ГЕОРГИЙ ГУРЕВИЧ

Погонщики туч

НЕОБЫЧАЙНОЕ ЯВЛЕНИЕ

В ночь с 5 на 6 июня 19... года необычайное явление наблюдалось в проливе Зунда, прямо напротив Копенгагена.

Сначала где-то в море послышались мелодичные звуки, как будто бы там играл духовой оркестр... Затем пораженные наблюдатели увидели, как по небу, прямо на берег неслось необычайное чудовище. У страшилища были огненные звездные глаза, неясная промоина вместо пасти, откуда вылетали рокочущие звуки, на боках его светились безжизненным светом зеленоватые огни. Внезапно чудовище резко повернуло от берега, вспыхнуло багровое зарево, и все затихло.

Однако через некоторое время чудовище появилось вторично. Четырнадцать раз в течение ночи оно проследовало над проливом, всякий раз с севера на юг, и было отмечено всеми пароходами, прибрежными маяками и ночными гуляками и на датском и на шведском берегах. Люди с воображением видели огненных змеев, драконов, изрыгающих пламя, окровавленные головы и мечи, а бездушные скептики - только круглой формы облака, слегка освещенные фосфорическим светом.

Весь день 6 июня Копенгаген был занят удивительным явлением - кто называл его "огненными перстами", кто - "небесными китами". Достопочтенный Хендриксен произнес в городском соборе проповедь на тему "Скоро ли будет конец мира". Шведское королевское общество после бурного заседания пришло к выводу, что "небесный кит" является оптическим обманом, зависящим от преломления лунного света над влажной атмосферой пролива. Датское же, более близкое к месту событий, не могло успокоить себя ссылкой на оптический обман.

Целый день копенгагенские ученые опрашивали команды пароходов, прибывавших в порт. Нанеся полученные координаты на карту, общество пришло к выводу, что "кит", или "киты" двигались по одному и тому же маршруту: выйдя из Зунда, они огибали южную оконечность Швеции, проходили севернее или южнее острова Борнгольм и на рассвете исчезали в восточной части Балтийского моря.

Датские ученые с нетерпеньем ожидали следующей ночи. Олаф Кронборг, наследник известного владельца консервных заводов и любитель острых ощущений, прилетел из Норвегии на собственном самолете, специально чтобы поохотиться на "небесных китов" над проливом. Но "киты", словно испугавшись храброго летчика, ни в эту, ни в следующую ночь не появлялись. Зато на другом конце Европы - километров за сто от Трапезунда - их засекли турецкие радиолокаторные станции.

Наконец, около 3 часов утра 10 июня огромный "небесный кит" был замечен в Эльсиноре - на родине Гамлета. Тотчас же была передана телефонограмма в Копенгаген, но пока нашли летчика, пока он протрезвел, пока понял, что от него требуют, доехал до аэродрома и запустил свой самолет, - "кит", следуя по своему излюбленному маршруту, уже миновал город. Однако великолепный спортивный самолет, развив скорость свыше 500 километров, стал быстро догонять чудовище.

Ученые с нетерпеньем ожидали летчика, который где-то там в темноте приближался к бледнозеленой рыбоподобной тени. Внезапно "кит" сверкнул ослепительно ярким светом, озарив на мгновение далекое море, и в ту же секунду потух. В наступившей тьме, особенно черной по контрасту, видно было только, как трепетал крошечный малиновый огонек - очевидно, это догорал на волнах столкнувшийся с "китом" самолет. Затем донесся отдаленный грохот взрыва, и все стихло.

Королевское общество горько оплакивало гибель смелого летчика, но рано поутру погибший позвонил по телефону из Мальме, куда привез его сторожевой шведский катер. Всю ночь Кронборг плавал, держась за обломок самолета, и теперь говорил простуженным, хриплым голосом.

Вот что он рассказал о своем приключении:

-... Значит, я взлетел. Отлично я видел этого "кита" - Он был весь зеленый. Догоняю. Вижу, просто полоса тумана, чуть светится только, как гнилушки. Идет приличным ходом - километров сто восемьдесят в час. Издалека - действительно вроде кита. Достаю хвост - чистейшей воды облако... Иду дальше в густом тумане - очевидно, в самом брюхе "кита"... И вдруг треск, удар молнии, мотор в пламени, и я лечу в море...

Таким образом, личные показания очевидца ничего не выяснили в природе странного явления. Одни видели в нем живых существ - летающих электрических скатов. Другие отстаивали теорию атмосферных вихрей над проливами и при этом ссылались на Турцию, где тоже, дескать, есть проливы. Третьи видели в "китах" новые страшные снаряды, уверяли, что перед "китами" идут самолеты, и требовали беспощадно их расстреливать из береговых батарей.

Неизвестно, чем кончилась бы эта шумиха, если бы вечером 10 июня не было передано по радио сообщение. Но не лучше ли рассказать все с самого начала.

ЗА две недели до описываемых событий на окраине Саратова, недалеко от Соколовой горы, летчик Вадим Зорин и его бортмеханик Василий Бочкарев разыскали дом ¦ 8 - небольшой, утопающий в зелени и цветах деревянный особнячок. На обитой войлоком и клеенкой двери виднелась потемневшая медная дощечка с вычурной прописью: Профессор доктор сельскохозяйственных наук Александр Петрович ХИТРОВО - Этот самый, - сказал бортмеханик, заглянув через плечо Зорина в документы, - Хитрово и на конце "о". Держись, лейтенант, попали мы с тобой на сельское хозяйство, будем с сусликами воевать.

- Петрович, а у нас написано Хитрово А. Л., - усомнился Зорин.

- Большая разница - П. или Л.! Перепутали на телеграфе. Разрешите звонить, товарищ лейтенант?

Дверь открыла румяная старушка в кружевном переднике.

- Вы к Шурочке? - спросила она, любезно улыбнувшись.

- Нам нужен товарищ Хитрово А. Л., - объяснил лейтенант.

- Пожалуйста, пожалуйста, - засуетилась старушка. - Профессор сейчас освободится. Пройдите сюда - вот в эту дверь.

В передней лейтенант внимательно осмотрел себя в высокое трюмо. Из зеркала на него глядел невысокий, аккуратный офицер с солнечными пуговицами и снежным воротничком. По каждому крючку можно было угадать офицера, только месяц тому назад выпущенного из училища.

- Возьмите бархотку, старшина, стряхните пыль с сапог. И ремешок потуже!

Услышав официальное обращение, Василий поспешно нагнулся. Не такой человек был лейтенант, чтобы спорить с ним по делам службы.

В соседней комнате было сумрачно и прохладно. Косые лучи солнца били из стеклянной двери. Оттуда доносились голоса: мужской - немного хриплый - и женский - высокий, взволнованный, срывающийся.

- А я говорю, - утверждал хриплый голос, - что ученый должен доводить дело до конца. И если надо ставить опыт семь лет, я буду его ставить семь лет, а если сто лет, я найду учеников, которые завершат работу.

- А какая у тебя гарантия, что ты прав? С какой стати ты мешаешь людям идти своим путем? - волновался женский голос.

Подойдя к стеклянной двери, летчик увидел террасу, обвитую диким виноградом, столик с медным самоваром, а за столиком - полного старика в чесучевом костюме, со смятой панамой на затылке и спину тоненькой девушки в пестром сарафане.

Румяная старушка стояла тут же и дергала старика за рукав, пытаясь что-то сказать ему.

-Нужно исчерпать метод до конца, - твердил старик, стуча чайной ложкой по столу. - У нас уже есть теория. Я считаю, непорядочно... да, да, да, непорядочно поднимать шум из-за двух опытов.

- Не двух, а двухлетних... - возвысила голос девушка.

"Вот то да! - заметил про себя Василий. - Ничего себе свисточек". Привыкнув к полутьме, он разглядел развешанные на стенах странные предметы. Это были как будто бы обыкновенные оркестровые и джазовые инструменты, только увеличенные до фантастических размеров: медные литавры величиной с турецкий барабан, чудовищный барабан в полтора человеческих роста, гигантские органные трубы, похожие на орудия, флейты, упирающиеся в потолок, подковообразные камертоны и сирены, наконец, даже милицейские свистки, только такого размера, что милиционер мог бы войти в свисток, как в будку. Со страстью механика, встретившего незнакомую машину, Василий выстукивал инструменты, старался даже заглянуть внутрь, и пальцы его невольно теребили отвертку в кармане.

- Ну и профессор, - ворчал он, - сусликов свистком пугает! Интересно, как же в него дуют?

- Оставь, Ваня, ты же в чужом доме...

Но не услышав официального обращения "товарищ старшина", Василий пропустил замечание мимо ушей.

- Четыре поколения Хитрово, - видимо, сдерживая себя, говорил старик, - имели ученые степени. Научная порядочность - наш принцип.

- Дело не в порядочности, а в косности, - возражала девушка, теребя виноградный лист. - Это срочная работа. Нужно вовлечь в нее всевозможные институты. А там Хитрово или не Хитрово - это дело десятое.

Профессор вытер лоб панамой, скомкал ее в руке и удивленно посмотрел на нее.

- Ну, как же объяснить тебе, что белое - это белое, а черное - черное? - начал он и вдруг, потеряв терпенье, закричал: - Ведь ты же девчонка! Ты под стол пешком ходила, когда я уже лекции читал!

- А, вот оно! - произнес Василий.

Он разобрался, наконец, в конструкции свистка. Свисток работал при помощи небольшого электрического меха, и нужно было только нажать кнопку...

Душераздирающий рев ворвался в комнату. Свисток засвистел, как целая дивизия милиционеров. Василий отскочил, зажимая уши. Зудящий неприятный звук бился в гигантском свистке, мебель отвечала ему частой дробью, с потолка сыпалась мучная пыль побелки, тонко дребезжали стекла в двери.

Василий хотел выключить свисток, но не сумел. Свист вызывал ноющую боль в ушах и зубах, он все нарастал, воздух в комнате стал густым от известковой пыли, стекло лопнуло, осколки разлетелись по полу.

Девушка и старик прибежали с террасы. Закрывая лицо передником, словно она приближалась к разгоревшемуся костру, девушка боком подобралась к свистку и, вытянув руку, на ощупь выключила его. Несколько мгновений все стояли оглушенные, тяжело дыша. Старик укоризненно смотрел на гостей. Долговязый механик старался спрятаться за невысокого летчика.

Зорин нашелся первый. Он отпечатал шаг навстречу старику и вскинул руку с тем особенным шикарным вывертом запястья, который так долго не давался ему в училище.

- Лейтенант Зорин, - представился он. - Прибыл в ваше распоряжение.

Старик поспешно отдернул протянутую для рукопожатия руку и неловко козырнул. Видимо, он полагал, что военный его не поймет, если не говорить с ним на особом, военном языке.

- В высшей степени странно, - пробормотал он, - какое-то недоразумение. Я не вызывал никаких лейтенантов.

Летчик и бортмеханик переглянулись. "Хорошо бы, недоразумение, - мелькнуло у них в голове. - Погуляли бы в городе и назад - в часть".

- Но, может быть, есть другой Хитрово? - на всякий случай выспрашивал Зорин.-В нашей командировке точно указано: Саратовский сельскохозяйственный институт, А. Л. Хитрово.

Старик поднес бумажку к глазам.

- Не знаю... Хитрово? Не знаю, - говорил он, шаря по карманам в поисках очков. И вдруг, словно вспомнив что-то, уставился испытующим взглядом на летчика. - Шурочка! Александра Леонтьевна, - произнес он ядовитым тоном, - к вам... - И, поворачиваясь к двери, добавил: - Вот вам, молодые люди, ваше начальство. Но не завидую вам, натерпитесь от этого начальства. Характерец, я вам скажу!

- Однако, - буркнул Василий, - хорошенькая командировочка досталась нам!

Девушка перехватила насмешливый взгляд, которым обменялись летчик и бортмеханик. Краска залила и щеки ее, и курносый веснущатый нос, и маленькие ушки, и даже шею за ушами. Видя смущение девушки, Василий даже пожалел ее и спросил добродушно:

- Так на чем мы будем катать вас, девушка?

Шура Хитрово резко выпрямилась:

- Во-первых, я для вас не девушка, а Александра Леонтьевна. Во-вторых, у нас не катанье, а научная экспедиция. Мы вылетаем послезавтра в шесть утра. Рекомендую вам немедленно отправиться на аэродром для приемки самолета. ПОСЛЕЗАВТРА В ШЕСТЬ УТРА

В 6.00 послезавтра самолет, готовый к вылету, стоял возле причала на городской протоке Это была устаревшая боевая машина времен Отечественной войны, поставленная на поплавки и снабженная специальным оборудованием. На место снятого вооружения был приспособлен небольшой ветряной двигатель, в кабине поставлено какое-то громадное сооружение в кожухе из пластмассы. От него тянулись бесчисленные цветные шланги к ящикам и стальным баллонам.

Несмотря на ранний час, на дощатом плоту собралось немало провожающих. Пришла целая группа девушек в ярких платьях, с ними юноша в роговых очках и другой - постарше, широкоплечий, с коротенькой трубкой в зубах. Сама Шура приехала с дядей и теткой в автомашине. Профессор насупленно молчал - видимо, сердился за то, что его уговорили провожать. Тетка суетилась, виновато косясь то на племянницу, то на строгого мужа.

К шести часам на причале собралось человек пятнадцать, и каждый приходящий отводил Шуру в сторону и очень долго в чем-то убеждал ее.

- Ну, конечно, - отвечала девушка. - Ни за что не забуду... я же сама знаю...

Когда очередь дошла до молодого человека с трубкой, он протянул Шуре сложенный в шестнадцать раз v сшитый в тетрадь лист синьки, мелко исписанный на обороте, и сказал, выделяя каждое слово:

- Здесь все. Смотри почаще и записывай каждый пустяк. Главное - система. У тебя всегда: "неважно, запомню, завтра". Так чтобы этого не было. Имей в виду: не для себя летишь. Вернешься без дневника - будешь сидеть в Саратове.

- Эх, Шурка, - перебил его юноша в очках, - куда тебе! Отдай мне парашют и букет, я за тебя полечу...

Девушка, видимо, не любившая шуток, сразу обиделась:

- В конце концов, это даже нетактично, Глебов. Все согласились, чтобы я летела первая. Мне кажется, я имею право на это.

Неожиданно у Василия оказались провожающие. Накануне он отпросился у лейтенанта съездить в родную деревню - километрах в тридцати от Саратова, за Волгой. Четыре года уже не бывал дома. И вот вместе с ним приехала мать специально поглядеть, как сын подымается в небо.

Василий был известен в полку как песенник и задира, любитель поболтать, покричать, повозиться. И лейтенанту смешно было смотреть, как вдруг в присутствии маленькой старушки в черном платке Василий ходит в струнку, смущенно рокочет непривычным к шопоту баском:

- Оставьте, кушайте сами яблоко, мама. Оставьте, я без вас застегну, мама. Ну, что люди подумают! - Ведь на руках его носила, - удивлялась сама себе мать Василия, - на этих самых руках.

Девушки заплакали от смеха, даже недовольный профессор улыбнулся, представив себе саженную фигуру Василия на руках у миниатюрной старушки.

Все было готово. Вылет задерживали синоптики, запросившие погоду из Астрахани. Моторы уже ревели, разгоняя рябь на плотной глади протоки, все прощальные слова были сказаны, провожающие девушки, исчерпав запас смеха, томились, поеживаясь от холода, терли глаза. Юноша в очках бросал камешки рикошетом. За Волгой, где-то за Энгельсом, вставало из речного тумана бледно-золотистое солнце, окрашивая латунным светом прозрачное утреннее небо.

- Чудесная погода будет, - сказала одна из девушек, понимающая толк в авиации, - самая летная погода.

- После обеда купаться можно будет, - добавила другая.

Мать Василия тотчас же ввязалась в разговор:

- Вам, озорникам, только и есть на уме что купанье, нет, чтобы о хлебе подумать. Хлеб-то горит от вашей погоды. Какие зеленя были у нас в Красном Яру, а нынче колоски-то сохнут. Хоть бы какой завалящий дождик пошел. В нашем колхозе весь урожай - от дождя. Ручеек - слава одна, скотину поить нечем. Богатая земля, а сухая. В старое время, бывало, хоть к попу пойдешь: у нас поп Афанасий - пьяница, царство ему небесное, но насчет дождя большой мастак был покойник. Только выйдет с иконой за околицу - глядь, уж накрапывает... Ты скажи мне, ученый человек, - обернулась она к профессору, который с интересом прислушивался. - Я не говорю против науки. Тракторы, комбайны, удобрения - это сила. А дождем, выходит, не вы заведуете. От бога дожди...

Профессор смущенно и вместе с тем довольно улыбнулся.

- Ученые работают над этой проблемой, - сказал он, - со временем они разрешат ее.

- "Со временем, со временем", - возразила старушка. - А урожай не ждет - ему подавай воду и баста. Не будет дождя - сгорит опять, как в сорок шестом году.

И тогда Шура Хитрово, стоявшая неподалеку, вдруг проговорила страстно и торопливо:

- Бабушка, скажите там всем у вас в Красном Яру, что дождь будет. Я не обещаю сегодня или завтра, но на этой неделе будет обязательно.

Старушка не одобрительно покосилась на нее.

- Этак и я тебе пообещаю, егоза! Не в этом году, так в следующем... Осенью полно их - дождей. Кому они нужны тогда!

- Настоящий ученый никогда... - начал профессор с упреком.

- Оставь, дядя, это старый разговор, - Шура отошла в сторону.

Но в эту минуту наверху на обрыве показался синоптик с метеосводкой в руках. Вдруг все заторопились, заговорили разом... Молодой человек в очках вручил Шуре букет и звонко поцеловал ее в обе щеки, так звонко, как целуют только посторонние.

- Надеемся на тебя, - крикнул он, - переходи скорее на пыль. Больше всего я верю в пыль.

- Журнал веди! - строго произнес его товарищ с трубкой.

Тетка Шуры толкнула в бок своего мужа.

- Скажи что-нибудь девочке... улетает... Родная ведь.

Пересиливая гордость, профессор нагнулся к племяннице:

- Ну, Шура, счастливого пути. Помни, что ты Хитрово. Не падай духом при неудачах. В другой раз добьешься. Неудачные опыты тоже нужны для науки.

Василий влез в кабину последний, надвинул крышку. Самолет грозно взревел, волны побежали от поплавка, раскачивая причал. Провожавшие замахали платками, мать Василия, скрестив руки под платком, победно оглянулась вокруг.

"Вот он какой у меня! - думала она. - На руках носила!" СТАРТ

СТЫДНО сознаться, но начальник воздушной экспедиции товарищ Хитрово А. Л. в первый раз в жизни поднималась в воздух, если не считать перелета в Москву на пассажирском "Дугласе", совершенного еще в детстве.

Тогда, восьмилетняя девочка, она всю дорогу просидела на коленях у мамы. Маме было нехорошо, и соседке, полной даме с цветами на шляпе, тоже было нехорошо, и котенку, который летел с дамой в авоське, тоже было нехорошо - он все время жалобно мяукал. Кроме этого, Шура ничего не запомнила, и поэтому она с таким интересом оглядывалась сейчас, стараясь видеть все, что происходит внутри и снаружи.

С торжествующим ревом гидроплан пронесся по протоке, взрывая поплавками сонную воду. Шура очень хотела уловить момент отрыва от воды, но так и не смогла. Только она засмотрелась на берег - и вот уже на поплавках не оказалось струй. Серый плотик причала показался еще раз, теперь уже далеко внизу. Не похожие на себя, кургузые людишки махали руками. Один из них отряхивал рукав. Шура поняла. "Больше всего я верю в пыль" - вспомнила она наставление юноши в очках.

Затем, непонятно каким образом, под крылом оказался аэродром - широкое зеленое поле - и на нем начерченные по линейке и циркулем сопряжения неестественно желтых дорожек.

Под Шурой прошли бесконечные ряды самолетов, и солнце поочередно вспыхивало на их алюминиевой обшивке. Под крыльями транспортных самолетов - чудовищных белых рыб - дремали маленькие воздушные "мотоциклы". За ними стояли геликоптеры с наклоненными на бок, словно разомлевшими ото сна винтами; еще дальше - скоростные реактивные, с короткимитреугольными крылышками; за ними - сверхзвуковые, веретенообразные, с шилом на носу, что-то вроде меч-рыбы на колесах.

Аэродром оборвался тенистым оврагом, и Шура увидела родной город. Он оказался не таким большим, как она представляла его себе. Он был виден весь сразу - синевато-зеленые склоны Кумысной поляны, железная дорога с красными спичечными коробками товарных вагонов, дома, похожие на кирпичи, поставленные на ребро, косое сплетение улиц, сбегающих к Волге, и белая блестящая полоса протоки с неподвижными, но усердно пыхтящими буксирами, и даже Зеленый остров. Театр умилил Шуру - гигантское здание с массивными колоннами казалось гипсовым музейным макетом, какие ставят под стекло.

Потом все повернуло. Самолет пошел над белесой гладью Волги. Поперек реки тянулся мост, рядом с ним лежала его тень. По тени моста шла тень поезда, над ней расплывалась тень пара.

За Волгой пейзаж стал унылым и одноцветным. Самолет набрал высоту - слились с землей деревенские домики, рассыпанные по балкам. Геометрические площади пашни, черные, бурые или зеленоватые, становились все реже. Исчезли и деревья - крошечные клочки зелени на тоненькой грибной ножке, - и внизу потянулись однообразные серо-желтые холмы, измятые оврагами. Через четверть часа Шура перестала узнавать села, устала восклицать про себя: "Ах, какой малюсенький!" - и отвела глаза от ландшафта.

Лейтенант Зорин сидел за штурвалом, и на лице его выражалось сосредоточенное внимание, как будто он перемножал в уме трехзначные цифры.

С трех сторон он был окружен циферблатами, кранами, ручками, кнопками, вентилями, рычажками, зеркалами. На черных циферблатах шевелились белые стрелки. По цифрам Шура угадала, что одна из них показывает высоту, другая - скорость, третья - наклон самолета, четвертая - количество горючего. Кроме того, здесь были манометры, счетчики оборотов винта, компас, часы, указатели кислородных приборов, угломеры и т. д. Глаза лейтенанта казались неподвижными, но руки почти все время перемещались между кранами и рычагами.

- Как вы успеваете следить за всем сразу? - с восхищением спросила Шура, но, не дождавшись ответа, отвернулась.

Со вчерашнего дня между ними установились отношения недружелюбного недоверия. Шура была самолюбива, Зорин тоже самолюбив, а одинаковые люди, как одноименные заряды, отталкивают друг друга.

Трения начались с самых первых слов - с высокомерного шуриного "Рекомендую вам немедленно отправиться. .." Ни один генерал не разговаривал с летчиком таким пренебрежительным тоном, но Зорин не подумал, что генералы умеют командовать и знают, как говорить с людьми, а Шура впервые в жизни распоряжается незнакомыми и больше всего боится, как бы ее не подняли на смех.

Зорин выбрал себе почетную специальность летчика. Он привык, чтобы его уважали, чтобы его встречали, как "того самого Зорина".

Еще в школе он стал "тем самым", которого вызывали к доске при посторонних. Затем он выдержал конкурсный экзамен в авиационное училище, где на одно место было 12 заявлений, и в училище снова был "тем самым", который брал призы на стрельбищах и в математических олимпиадах, "тем самым", которого назначали старшиной курсантской роты за отличную учебу, единственным курсантом, выпущенным со званием лейтенанта, а не младшим лейтенантом, как всех остальных.

Из училища Зорин попал в воинскую часть, сразу же получил звено, старался заслужить авторитет и здесь стать примерным офицером, "тем самым" образцовым... Каково же было Зорину, когда на Саратовском аэродроме его встретили с усмешкой:

- А-а, это вы тот самый, который поведет "летающую елку".

Самолет Сельскохозяйственного института действительно напоминал вчера разукрашенную елку. К плоскостям его были прикреплены многочисленные воздушные шары, выкрашенные в яркие цвета. Гроздья их покачивались в воздухе, образуя целый фонтан красок, искрились на солнце, отражения их колыхались на воде. И кто-то из местных шутников привязал к пестрому тросу куклу с закрывающимися глазами. Кукла полулежала на плоскости, растопырив короткие целлулоидные пальцы, и, полузакрыв веки, насмешливо щурилась на летчика. Кукла была чем-то очень похожа на Шуру - не то курносым носиком, не то насмешливыми глазами. Зорин оторвал ее и со злостью забросил в воду.

И вот он летел с этой самой Шурой куда-то на Каспийское море, где она должна была произвести какие-то исследования в атмосфере. Какие именно, Зорин не знал. Шура начала было объяснять, но так как язык у нее не поспевал за мыслями и в каждой фразе она успевала произнести первые три слова, летчик мало что понял в потоке специальных терминов и холодно прервал ее:

- Меня не интересуют подробности. Я вообще не уважаю синоптики.

И сейчас, прокладывая курс на Астрахань, он думал про себя: "Ладно, один полет как-нибудь, а там подаю рапорт, чтобы вернули в дивизию. Я все-таки боевой летчик, а не шофер для взбалмошных девчонок".

ВАСИЛИЙ между тем изнывал от вынужденного бездействия, любопытства и невозможности поговорить. Охая, он размещал свои длинные ноги между ящиками и, пользуясь тем, что Шура была увлечена ландшафтом, старался заглянуть под кожух громоздкой машины.

- Что же это такое? - бормотал он. - Как будто электрофор, а может быть, и нет... Рубильники, вольтметр... Что это она заряжать собирается?

Встретив незнакомую машину, Василий всегда ощущал томительное желание немедленно разобрать ее. Василию хотелось скорее остаться наедине с механизмом, просмаковать все детали, полюбоваться, как ловко и умно они подходят друг к другу. И чем сложнее была машина, чем труднее было понять ее действие, тем приятнее была она сердцу механика.

-Баллоны... К чему здесь стальные баллоны? - разговаривал он сам с собой. - Ага, штамп! Черновский комбинат. Понятно - жидкий гелий. Это для воздушных шаров. А для чего же самые шары?

Василий написал записку лейтенанту: "По-моему, она будет измерять скорость ветра шарами. Только почему их так много?"

Летчик пожал плечами - он не ждал ничего дельного от девушки.

"Скоро Каспийское море", написал он в ответ.

Василий смирился, прислонился спиной к непонятной машине, положил руки в карманы и стал ждать моря. В одном из карманов вертелась отвертка, все время она просовывалась между пальцами и жгла ладонь.

Между тем чересполосица желтых бугров и голубых протоков волжской дельты сменилась плоской серо-желтой равниной. И только когда на этой равнине появился целый город буксиров и барж, Василий узнал 12-футовый рейд, где в открытом море каспийские пароходы перегружаются на волжские мелководные баржи, и понял, что серая равнина - это и есть Каспийское море. НАД КАСПИЙСКИМ МОРЕМ

НО и над Каспийским морем невозможно было понять, чего ищет Шура.

Самолет по ее указаниям выписывал на карте хитрые зигзаги и петли.

- Возьмите на юг! - приказывала она. - Нет, вот на то облачко... Нет (когда они подлетали ближе), совсем не то, держите на запад...

А через 5-10 минут опять:

- Пожалуйста, вот на то облачко!

И снова:

-- Нет, нет, совсем не то, вернитесь на прежний курс.

Они пересекли наискось северную часть Каспия, от дельты Волги почти до острова Кулалы, резко повернули на запад, гоняясь за очередными облачками, еще раз вышли к восточному берегу возле Кара-Богаза, затем углубились километров на сто в море и там описали круг. Лейтенант безропотно выполнял все приказания Шуры, раз навсегда решив не вмешиваться в ее "забавы", но когда горючее было израсходовано больше чем наполовину, не спрашивая Шуру, повел самолет на посадку в ближайший город - Красноводск.

От Красноводска у всех троих осталось поверхностное впечатление, как у транзитного пассажира, выглянувшего на минуту из вокзала на площадь. Василий не отходил от самолета. Лейтенант видел только порт да бензохранилище, где он выписывал и получал горючее. Шура провела два часа на набережной, изнывая от жары и пыли. Пыль еще усиливалась от того, что на каждой улице копали арык. Красноводск готовился принимать воды Аму-Дарьи, которую строители Туркменистана вновь после почти четырехсотлетнего перерыва возвращали по высохшему руслу в Каспийское море. Волнуясь, шагала Шура по чахлому скверику с серой травой и пила тепловатую опресненную воду с металлическим привкусом. Мальчик в лохматой папахе, угощавший ее из чайника, сообщил, понижая голос:

- Приходи завтра! Пароход ждем. Свежий вода будет, бакинский вода.

Но Шура решила не дожидаться воды - ни бакинской, ни аму-дарьинской. Заметив,что Василий кончил заправку и мешкает у входа в буфет, Шура собрала свою команду и заставила ее немедленно подняться в воздух.

- Или вы устали? - спросила она. - Хотите отдохнуть?

Конечно, Зорин устал и хотел отдохнуть, но ни за что он не мог бы сознаться в этом Шуре.

Из Красноводска они направились на юго-запад - к Ленкорани. Оранжевая полоса туркменского берега ушла назад, и вновь самолет повис над вогнутой чашей Каспия. Из-за однообразия моря движения самолета не было заметно - казалось, что он увяз в густом воздухе и, рыча, буксует в центре огромного шара с голубой верхней половиной и сизо-зеленой нижней. Около получаса продолжалась эта кажущаяся неподвижность, но затем, разглядев что-то на горизонте, Шура с восторгом воскликнула:

-Вот!

На юге, там, куда она показывала, плыли в воздухе бледноголубые прозрачные облака.

Но это были не облака, а горы - снежные вершины Иранского хребта - Эльбурс. Подножие его было скрыто еще толщей непрозрачного воздуха, но гребень просвечивал сквозь редкую горную атмосферу. Казалось, он оторвался от земли и величаво парил над морем.

По мере приближения бесплотные вершины становились материальными, как бы обрастали телом. Отдельные пики - голубые на восточных склонах и розоватые на западных - слились в цепь; снизу, на некотором расстоянии от нее, наметилась узенькая яркосиняя полоса берега; затем берег и хребет соединились плотными темно-голубыми склонами. По ним клубились, скатываясь через перевалы, лохмотья облаков.

Внезапно лейтенант сделал крутой вираж, и берег переместился под левое крыло.

Шура вскочила с негодующим жестом.

- Чу-жа-я тер-ри-то-ри-я! - прокричал ей в ответ Зорин. - И-р-а-н!

Разочарованная девушка опустилась на сиденье. Она с вожделением смотрела на облака, такие близкие и недоступные, и даже облизывала губы, словно ей хотелось пить. Но вдруг глаза ее загорелись.

- Глядите, - воскликнула она, бросаясь к приборам, - кумулус! Какой великолепный экземпляр! Пробивайте его насквозь!

Действительно, слева, наперерез самолету, шло к берегу огромное кучевое облако (кумулус - по метеорологической классификации). Тугие пухлые края его, закрученные, как на плетеном хлебе, громоздились ввысь и где-то на высоте 5-6 километров расплывались плоской наковальней.