пят с воем корчился под ногами -- она не
обращала внимания ни на кого. Вновь найдя Юр-Рика, заставила встать, плача,
потащила прочь от битвы -- через кусты, через сугробы... Береговой откос
оказался ближе, чем она думала, -- оба покатились вниз, в воющий снежный хаос.

В реве бури утонул шум битвы. Где-то наверху сражались и умирали
люди, решая, осуществится или нет великая мечта Растака, -- Юмми было все
равно. Весь облепленный снегом Юр-Рик слабо шевелился, пытаясь прикрыть лицо от
укусов пурги. Долго ли еще он будет шевелиться и жить? Не убили наверху --
замерзнет здесь.

Не стало сил плакать. Но были еще силы заслонить мужа от бури, обнять
его и дожидаться смерти, все-таки надеясь на чудо. И что-то невидимое и
неожиданное таилось поблизости в пурге, что-то, вызвавшее хорошо знакомые
ощушения: тепло и озноб, радость и страх. "Нет, -- подумала Юмми, чувствуя, как
негаданная надежда вливает в нее силы. -- Нет, так не бывает!..".

Она чувствовала Дверь. Та была рядом, лишь чуточку выше по береговому
откосу! Они долго шли к ней... и они дошли, дошли!

С трудом она могла вспомнить потом, сколько сил и времени
понадобилось ей, чтобы втащить Юр-Рика на уровень Двери. Дважды он соскальзывал
вниз, и Юмми, боясь, что ей не хватит сил открыть Дверь, начинала сначала,
ломала ногти, мертвой хваткой цепляясь за мужнин тулуп, отвоевывая пядь за
пядью у откоса и пурги, и были мгновения, когда она ненавидела и мужа, и
себя... Зачем помнить то, что лучше забыть?

Сил все-таки хватило. В распахнутую Дверь с воем рванулся плотный
снежный заряд, -- и вернулся назад брызгами дождя. Дохнуло теплом. В глаза
брызнуло солнце, и глупая пестрая бабочка, вынесенная из того, другого мира в
этот, закрутилась и пропала в снежном вихре.

За Дверью было лето.

1999 г.

Не навсегда моя остыла кровь...

А.К.Толстой

Глава 31.

Кто рассердился всерьез, так это Витюня. Мало того, что он плохо выспался,
что ноги устали месить снег и настроение резко упало, отчего уже заранее
хотелось кого-нибудь пришибить, мало того, что проглядел все гляделки, пытаясь
угадать, та излучина или не та, -- так какой-то подлец устроил еще и буран! А
уж когда из бурана прямо на Витюню выбежали неопознанные олухи, которым он
ничего худого не сделал и один из которых без лишних слов попытался насадить
его на пику, Витюня рассвирипел окончательно и одним широким взмахом перерубил
пику вместе с ее владельцем. И поделом! А ну, кто еще хочет?..

Желающие, конечно, нашлись, и во множестве. То ли враг попался
какой-то особенный, то ли ополоумевший снег мешал воинам с волчьими харями
вместо шапок вовремя разобрать, на какого противника вывели их зловредные духи,
но только нападали они с маниакальным бесстрашием. "Как обкурившиеся", --
пришло Витюне на ум, когда третий противник развалился пополам. Бывший лом, а
ныне меч Двурушник с внушительным свистом рассекал и снег, и воздух, и всех,
кто с большого ума совался под грозное лезвие, воображая, что сумеет принять
удар на щит или отразить его мечом. Меч длиною в человеческий рост с легкостью
кромсал щиты, а коротких медных клинков попросту не замечал. Мешал снег,
залепляя глаза, и мешали деревья.

Последующие события плохо отложились в памяти Витюни. Помнилось, что
начала уставать правая кисть и пришлось взяться за Двурушник обеими руками.
Помнилось еще, что очередной взмах меча перерубил чахоточную сосенку и та не
нашла иного места свалиться, как прямо на голову, и помнилось, что какое-то
время после этого пришлось наносить удары вслепую, причем было не исключено,
что под убийственный размах металла попадали не только враги, но и свои...

-- Ушибу-у-у!.. -- вращая мечом, ревел Витюня, забыв, что уже никого
не может ушибить бывшим ломом, а может лишь рассечь.

Потом как-то вдруг обнаружилось, что завывания ветра стали тише и
сквозь мутную снежную пелену уже шагов за двадцать удается отличить дерево от
человека. Буран оказался свирепым, но недолгим. Зато выяснилось, что людей
вокруг Витюни имеется значительно больше, чем деревьев, что живых среди них
больше, чем трупов, и живые эти люди, решительно незнакомые, по-прежнему
одержимы стремлением убить его или причинить иной вред. Своих в пределах