Чтение 14–й страницы книги ~Пещера~

Тритан качнул подсвечником, подзывая официанта; на скатерть посыпался дождь
из цветных восковых капель.

- Шоколада со сливками? Сколько порций? Какой у него странный взгляд.
Сочетающий несочетаемое.

- Может, теперь вы хотите меня о чем-нибудь спросить, а, Павла?
Спрашивайте. О чем угодно. О чем угодно...

О его семье? О его жизни?.. Она перевела дыхание. Он терпеливо ждал.

- Тритан, - сказала она шепотом, глядя, как сложно переплетаются в вазочке
коричневые струи жидкого шоколада и белые потоки сливок. - Я такая невезучая в
жизни, потому что везучая в Пещере? Да?..

- А кто вам сказал, что вы невезучая?.. Тритан неторопливо помешивал кофе.
Павла невольно улыбнулась. Неужели того, что она о себе рассказала,
недостаточно, чтобы это понять?..

- Тритан... Я... Я надеюсь, ТОТ больше не станет... ну...

- Не станет, - ответил он серьезно. - Все будет совершенно в порядке.

Павла ощутила жгучее желание рассказать Тритану про встречу с режиссером
Ковичем.

Про то, что они друг друга УЗНАЛИ. И еле удержалась. И решила обязательно
признаться - только в другой раз.

В половине десятого шикарная машина подвезла Павлу к служебному входу в
театр Психологической драмы. Подвезла и уехала - идти на встречу с Ковичем было
рано, и потому Павла неспешно прогулялась вдоль фасада, рассматривая рекламные
щиты и поочередно уничтожая конфеты, которыми угостил ее новый знакомый,
Тритан...

Она бродила под фонарями и рассеянно улыбалась. И, вспоминая журналиста
Дода Дарнеца, втянувшего ее во всю эту историю, не испытывала прежнего
раздражения.

Потом ее мысли обрели иное направление; с огромных фотографий на нее
смотрели персонажи всех спектаклей театра- большая их часть поставлена была
самом Ковичем, а меньшая - очередными режиссерами, его придворными, выкормышами,
похожими на шефа, как две капли воды, только эти дочерние капли были помельче и
помутнее... Сегодня был один из второстепенных спектаклей, "Коровка", лирическая
комедия, и Павла без труда нашла ее рекламный плакат; фотографий из "Девочки и
воронов" не было нигде. Спектакль снят со сцены года четыре назад. Павла
вспомнила, как когда-то, давным-давно, она часами простаивала перед щитом с
афишей, она и сейчас помнит место, где та висела, там, где сейчас пестреет
реюзама "Железных белок"...

Потом она окончательно выскользнула из того счастливо-сомнамбулического
состояния, в которое ее ввел ресторанчик "Ночь". И как-то ненароком вспомнила,
что ей предстоит встреча не столько с постановщиком "Девочки и воронов", сколько
с этим...

"С саагом, - сказала она себе, перешагивая через все второстепенные
размышления. - С саагом, дорогая, с твоим персональным саагом".

Сам собой подобрался живот. Хорошо, что был в ее жизни ресторанчик "Ночь",
- страшно подумать, если бы всю вторую половину дня ей пришлось бы
сосредоточенно ждать предстоящей встречи...

Часы над театром показывали без пяти десять, когда на улицу высыпала
насладившаяся зрелищем публика; воодушевленная молодежь, степенные пары,
считающие посещение премьер своим первейшим долгом, даже какие-то детишки с
родителями. Павла стояла и смотрела, как все эти беззаботные люди растекаются по
улице вверх и вниз, переходят дорогу, сворачивают за угол, спускаются в метро...
Почти все они были уверены, что здорово провели время - Павла же считала
"Коровку" дурацкой поделкой, больше ничем. И человек, поощряющий таких "Коровок"
на сцене вверенного ему театра, глубоко презирает публику. И оказывается прав -
потому что публика, обманутая, в восторге...

Без пяти десять Павла позвонила Стефане и просила не волноваться, выслушала
лекцию об "этих дурацких ночных поручениях" и обещала вернуться к одиннадцати;
ровно в десять она переступила порог служебного входа и глухо обратилась к
старичку на вахте:

- Мне господин Кович назначил встречу. Подскажите, куда мне пройти.

Старичок засуетился, поднял трубку старенького телефона, заговорил
почтительно, чуть ли не подобострастно, потом кликнул парнишку, скучавшего на
скамеечке, и велел проводить.

Парнишка проводил. И указал Павле на дверь кабинета со строгой табличкой -
указал издали, будто само приближение к логову главрежа было чем-то для него
чревато.

Шествуя к этой двери - по красной ковровой дорожке, будто Администратор к
самолетному трапу, - Павла успела подумать, что ничего страшного, что вся эта
история с кровожадным саагом закончится через десять минут. Она возьмет кассеты,
поблагодарит...

Разумнее было бы, если бы Кович догадался оставить кассеты вахтеру.
Разумнее... и удобнее. И гуманнее, между прочим.

А ПОЧЕМУ он захотел именно личной ВСТРЕЧИ?!

Такой простой вопрос, такой важный, сам собой напрашивающийся, такой
естественный - пришел к ней только сейчас. Когда она подняла руку, чтобы
стучать.

И потому рука повисла в воздухе. Со стороны могло бы показаться, что
посреди пустынного коридора Павла голосует, пытаясь поймать такси.

Столько мусора в голове... Раздолбеж... Расплавленный пластилин Митики, Дод
Дарнец, центр психологической реабилитации, "лягушки очень противны"...

О такой забавной мелочи не успела подумать. А теперь поздно.

Она перевела дыхание. И подумала- все равно. Возьму кассеты и уйду, и
больше никогда не увижу...

Эта мысль придала ей смелости.

Павла стукнула в черную дерматиновую обивку - звука не получилось никакого,
ее палец будто утонул в вате, но не бить же кулаком; она постояла, раздумывая,
как еще можно сообщить о своем приходе - в этот момент дверь распахнулась.

Почему-то Павла воображала, что Кович встретит ее все в том же свитере и в
тех же спортивных штанах;

теперь он стоял на пороге в белой рубашке и мятых летних брюках, а вместо
ворсистых тапочек были желтые спортивные туфли. И опять-таки ничего саажьего не
было в аскетичном, слегка желтоватом лице - но Павла отступила. Невольно.
Автоматически.

Но и Кович отступил тоже. Будто в актерском упражнении под название
"Зеркало"; Павла посмотрела на его руки, надеясь увидеть в них кассеты. Одно
движение - протянуть руку - взять - попрощаться - повернуться - уйти...

- Привет, Павла, - режиссер Кович был, похоже, еще и неплохим актером, а
потому слова его прозвучали совершенно естественно. - Входи...

- Я спешу, - сказала она быстро. Он, кажется, помрачнел:

- А я не задержу тебя... Пять минут ведь у тебя есть?

Павла помедлила и вошла.

Рабочий кабинет Ковича разительно отличался от его квартиры: он был
тесноват и содержался в порядке.

Даже макеты декораций - а их, громоздких, было штук пять - наводили на
мысль не о складе, а скорее, о музее либо выставке.

- Я спешу, - повторила Павла, как заклинание. Кович прошелся вокруг стола,
где среди бумаг и самодельных переплетов возвышалось нечто, прикрытое белым
полотенцем; вздохнул, смерил Павлу вопросительным взглядом, взялся за край
ткани, будто намереваясь открыть памятник.

Под полотенцем оказалась бутылка коньяка, два изящных стаканчика и пара
тарелок- одна с бутер-- бродами, другая с конфетами. "Везет мне сегодня", - тупо
подумала Павла.

Кович молча откупорил бутылку; Павла невольно потянула носом: она любила
коньяк, но слишком мало разбиралась в нем и не могла считаться ценительницей.

- На.

Павла приняла из его рук наполовину наполненный стаканчик. Отказываться
было неудобно... неблагородно было отказываться. У Ковича было сейчас такое
болезненное лицо, будто он собирался пить на собственных поминках.

- Павла... Твое здоровье.

Она подумала, что в рамках сложившихся обстоятельств его тост звучит
двусмысленно. Отхлебнула, как воду, раз, другой и третий- и на последнем глотке
поперхнулась, закашлялась, краснея и стряхивая с глаз навернувшиеся слезы.

- Скажи честно, Павла... - Кович помолчал, ожидая, пока она откашляется. -
Скажи честно, почему тебе не нравятся "Железные белки"?

"Мне бы твои проблемы", - подумала Павла устало.

- Отчего же не нравятся? Нравятся... Кович вздохнул:

- Хорошо... За что тебе нравилась "Девочка..."? Коньяк привольно разливался
внутри Павлы, согревая и расслабляя, снимая стресс; сколько их было, стрессов,
за сегодняшний длинный день?!

- "Девочку..."- она поискала, куда сесть, опустилась на низкую мягкую
скамеечку. - Я смотрела раз двенадцать... В первом составе три раза, остальные
во втором...

Кович напрягся:

- Почему?

- Потому что он был свободнее, - Павла смотрела в открытую форточку, туда,
где горели в прямоугольном переплете две острые весенние звезды. - Как цепь...
все звенья свободные, а держат крепко. Так и так ее поверни, она останется
цепью... Не порвется... И приведет куда надо... Железная палка - тоже неплохо,
но она... некрасивая... палка, и все. Она не танцует...

- А цепь танцует?

Павла огляделась в поисках своего "дипломата". Ах да, сегодня она взяла
сумку... Потому что Митика...

Кович сидел напротив. На полу, скрестив ноги, поставив перед собой тарелку
с бутербродами, роняя масленые крошки в складки мятых брюк:

- Значит, "Девочка и вороны" - это цепь? А "Железные белки" всего лишь
палка? А ты знаешь, что "Белки..." в десять раз умнее... глубже... совершеннее?
Что это не я придумал, это сотни умных людей...

- Ну и ладно, - сказала Павла устало. Минутное очарование от алкоголя
прошло - она измоталась, не было сил ни спорить, ни думать, ни бояться, ей все
сильнее хотелось спать.