Чтение 4–й страницы книги ~Авантюрист~

мы проводили стражников долгим взглядом, а потом, не сговариваясь,
уселись в траву. Вернее, это я уселся, прочие поступили сообразно темпераменту:
разбойник рухнул, воришка прыгнул, старичок осторожно присел, а женщина
опустилась на корточки.

Никто не спешил уходить - будто бы сырые стенки Судной камеры до сих пор
отрезали нас от поля и дороги, от неба и кузнечиков, от возможности идти куда
вздумается; долгое время никто не раскрывал рта. То ли слов не было, то ли и так
все было ясно.

- Руки коротки,- наконец выговорил старикашка. Глухо и через силу.

- Дурак,- отозвался разбойник безнадежно.- Коротки ли - а дотянутся...

- Ничё нам теперь не будет,- сказал воришка, ухмыляясь от уха до уха-
Выпустили уже... выпустили.

Женщина молчала - несчастная, всклокоченная, с ввалившимися глазами;
впрочем, при свете дня оказалось вдруг, что она куда моложе, чем показалось мне
вначале.

Что за страх держал нас вместе? И страх ли? Почему, например, я,
получивший обратно свои документы и даже остаток своих собственных денег - а
большую часть с меня взыскали "за содержание", за тюфяки и вшей, надо понимать!
- почему, получив свободу, я не отправился тут же своей дорогой, а уселся в
трактире с этим сбродом, с моими товарищами по несчастью?..

Судья сказал, а мы слышали. Судная ночь сбила нас в стаю - ненадолго,
надо полагать. Но первым повернуться и уйти никто не решался.

Веселее всех был воришка - тот привык жить сегодняшним днем, не днем
даже, а минутой: коли страшно, так трястись, а ушел страх - хватать
толстуху-жизнь за все, что подвернется под руку. Разбойник веселился тоже -
истерично и шумно; безнадежность, владевшая им с утра, не выдержала схватки с
хмельным угаром, и после двух опустошенных бочонков одноглазый задумал поймать
Судью и утопить в нужнике. Старичок не пил - сидел на краю скамейки, деликатно
положив на стол острый локоть, и повторял, как шарманка, одно и то же:

- У призраков над человеческой жизнью власти нет! Пугало смирно - а ворон
на огороде пугает. У призраков над человеческой жизнью власти нет! Пугало
смирно, а ворон... У призраков над человеческой жизнью... Нет, нет, нет!..

На плечо мне легла рука. Нос мой дернулся, поймав сладкую струю знакомых
духов.

- Пойдем, господин,- сказала женщина.- Дело есть. Она, наверное, целый
час отмывалась у колодца, а потом достала, из котомки лучшее платье. Влажные
волосы уложены были в подобие прически, бледное деловитое лицо казалось даже
милым - во всяком случае, шлюху в ней выдавали теперь только духи. Слишком уж
приторные. Слишком.

Поколебавшись, я встал из-за стола; если я пью с разбойником и воришкой
под лепет лиходея-старичка - почему бы мне не внять вежливой просьбе чисто
вымытой шлюхи?

Мы отошли в дальний угол; женщина помялась, решая, вероятно, как ко мне
следует обращаться. Благородных господ подобает звать на "вы" - а как величать
аристократа, который время от времени сидит в тюрьме наравне со вшами и всяким
сбродом?

- Вы, это... Я купца не травила, это он точно сказал, но вот прочее...
Господин, я ведь не спрашиваю, что вы такое натворили, коли он смерть вам
назначил через год...

Я смотрел в ее круглые, голубые, невинные глаза. Не орать же на весь
трактир: заткнись, дура стоеросовая, что ты, так тебя разэдак, болтаешь?!

Она поежилась под моим взглядом. Нервно заморгала:

- То есть, это... Ювелир этот, он точно девку порешил, я знаю... Только
он твердит, что призракам власти нет, а я боюсь, что есть-таки, так это... можно
бы проверить...

Она замолчала, выжидая.

- Что проверить? - тупо переспросил я.

- Есть ли власть,- пояснила она терпеливо.- Ежели приговор... если не
пугало, как он талдычит, ежели стражники не дураки... Так проверить же можно,-
она снова выжидательно замолчала, заглядывая мне в глаза.

Разбойник, закатив единственный глаз, орал песню:

все живое в трактире забилось по углам - округа давно знала, что здесь
заливают пережитый страх "душегубы, которых из Судной выпустили". Любопытных
собралось немало, но дураков среди них не было - в соседи к пьяному разбойнику
никто не лез.

Я тряхнул головой.

Обычная моя сообразительность куда-то подевалась - прошла долгая минута,
прежде чем до меня дошло наконец, каким образом женщина собирается проверить
истинность наших приговоров.

Как там Судья ее огорошил, беднягу? "Объятия любого мужчины будут
причинять тебе муку"?

Женщина улыбнулась - смущенно, будто извиняясь:

- Вы, господин, не подумайте... ничего такого... проверить только
надобно. Знать надо, а то чего он болтает, что у призраков власти нет, а мне вот
покойная бабка рассказывала...

Она замолчала. Открытое платье почти не прятало от мира высокий бюст,
талия, не слишком тонкая, была безжалостно затянута корсетом, а бедра под пышной
юбкой казались крутыми, как тщательно сваренное яйцо.

Мой оценивающий взгляд был встречен как согласие; женщина заулыбалась
смелее и даже ухитрилась покрыться нежным стыдливым румянцем:

- Вы, господин... красивый. В жизни таких красавчиков не встречала. Я уж
с хозяином сговорилась про комнату...

Ну как тут не быть польщенным.

Я тоскливо оглянулся на пирующих. Повезло мне - наследника Рекотарсов
предпочли пьяному разбойнику, юному воришке и седому старикашке, который, если
верить Судье, девчонок насилует до смерти...

А, собственно говоря?.. Шлюха как шлюха. Даже получше прочих -
аппетитная... И несчастная к тому же. Окажется, что приговор Судьи в силе - куда
ей теперь?..

Меня передернуло. Это вино заставило на время забыть о седом парике на
паучьих ножках, а теперь я вдруг вспомнил все, и мокрицу на стене, и обращенную
ко мне нравоучительную тираду, и случившийся потом приговор, - я вспомнил Судную
камеру, и некое подобие интереса, проснувшегося во мне во время лицезрения
шлюхиных прелестей, увяло, как роза в песках.

- Ты уж с хозяином и обо всем прочем договорись,- посоветовал я,
отворачиваясь.- А то ведь за комнату платить надо...

И, не оглядываясь, вернулся за свое место за столом - подле разбойника,
спящего рылом в грибном соусе, пьяненького воришки и старикашки-ювелира, который
все твердил, стуча пальцем по столешнице и постепенно наливаясь желчью:

- У призраков над человеческой жизнью власти нет! Нечего пугать-то...
Пугало смирно... маломощное, пугало-то. Только ворон на огороде пугает...

Женщина обиделась, но виду не подала. Сквозь мутную пелену, затянувшую
мир после некоторого количества выпитого вина, я видел, как она подлащивается
поочередно к хозяину трактира, к работнику и даже к поваренку - но все,
преодолевая соблазн, дают ей от ворот поворот.

А ведь здесь таких как мы - осужденных - видели-перевидели. Всякий раз
после Судной ночи в этот трактир заваливается ополоумевшая от внезапной свободы
толпа...

Возможно, эти опасливо приглядывающие за нами люди знают о приговорах
Судьи куда больше нашего, и потому ароматная одинокая женщина не находит среди
них сочувствия. Даже у мальчишки-поваренка, которому эдакое счастье перепадает
нечасто. А разбойник надрался и спит, а воришка надрался тоже и пускает слюни, а
я такой гордый, что самому противно, что ж ей, на старикашку кидаться?!

Сознание покинуло меня, кажется, всего на минуту - зато когда я очнулся,
была уже глухая ночь. Чисто вымытый пол пахнул мокрым деревом, разбойник
постанывал на лавке, трактир был пуст, и только на лестнице, уводящей вверх, в
жилые комнаты, скрипом отдавались крадущиеся шаги, ползла сквозь темноту горящая
свечка, да поднимались в такт шагам две обнявшиеся тени.

Я с трудом выпрямился. Завертелась, набирая скорость, пьяная голова.
Карусель, да и только. Сучья карусель.

Повезло старикашке. Будто заранее знал - ни капли не выпил. Одной
болтовней был пьян - и вот теперь тянется по лестнице, вдыхая приторно-сладкий
запах ее духов. Вот скрипнула, отворяясь, дверь...

Обеими руками я свирепо растер лицо. Карусель приостановилась; ночь -
время безнадежное. Сегодня я вдыхал запах пыли и травы, смотрел на солнце и
верил, что теперь жизнь моя пойдет по-новому, забудутся волглые стенки, мокрицы
и вши, весь последний месяц забудется напрочь...

"Дорожка твоя в тину, Ретано. Ты уже в грязи по пояс - а там и в крови
измараешься..."

Светлое Небо, но зачем-то ведь на свете наплодилось столько дураков?!
Если на ярмарку приезжает сборщик налогов - ну хоть кто-нибудь посмотрел бы
внимательнее в его бумаги! Нет, поворчали и понесли - по доброй воле, чтобы
неприятностей с властями было поменее. Сборщик натурой не брал, а только
деньгами - кошелек к земле не тянет, это не корзины на спине таскать... Ну разве
я так уж их ограбил?! Родовое поместье в упадке, денег из него не выжмешь, все
равно что из камня молоко доить, а отпрыску Рекотарсов как-то жить надо, нет?!

Я ушел за день до прибытия настоящего сборщика. Тому сперва морду набили
- за самозванца приняли, налоги-то сданы уже, честь честью... Потом от местного
князя усмирительный отряд прискакал - плохо обернулась ярмарка. Кого-то,
говорят, до смерти затоптали...

Потом мне рассказывали, что хозяин, разъярившись, взыскал недостающую в
казне сумму с этого самого сборщика. А тот повесился на воротах... Все мне
рассказали длинные языки. И на меня же потом навели - иначе как объяснить, что
меня взяли на большой дороге, в двух днях пути от места происшествия?!

"Ты тот же разбойник - где лесной душегуб просто перерезает горло, ты
плетешь удавку жестоких выдумок..."

Дурака никто никогда не винит. Дурака жалеют; если ягненок шляется по
лесу, то виноват, конечно, волк. Красиво говорит Судья - "удавка жестоких
выдумок"... Прямо по-книжному. Как с листа читает.

"Год тебе гулять. По истечении срока казнен будешь..."