Чтение 50–й страницы книги ~Пещера~

Телефон замолчал.

И, как ни пыталась Павла реанимировать его, - больше не ожил. Сделался
бесполезен.

...А потом показалась дорога, но Павлина радость была преждевременной,
потому что дорога оказалась узкой - явно периферийной и совершенно пустой;
вспомнились, как обрывки бреда, прыгающий свет фар и стволы по обе стороны,
будто забор...

Она потеряла полчаса, пытаясь вспомнить, откуда приехала машина и куда она
направлялась. Не вспомнила, плюнула и пошла наугад.

Солнце подернулось пленкой. Павла брела, часто облизывая пересохшие губы, и
на ближайших к дороге стволах ей мерещились синие коробки таксофонов.

Потом обнаружился туристский приют - деревянный навес, составленные в круг
пеньки и, что самое приятное, любовно вычищенный и украшенный источник. Павла
напилась из горсти, рукава ее куртки промокли по локоть, но ей уже было все
равно; вода произвела на нее странное действие. Будто та гадость, которой она
надышалась во время похищения, снова активизировалась и потребовала реванша.

Она успела добраться до навеса и разорить аккуратную стопку сложенных под
брезентом матрацев.

И, еще ощущая кожей влажные рукава куртки, уже видела бахрому сталактитов
на сводчатом потолке, фосфоресцирующие пятна лишайников и высокий хоровод
светящихся в темноте жуков.

За каждым поворотом ей чудилась высокая фигура с хлыстом.

Теперь она чувствовала себя лучше - ей, пожалуй, хватило бы сил уйти от
погони. На много переходов вокруг Пещера была спокойна, - но сарну не покидало
тягостное чувство опасности.

Она долго вылизывала ложбинку, на дне которой тек ручеек. Осушала языком
крохотное русло и терпеливо ждала, пока оно увлажнится снова; Пещера молчала, но
в самом ее молчании сарне чудился страх. Пещера ждала пришельца с хлыстом- если
он открыто появился однажды, то почему бы ему не прийти снова?

И он пришел. И чуткие уши сарны снова оказались бессильны.

Смотреть в глаза - значит нападать; сарна содрогнулась, когда ее рассеянный
взгляд угодил в ловушку другого, холодного, бесстрастного взгляда.
Взгляда-приказа.

Он шел на двух ногах. Он шел не как хищник- как хозяин; он шел прямо к ней,
и в опущенной руке его было блестящее, как вода, изогнутое, как клык, острие. Он
шел не охотиться и не сражаться- он шел убивать.

Сарна не двинулась с места. Потому что если с хищником можно вступить в
игру за свою жизнь, если с хищником все решает погоня, то этот, который шел к
ней сейчас, не был настроен играть в догонялки. Его взгляд имел над ней
неоспоримую власть, его взгляд приказывал стоять - и она стояла.

Только теперь она могла его слышать. Каждый шорох каждого камушка под
тяжелыми шагами. Его кожа, грубая, черная, лишенная шерсти, поскрипывала и
шелестела.

Похрустывали камни.

Сарна не испытывала страха. Только холод и обреченность; она откуда-то
знала, что он подойдет и возьмет ее за шерсть на холке, и тогда она покорно
вытянет шею, открывая горло его одинокому блестящему клыку...

Порыв ветра. Идущий сбился с шага, взгляд его выпустил глаза сарны, и она
смогла посмотреть туда же, куда теперь смотрел он.

Там, чуть в стороне, в черном проеме коридора стоял другой, на двух ногах,
с хлыстом в опущенной руке.

Сарна вжалась в камень. Между теми двумя будто ударила искра, такая,
которую даже в самой дикой скачке никогда не выбьет из камня даже самое быстрое
копыто.

Тот, что шел убивать сарну, открыл рот и издал сложный, ни на что не
похожий звук, от которого щерсть на спине у сарны поднялась дыбом.

Тот, что стоял в проеме, покачал головой и ответил. Тогда тот, что был с
одиноким клыком, крикнул, и сарна прижала уши - такой болезненной волной
раскатился его крик по коридорам Пещеры.

Тот, что стоял в проеме, негромко и прерывисто выдохнул, и тот, что кричал,
сразу умолк.

И потянул откуда-то хлыст- из себя, из кожи. Теперь в одной руке у него был
клык, а в другой- кожистый хвост, дрожащий, живущий собственной жизнью.

И снова шагнул к сарне, но тот, что стоял в проеме, одним движением
загородил ему дорогу. Встал между сарной и тем, кто шел ее убивать.

Тот, кто шел убивать, молча выбросил перед собой руку с хлыстом; тонкий
трепещущий ус должен был потрогать противника за горло, но тот, что стоял между
сарной и ее смертью, успел уклониться, поднырнуть под хлыст и поймать его черной
и грубой, лишенной шерсти рукой.

Мелькнул блестящий, как вода, клык. Тот, что шел убивать, никак не желал
отказываться от этого своего намерения; поддернув противника к себе, он вдруг
ударил его ногой в колено и так внезапно и сильно, что противник не устоял.

В следующую секунду хлыст того, кто шел убивать, оказался на свободе. Сарна
смотрела, оцепенев; тот, что упал, снова успел увернуться от удара.

Сарна видела, как, сплетясь, два хлыста затрещали голубыми острыми искрами.
Светом, подобного которому не было в Пещере. Как две фигуры заметались,
завертелись; будто в брачном танце, но не похоть правила ими - ярость;
соприкасаясь, хлысты исторгали синий огонь, и от негромкого треска шерсть на
спине сарны поднималась дыбом. Она перестала различать, кто из соперников шел
убивать ее, а кто встал между нею и смертью, - оба они казались одинаково
чудовищными. Ей мерещилось, что сам воздух, рассекаемый хлыстами, дрожит и хочет
бежать отсюда, утечь ветром- прочь...

И сарна поняла, что свободна и может бежать.

И стук копыт, отражаясь от стен Пещеры, показал ей, где выход.

Рыбаку, встреченному ей уже после полудня, она не стала ничего объяснять.
Тот и не требовал объяснений- молча свернул свои удочки, погрузил Павлу в свой
рассыпающийся от ветхости фургончик и отвез в поселок, где женская часть его
семейства - жена, невестка, дочь и внучка - принялась сочувственно качать
головами, готовить Павле ванну, еду, постель и сменную одежду, а Павла тем
временем добралась до телефона, сняла трубку и замерла, слушая далекий
услужливый гудок.

Ее мутило.

Произошедшее в Пещере помнилось ясно, так ясно, как никогда. По яркости с
этим видением могли соперничать разве что первые встречи Павлы и Ковича-
настырный сааг, атакующий трижды...

Она всегда знала о существовании егерей. Но никогда не верила, что ее лично
это каким-то образом коснется.

Егеря уничтожают бешеных, опасных особей. Тех, чья жажда убийства
превосходит биологическую целесообразность.

За что хотели убить Павлу?!

Впрочем, а зачем ее пытались похитить?

Стоп, стоп, стоп. А пытались ли ее вообще похищать? Не было ли это муторное
приключение изначально задумано, как инсценировка? Цепь инсценировок, начало
которым положил сааг, так напугавший Павлу в студии...

Вернее, нет. Началось раньше. Все эти курточки на размер больше, мертвые
тела на фонарных столбах, говорящие собаки...

Все началось, когда Павла встретилась с Тританом.

Кович говорил... Впрочем, для Ковича все, что ни происходит в жизни, -
всего лишь театр, естественный либо рукотворный.

А вот можно ли инсценировать... происходящее в Пещере?

Или для человека, подсунувшего Павле плюшевого саага, возможно все?..

Тритан, тебе невозможно не верить, но и верить тебе...

Павла тупо смотрела в телефонные кнопки.

- Кушать готово...

Это жена рыбака. Взволнованная и заботливая.

- Спасибо... мне бы сперва позвонить...

- Ну, звоните...

Павла перевела дыхание и набрала номер. Долгие гудки. Неужели его нет?..

- Алло, - женский голос.

- Будьте добры, - Павла прокашлялась, - позвать господина Ковича.

- Он на репетиции, - женский голос чуть удивлен, трубка ложится на рычаг;
короткие гудки заставляют Павлу сильнее сжать зубы. Новый звонок.

- Алло...

- Будьте добры, - Павла сама поразилась металлическим ноткам, прорезавшимся
в ее голосе, - позвать господина Ковича с репетиции. Скажите, что его зовет
Павла Нимробец.

Длинная пауза.

- Минуточку.

Интересно, сколько стоит в этой дыре минута междугородного разговора? Не
разорит ли она радушных хозяев?..

В трубке жили отзвуки чужого мира. Шаги и хлопанье двери, и отдаленные
аккорды, и совсем уже далекий смех...

Павлу охватила тоска по прежней жизни. Той, где она была ассистенткой
Раздолбежа. Той, где Митика подсовывал селедку в ее "дипломат"...

- Павла?!

- Это я.

- Павла, ты где? Я не могу сейчас разговаривать, идет репетиция... Ты
перезвонишь?

Он кричал в трубку- безо всякой надобности, и так было прекрасно слышно. Он
просто был сверх меры возбужден - и не потому, что Павла позвонила. Он жил
сейчас очень далекими от Павлы событиями, событиями "Первой ночи", ее
неожиданное появление было раздражителем, от которого следует поскорее
избавиться.

И конечно, он понятия не имеет о последних событиях в Павлиной жизни.

- Раман...

А собственно, что она может ему сказать?

- Раман, как продвигается спектакль? Короткая пауза.

- Мы работаем, Павла,- в голосе уже раздражение. - Премьера назначена на
седьмое сентября, но...

Он замолчал. Предполагалось, что Павла сама додумается, что стоит за этим