Чтение 67–й страницы книги ~Пещера~

почему-то глядя вниз:

-Да.

- Что "да"?

- Это...- она подняла глаза, и он увидел, что они красные. - Это... да.
Это... лучше, чем "Девочка и вороны".

У него не было времени, чтобы оценить ее комплимент.

- Кассету!..

- Ее же перегнать... она же...

- Кассету, мне, сейчас.

Оператор, высокий парень по имени, кажется, Сава, удивленно вскинул брови:

- Кассета - собственность телестудии.

- А спектакль - моя собственность! - рявкнул Раман, одновременно стряхивая
с плеча и рукавов чьи-то назойливые, жаждущие общения руки. - Кассету - или я
вам камеру разобью!!

Наверное, на лице Рамана читалась эта его готовность не только камеру, но и
самого Саву размазать по стенке; парень мигнул и недовольно посмотрел на Павлу:

- Отдать? Вы так договаривались?

- Отдай, - сказала Павла быстро. - Мы потом возьмем и перегоним.

Парень пожал плечами.

Они стояли в центре человеческого водоворота, они были центром его, потому
что к Ковичу лезли и перли со всех сторон, протягивали ладони и микрофоны, и
какие-то цветы, и какие-то слова; взяв в руки массивную профессиональную
кассету, Раман как-то сразу понял, что Павла права, что эта кассета не влезет в
обыкновенный магнитофон, что ее нужно срочно размножить, перегнать...

Он судорожно оглянулся, будто боясь увидеть за спиной рассеянное и
благожелательное лицо господина Тритана Тодина.

Его страх был напрасным. На окружавших его лицах были восторг, возмущение,
преклонение, даже страх; ни одного рассеянного вежливого лица.

Вероятно, обладатели таких лиц сейчас рассаживаются по машинам. Чтобы в
офисе Триглавца, в спокойной обстановке, вдоволь посудачить об общественной
нравственности.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

У крыльца охранник, привезший Павлу из театра, передал ее из рук в руки
другому - тому, что присматривал за домом. Павла прошла к себе, на ходу стягивая
одежду, сдувая падающие на глаза пряди; ванна наполнилась в течение пяти минут,
Павла ухнула в воду, безжалостно забрызгав кафельный пол водой и пеной.

Ее тело было горячим и легким. Вся жизнь казалась ярким, безмятежным пятном
посреди пестрой палитры, и, глядя на собственные белые колени, круглыми
островками поднимающиеся над водой, Павла думала о море, пальмах и далеких
берегах.

Потом ей вообще расхотелось думать. Всякие мысли потеряли свой смысл - она
была по уши полна ОЩУЩЕНИЯМИ.

Почему спектакль с трагическим финалом, действо, заставившее ее бояться и
плакать, - почему он оставил по себе такое светлое, счастливое воспоминание?
Летящий по памяти шлейф? Желание любить?

Ей захотелось, чтобы поскорее вернулся Тритан. Ей совершенно искренне этого
захотелось- но с этого момента ее существование потеряло былую безмятежность.
Она вылезла из ванны, досуха вытерлась Тритановым клетчатым полотенцем, накинула
халат и прошла в комнату, к телефону.

В кабинете Ковича никто не брал трубку. На мгновение Павле захотелось
очутиться там - в театре, где по традиции накрыты столы, где празднуют
колоссальный дебют, где все счастливы и шатаются от усталости...

Она набрала рабочий телефон Тритана. Вежливая девушка - интересно, что
девушки все время меняются, - сообщила ей, что господин Тодин на совещании.

Павла позвонила Стефане и взялась подробно рассказывать ей о премьере- но в
этот самый момент где-то на заднем плане заверещал Митика, и Стефана тоже
завопила, обещая отдать сына обезьянам на воспитание, и разговор пришлось
прервать по техническим причинам...

Потом она задремала на диване, поджав под себя босые ноги.

Тритан вернулся в сумерках. Тритан постоял в дверях, не включая света,
Павла проснулась от одного только его присутствия.

- Это ты?

Он наконец-то щелкнул выключателем, и Павла увидела его лицо.

И рывком села на диване.

Раман запретил праздновать генеральный прогон, как премьеру. "Завтра, -
сказал он заведующему труппой, активисту всяческих праздников и отмечавши. -
Торжество будет завтра, сегодня всего лишь рабочий момент..."

Замечаний он делать не стал. Поблагодарил всех, еще раз поцеловал Лицу и
уехал домой.

Потому что сидеть в кабинете и прислушиваться к телефону у него не было
сил. Если он понадобится, - отыщут и дома...

В спальне еле слышно пахло Лицыными духами.

В комнате слоями лежала нетронутая пыль; Раман уселся в кресло и положил на
стол перед собой громоздкую трехчасовую кассету.

Возможно, у него мания преследования? Возможно, ничего не случится, егерь
Тодин вволю натешится его трепыханиями и завтра явится поздравить с премьерой?

"Не ври себе, - сказал трезвый и равнодушный внутренний голос, - Надо было
дать ребятам отпраздновать СЕГОДНЯ..."

Он вдруг понял, что не сидит в кресле, - стоит посреди комнаты, сжимая в
руках кассету, и что руки трясутся.

Он сумел-таки сделать в жизни нечто, заслуживающее чьей-то ненависти и
чьего-то страха. Смог. Потому что сам акт отсмотра спектакля комиссией - признак
неуверенности, слабости и страха.

Они боятся Павлу - потому что она самим фактом своего существования грозит
разрушить устоявшийся мир.

Теперь они ненавидят его, Рамана, - потому что он умеет сделать то же
самое, но только фактом своей работы... своего, красиво говоря, творчества...

"Ерунда, - сказал трезвый внутренний голос. - Ты ничего не хотел разрушать.
Ты никому не желал досаждать. Ты хотел просто громко сказать о том, что тебя
мучит..."

Резко зазвонил телефон. Раман содрогнулся, почти физически ощущая, как
значительная часть его волос теряет цвет, становясь блекло-белой, старческой.

Звонила бывшая жена. В программе новостей передавали о каком-то спектакле-
нельзя ли мальчику сходить в ближайшие выходные? Все лучше, чем мотаться по
улицам либо гонять в подворотне этот самый мяч...

Он сдержался и пообещал ей контрамарочку. Мило закруглил разговор и положил
трубку- рядом с телефоном.

Пусть его номер отвечает короткими гудками. Еще хотя бы полчаса...

"От кого ты прячешься?" - спросил трезвый внутренний голос.

Раман ему не ответил.

Он стоял в дверях так долго, что ей сделалось холодно. Она плотнее
запахнула халат, сказала, глядя в когда-то смуглое, а теперь просто почерневшее,
как туча, лицо:

- Входи...

Тритан не двинулся с места. Павла нерешительно спустила ногу с дивана:

- Что-то случилось?

- Ничего, - ответил он неожиданно спокойно. - Ничего особенного.

- Я спала,- сказала она виновато. - Я... говорят - "счастлива по самые
уши". Потому что, ну ты понимаешь... спектакль...

Уголок его рта дернулся и поехал книзу. Это было так странно, так страшно и
непривычно - у Тритана, вечно чуть рассеянного, спокойного и доброжелательного!
- что Павла подавилась собственными словами.

- Почему ты мне не сказала?! Ей показалось, что ее коснулся егерский хлыст.
Тритан неподвижно стоял в дверях, и лицо у него было таким, будто бы вот сейчас,
сию минуту он сдернет ее с дивана и швырнет головой об пол, так, чтобы хрустнули
шейные позвонки.

- Почему ты не сказала мне, что тебе звонили?! Что с тобой была связь,
почему ТЫ, Павла, МНЕ об этом не сказала?!

Она молчала, забившись в угол, прижавшись спиной к диванной подушке.

- Отвечай!

Она выставила перед собой руки - как будто трясущийся заслон из
растопыренных пальцев мог ее от чего-то защитить:

- Не...

И он наконец-то увидел в ее глазах свое собственное отражение. Медленно
разжал стиснутые кулаки, перевел дыхание; Павла сидела не шевелясь.

- Павла, ты себе не представляешь, какое ты сделала... эта твоя глупость...
забывчивость, я не знаю, что... какую... почему?! Почему ты мне не сказала, ты
можешь объяснить?

- Я не-е знала, что это в-важно, - пролепетала она,заикаясь.

Его губы снова дернулись:

- Не ври. Знала. Почему не сказала? Она скорчилась и заревела. Тритан
по-прежнему стоял в дверном проеме, Павла физически ощущала тяжелый взгляд,
лежащий на ее голой шее. На высвободившемся из-под халата четвертом позвонке...

- Этот его спектакль,- наконец сказал он глухо.- Чушь с маслом. Дерьмо... Я
твержу им о контроле. Обещаю, доказываю... полную безопасность... И получаю
такое вот... от тебя. Почему?..

Он повернулся и вышел, оставив рыдающую Павлу на диване и неподвижную тень
скучающего охранника на белой, белой стене.

Телефон зазвонил в восемь вечера. Не прикасаясь к трубке, Раман уже знал,
кто и зачем звонит.

- Добрый вечер, господин Кович, извините, что беспокоим вас в неурочный
час... Это служба информации Триглавца. Вы не могли бы зайти к нам сейчас, это
недалеко, мы пришлем машину?

- Я занят, - сказал он, вернее, ему показалось, что он сказал, потому что
трубка обеспокоенно переспросила:

- Алло, господин Кович, вы слышите?

- Я занят, - сказал он, собрав в комок всю свою ярость. - Если угодно -
завтра в это же время.