Чтение 22–й страницы книги ~Ведьмин век~

зонтик... Или надень кожаную куртку с нашлепками и заведи мотоцикл.
Меня тошнит от твоих "бутербродов"...

Девчонка усмехнулась, нисколько не уязвленная:

- Боюсь, сменить имидж придется как раз ТЕБЕ. Стань сегодня же на
учет - тебе помогут в выборе судьбы. Целлюлозная фабрика в пригороде и
отеческий надзор Инквизиции вполне соответствуют твоим взглядам на
жизнь, правда?

Ивга молчала. Из узких щелочек девчонкиных глаз смотрело опытное,
хищное, умудренное существо.

- Чего ты хочешь? - спросила Ивга беспомощно.

Девчонка сморщила нос:

- Рассказать тебе, как берут на учет?.. Сперва тебе велят раз-
деться догола... Потом разденут твою душу - будешь говорить, как ми-
ленькая, слова из ушей полезут... Наговоришь большую-пребольшую кассе-
ту... или даже не одну. А потом придет такой лоб, - девчонка дерну-
лась, как от сильной боли, - из тех, которые... Маркированный инквизи-
тор. И полезет немытыми руками - в тебя...

- Это ТЕБЯ на учет брали? - тихо спросила Ивга.

Девчонка ухмыльнулась. К ней вернулось самообладание; вернее, она
его и не теряла. Просто позволила себе немножко эмоций, чтобы Ивга...

- Шла бы ты, - попросила Ивга шепотом. - Пожалуйста. А?

Девчонка помолчала. Привстала, выловила из тележки бутерброд,
аккуратно откусила, налепив на нижнюю губу зеленую лапку петрушки.

- Меня поражает, как долго ты думаешь... - зеленая лапка исчезла,
подобранная длинным языком. - Как усердно барахтаешься в этом дерьме.

И, не произнося больше ни слова, поднялась и двинулась вдоль ули-
цы; короткий коричневый подол колыхался, то и дело ныряя под еще более
вытянувшуюся, мешковатую серую кофту.

Вечером к Ивге пристали двое странных мутноглазых парней.

Она шла по стремительно пустеющей улице, чувствуя за спиной их
неотвязчивые наглые взгляды; чтобы уйти от них, она завернула в ярко
освещенный магазин; там, среди высоких стеллажей и неторопливо бродя-
щих покупателей, парни настигли ее снова, встали, не таясь, у входа,
и принялись увлеченно разглядывать лоток с малопристойными журналами.
Время от времени то один, то другой бросал на Ивгу оценивающий взгляд
- будто сравнивая ее достоинства с голым мясом на глянцевых обложках.
Понемногу накаляясь, Ивга ощутила, наконец, холодное бешенство.

Сжав зубы, она прошла мимо парней к выходу; от них пахло. Еле
ощутимо, сладковато, тошнотворно - Ивга не стала и прикидывать, какая
такая начинка содержалась в их сигаретах; странные мутные глаза прес-
ледователей перестали ее впечатлять. Обкурившаяся шваль...

- Эй, лисенок!

Ивга невольно дернулась. Таким именем иногда называл ее Назар;
теперь ласковая кличка навсегда осквернена чужим смрадным ртом.

Она ускорила шаг.

- Лисенок, не беги так... Хочешь коньячка?

- Пошли вон, - бросила Ивга сквозь зубы. Ее сердце колотилось,
как бешеное, а во рту стоял гадкий привкус. Знакомый привкус страха.

Цепкая лапа больно взяла ее за плечо:

- Надо же, любая сучка нынче выеживается, как та королева...

У Ивги потемнело в глазах.

Дни и ночи позора, унижения, бегства. Перед Инквизицией она бес-
сильна, чугайстры внушают ей ужас - но почему же всякая дрянь...

Дальнейшее она помнила плохо; ночь подмигнула ей тусклым огоньком
брошенной под скамейку бутылки, и удобное горлышко само легло в ла-
донь, и брызнули, разлетаясь, осколки:

- Пошли вон!..

Она хотела добавить слово, давшее бы этим двоим достойное назва-
ние - но не смогла. Самое грязное ругательство казалось плоским и
пресным, а потому она просто шагнула навстречу парням, намереваясь
попросту вспороть обоим животы.

- А пошла ты, ведьма пучеглазая...

По мере того, как они отходили все дальше и дальше, все тише и
тише становилась изрыгаемая ими брань. Слово "ведьма" не было обличе-
нием - просто еще одно звено в цепочке ругательств; редкие прохожие,
наблюдавшие за сценой издалека, засуетились, Ивге померещился отдален-
ный полицейский свисток. Она посмотрела на разбитую бутылку в своей
руке. Удобное горлышко щерилось кривыми зубами осколков; Ивга огляде-
лась в поисках урны. Почему-то в этот момент очень важным казалось не
насорить на улице; счастье, что урна оказалась рядом, и железная крыш-
ка открылась, и полупустое брюхо удовлетворенно приняло Ивгин дар.

"Как усердно ты барахтаешься в это дерьме"...

По пальцам скатывалась черными каплями кровь. Все-таки пореза-
лась.

Дверь подъезда была заперта. Ивга долго стояла в подворотне, слу-
шая, как бежит по канавам ленивая дождевая вода.

Куда выходят окна квартиры четыре? На площадь Победного Штурма -
или во двор, где мокнут под дождем детские качели?..

Ее решимость таяла. Проклятая ночь и проклятые тучи. Проклятый
замок на двери подъезда; возможно, за запертой на ночь дверью сидит
еще и охранник. Дремлет, смотрит маленький телевизор, греет ноги у
электрического камина и поглядывает в сторону квартиры номер четыре...

Из подворотни она перебежала в телефонную будку. Постояла, заво-
роженно глядя на танец капель, сползающих по стеклу. Подняла разом по-
тяжелевшую руку, набрала номер, который даже не надо записывать. Вре-
зался в память.

Никто не брал трубку. Ивга сползла по стене спиной, обняла колени
и заставила себя ни о чем не думать.

Ранним утром дверь подъезда открылась изнутри. Старушка с собач-
кой, неуловимо похожие друг на друга, обе породистые, ухоженные и
серьезные, вышли на ритуальную прогулку.

Ивга дождалась, пока старушка аккуратно подденет на совок собачьи
экскременты, перенесет через весь двор и торжественно опустит в специ-
ально отведенный ящичек. Ивга дождалась, пока обе, совершив по двору
несколько неторопливых кругов, поднимутся на крыльцо подъезда; пропус-
тив собачку вперед, пожилая женщина оставила дверь открытой. Начался
новый день.

В подъезде пахло дождем. Охранника не было - вместо него в углу
стоял, распирая кадку, мясистый фикус. Который, вероятно, видел ста-
рушку девочкой и собачку - щенком...

Ивгины кроссовки оставляли на светлых ступенях мокрые следы. По-
толки в доме были столь высокими, что в углах над лестницей вольготно
чувствовал себя полумрак; Ивга шла, скользя рукой по лакированной вет-
ке перил. Ступенек оказалось неожиданно много - хотя подниматься приш-
лось всего-то на второй этаж. К высокой, обитой черным бронированной
двери...

Замирающий звук входного звонка. Ивга отдернула руку от кнопки,
зеленой, как пуговица на ее старом пальто.

Молчание. Тишина; потом на третьем этаже гулко щелкнул замок, и
тут же возбужденно залаяла собачка.

Ивга отпрянула от двери; медленно сунула руки в карманы, подняла
голову.

Старушка стояла в пролете, и на лице ее не было ни страха, ни
обычной в таких случаях подозрительности. Просто безмерное любопытс-
тво:

- А господина Старжа, кажется, нет... Он уехал позавчера. Вы
что-то хотели?

- Нет, - Ивга отвернулась. Старушка, кажется, удивилась еще боль-
ше:

- Но вы ведь к Клаву? То есть я хотела сказать, к господину Стар-
жу?..

Наверное, следовало что-то сказать. Минуту Ивга пыталась выдавить
из себя хоть слово; потом повернулась и двинулась вниз. Грязная ладонь
бессильно скользила по желтому лаку перил.

* * *

Клавдий спал, и во сне ему казалось, что он рыба. Круглая, как
шар, и совершенно седая; ему нравилось быть рыбой, но когда самолет
стал заходить на посадку, сон оборвался неприятным замиранием в груди.

Двоих он пытал напрасно - они попросту ничего не знали. Третья
знала, но вырвать из нее это знание было не под силу даже ему; пятая
тоже долго молчала, но под конец сдалась и рассказала все...

Хоть вряд ли это было именно "все". Мавин - профессионал... Мави-
ну придется тяжко поработать, но это именно работа, а не лихорадочное
тушение пожара. Пожар, надо думать, они временно затоптали.

"Ты ведь все понимаешь? Что происходит? Ты остановишь это, да?.."

А пес его знает...

Самолет нырял, проваливаясь в воздушные ямы; желудок Клавдия пры-
гал к горлу, какое счастье, что он уже почти сутки ничего не ел...
Впрочем, не надо себя обманывать. Его мутило бы и на твердой земле.
Теперь его будет мутить долго, очень долго, всю жизнь...

Надо было заставить Мавина, подумал он зло. Он же куратор, ведь-
мы, надо думать, тоже его... Вот пусть попотел бы. Наступив на горло
собственной чистоплотности и... еще чему-то, и это "что-то" у Клавдия