почему-то не встречались ни на родительских собраниях, ни на общешкольных
праздниках, даже в те далекие времена, когда Артему еще грозила тройка в
аттестат, Максимова - вопреки советам - не пришла в школу, чтобы поговорить с
вредной биологичкой.
подальше.
старше. Плохая жизнь не добавляет молодости. Тревога за сына - тем более.
встречаться.
лицо, включая макияж и прическу, потом Лидкину фигуру, включая фасон костюма, и
даже туфли, как показалось Лидке, собеседница успела рассмотреть - вплоть до
состояния подметок. Лидка ждала, что в следующую секунду она, усмехнувшись,
добавит: "А не кажется ли вам, что в НАШИ годы навязывать семнадцатилетнему
мальчику свои несвежие ласки непристойно?"
поздравлений сбить Максимову с толку. - Такой день сегодня, выпускной вечер, это
такое счастье, когда сын заканчивает школу, а он же у вас отличник, поздравляю,
он вступает во взрослую жизнь, перед ним широкая дорога, пусть ему везет...
Максимова смотрела ей в глаза; гремел школьный оркестр, самодеятельный, зато
громкий.
мучительнее была догадка. Сын, прежде не имевший от нее тайн, теперь ушел к
другой женщине, и то, что эта другая годилась ему в матери, вызывало у
Максимовой не то чтобы возмущение, не то чтобы отторжение, а совершенно
беспомощную, растерянную, почти детскую обиду.
спровоцировала разговор, которого Лидка избегала. Она надеялась что-то понять и
что-то для себя прояснить, но вместо этого запуталась еще сильнее, потому что
сухая моложавая женщина с жестким лицом не должна была, по мнению Максимовой,
вызывать у нормального юноши никаких чувств, кроме страха перед двойкой.
расфуфыренная блондинка Вика не отходила от него ни на шаг, в то время как Тоня
Дрозд разыгрывала, будто по нотам, бурный роман с мальчиком из параллельного
класса. Молодежь казалась чуть пьяной, хотя алкоголь был строго-настрого
запрещен на этом грандиозном, затопившем весь город празднике; Лидка сто раз
предупредила Артема насчет возможных провокаций. Не брать в рот ничего, кроме
лимонада, не брать в руки никаких бутылок вообще. И постоянно быть у всех на
виду.
чем-то спросил, нарочито беспечно, но Лидка прекрасно видела, как он напряжен.
раздевалку, а Артем остался на месте, улыбаясь, но не очень естественно, а рядом
уже прыгала блондинка Вика, предлагая пойти в вестибюль, где давно уже начались
танцы...
весь этот вечер, в меру официозный, в меру раскованный, оказался вдруг точной
моделью бестолкового мира, в котором они с Лидкой чуют друг друга за версту, но
не имеют права перекинуться словечком, чтобы не вызвать кривотолков. И мать,
измученная подозрениями, но не имеющая доказательств. И прыгучая Вика,
демонстрирующая всем свое право обнимать его за плечи. И Тоня Дрозд, полагающая,
что буйные танцы с верзилой из параллельного класса дают ей преимущество в
чьих-либо глазах.
все более жалкой.
невесту на пороге церкви или выпускника на сцене актового зала, был тут
совершенно ни при чем.
ноздри. Почти материнское, как ни крути, чувство.
учителя и взбудораженные родители, столы с бутербродами и лимонадом, сипящие
микрофоны, желтый под слоем мастики паркет, надувные шарики и цветные флажочки -
весь этот зал двинулся сперва на нее, а потом мимо, и двигался все быстрее,
размазываясь в движении, теряя четкость.
терпение:
подошла уже достаточно близко, чтобы попасть в поле Викиного внимания.
внутренне морщась от отвратительно-казенной фразы.
коллеги отдыхают, сплетничают и методично поглощают недоеденные выпускниками
бутерброды.
особенного. Всем можно, а ей нет?
станцевать со мной?
"А может, он ей нравится и она ему мстит?", "А может..." - и довольное
хихиканье, потому что тогда сразу можно предположить, что директриса влюбилась в
гэошника, а тот, в свою очередь,- в сторожа. Волнующая тема, отчего бы и не
почесать языки...
учительницей?
вестибюле топтались, наступая друг другу на ноги, танцующие пары. Самодеятельный
оркестр уступил место магнитофону; по личному распоряжению районного инспектора
на всех выпускных вечерах разрешено было проигрывать только романтичную
танцевальную музыку, это бал, а не прыгалки, пусть молодежь развивает свой
вкус...
Лидку, перед ними расступались.
утонула Лидкина ладонь.
Налипали на подметки кружочки конфетти. Впрочем, их танцу было далеко до
настоящего летучего вальса. То было скорее подростковое топтание, не лишенное,
впрочем, некоторого изящества.
боли.
грела сквозь ткань пиджака и блузы. Ей казалось, что строгие учительские тряпки
вот-вот расползутся, будто под действием кислоты. Что максимовская ладонь
касается уже голой кожи.
Анатольевна, мне пришлось бы самой просить вас об этом... Да-да, я подпишу.
Спасибо.
Из-за обшлагов стильного делового пиджака выглядывали совершенно немодные
кружевные манжеты.
сожалению. Ни в коей мере. Я не давала хода многочисленным жалобам родителей...
и даже учеников... так или иначе этот учебный год был бы для вас первым и
последним... Увы. Кстати, в новом цикле он захочет иметь детей. Вы, насколько я
понимаю, ничем не сможете ему помочь. У вас ведь бесплодие?
стола, представляла собой смеющуюся клоунскую голову. Кое-где эмаль сбилась,
отчего веселая усмешка сделалась похожей на предсмертный оскал.
По желтому карандашу ползает муха.
от ваших информаторов соответствующую докторскую справку.
слабенького транквилизатора. По дну сознания пошла мысль: если сожрать сразу
все, то и проблем никаких не будет...
зеркале. Сперва жалобно усмехнулась, потом спокойно, потом уверенно. Спрятала
упаковку, так и не надорвав. Много чести, Раиса Дмитриевна. Чихать на вас с
высокой колокольни.
как раз выходила из душа; плотнее запахнув халат и распустив стянутые на макушке
волосы, она прошлепала к двери. И так торопилась открыть, что не спросила даже
"кто там".