Чтение 71–й страницы книги ~Пещера~

Все газеты вышли с маленьким, в рамочке, очень вежливым сообщением службы
информации Триглавца.

После короткого сообщения о том, что спектакль "Первая ночь" в театре
Психологической драмы признан неприемлемым для общественной нравственности, шли
пространные извинения перед гражданами города. Охраняющая глава, говорилось в
сообщении, осознает всю напряженность ситуации и моральный ущерб, наносимый
городу и в особенности театру, - однако ущерб от публичной демонстрации
спектакля обещает быть несравнимо большим. Ведущие психиатры страны сошлись во
мнении: "Первая ночь" подлежит закрытию, как наносящая однозначный вред
психическому здоровью и нравственной установке зрителя.

После разговора с плачущей Лицей Раман нашел в себе силы собраться и
поехать в театр; что он там говорил - вспомнить не представлялось возможным, он
очнулся уже в такси, мокрый и липкий от пота, с неутихающей болью в груди, и в
левой руке, и, кажется, во всем теле. Он не хотел походить на побитую собаку- но
при виде неубранных декораций

"Первой ночи" у него снова случился сердечный приступ, а потом провал в
памяти, а очнулся он стоящим на сцене перед притихшими людьми в партере, он
что-то им говорил и, даже, кажется, усмехался.

Он знал, что мягкие утешения в устах главрежа напугают его людей больше,
чем любая истерика, - и потому с первых же слов пообещал страшные кары на головы
отступников, буде такие отыщутся, отступников, которые испугаются или опустят
руки, перестанут, в зависимости от профессии, содержать в готовности декорации
либо ежедневно повторять свои роли, либо вообще позволят себе упадок, депрессию,
хныканье... Он говорил жестко, злобно, кажется, даже брызгая слюной, это
отвратительно, но он ничего не мог с собой поделать.

Умом он понимал, что больше всех в поддержке нуждается Лица, и для пользы
дела следовало бы доказать ей верность. Он понимал это, но сил не было. Потом
был какой-то водоворот, люди стояли вокруг, молча, как на похоронах, он
поцеловал Лицу в лоб, пообещал, что все будет хорошо, потом у него случился
новый провал в памяти, и он очнулся с телефонной трубкой у рта, причем с кем
идет разговор - не мог вспомнить и о чем шла речь - тоже...

Потом был салон такси и удивленный, чуть испуганный водитель: "Вы - тот
самый Кович?!"

Потом была череда чиновников, знакомых и незнакомых, администраторов разных
рангов, и все они глядели на него с сочувствием. И все они с первых слов знали,
зачем он пришел, и сокрушенно качали головами: повторную комиссию назначать
нецелесообразно, может быть, вы изыщите возможность изменить концепцию
спектакля? Так, чтобы он оставался в рамках санитарно-психиатрических норм?

Когда он говорил о женщине по имени Павла Ним-робец, которую хотят убить в
Пещере, в глазах собеседников появлялся страх. Кович представлялся им первой
жертвой собственного спектакля - вот что бывает, когда заигрывают с
недозволенным. Когда насилуют человеческую природу, - вот он, великий режиссер
современности, доведенный до жалкого состояния навязчивой идеей ужасов Пещеры...

Отчаявшись, он заявился в Триглавец и потребовал встречи с координатором
Охраняющей главы.

Его принял второй сокоординатор.

Невысокий, круглоголовый, в таких же круглых очках и с круглыми плечами
человек дал ему выговориться. Он слушал и молчал едва ли не полчаса, а когда
Раман, схватившись за сердце, умолк, со вздохом заговорил в ответ.

Да, ему приходилось заниматься делом Рамана Ковича и Павлы Нимробец- в
связи с тем давним случаем, когда сааг трижды нападал на одну и ту же сарну,
было принципиально важно выяснить, нет ли со стороны хищника превышения нормы
агрессивности... Нет, конечно, превышения не было. Вся та история была просто
набором несчастных случайностей- и, опять-таки к несчастью, сказалась на психике
девушки Павлы. Именно с тех пор начались ее беспокойство, фобии... Болезнь
вылилась в острое расстройство, девушка была госпитализирована, но, к сожалению,
однозначных результатов лечение не принесло... Снова-таки к сожалению, те
события оставили след на психике самого Ковича - отсюда эта болезненная страсть
копаться в подробностях мира Пещеры, а поскольку Кович, без сомнения, талантлив,
эта навязчивая идея вылилась в спектакль, порождение болезненной фантазии,
провоцирующее нервные срывы у соприкоснувшихся с ним людей, взять хотя бы этого
бедного парня, актера Валя, который покончил с собой... Нет, он, сокоординатор,
никого ни в чем не обвиняет. Но он врач, он сталкивался с подобными ситуациями,
он поклонник творчества Рамана Ковича, а потому советует ему, как друг: лучшее,
что можно сейчас сделать, - провести месяц в горном санатории, наедине с
природой и под наблюдением опытного доктора. Возможно, медикаменты... но это не
обязательно, это по решению лечащего врача. Что до Павлы Нимробец... судя по
словам Ковича, девушка переживает период нового обострения болезни, возможно, ее
снова придется госпитализировать, но и это опять-таки не смертельно, современная
медицина располагает...

- Тритана Тодина уже вылечили, - сказал Раман глухо.

Некоторое время обладатель круглых очков удивленно смотрел на него, подняв
брови, потом за стеклами очков появилось понимание:

- А... Да. Бедная девочка. Я забыл, что Тритан был ее мужем... Кажется,
всего как месяц или два. Бедняга... Поддержите ее, Раман.

Сидящий за столом человек говорил так искренне, что Кович на секунду
растерялся: притворяется? Нет? Не знает? Второй сокоординатор - НЕ ЗНАЕТ?!

- Вы что, не знаете обстоятельства гибели Тодина? - спросил он напрямую,
возможно, слишком грубо, но очень уж он был потрясен.

- Сон его был глубок, и смерть пришла естественно, - нехотя пробормотал
сокоординатор. - Все мы смертны... Но всегда берет оторопь, когда молодой еще,
внешне здоровый... вы знаете, что у Тритана были-проблемы с формулой крови? Не
знаете... и я не знал, до сегодняшнего дня. Так что... бедная Павла, если она
вообразила себе, что гибель Тритана связана с... Бедная Павла, все, что я могу
сказать. Раман, вы, как взрослый все-таки человек... Подумайте о моих словах. И
помогите Павле... Я хотел бы встречаться с вами только на премьерах, а не в
кабинете психиатра... Прощайте.

Некоторое время Раман стоял под дождем, пытаясь собраться с мыслями.

Обладатель круглых очков несильно, даже бережно подтолкнул землю у Ковича
под ногами - и она, эта земля, готова была выскользнуть, лишив Рамана твердой
опоры.

А что, если круглоголовый за столом в чем-нибудь, хоть на крупицу, прав?!

"Но Павла не была больной, - сказал его внутренний голос, на этот раз не
такой трезвый и не такой уверенный. - Тритан..."

Тритан. Воспоминание о человеке, стоящем в дверях, спиной заслоняющим
тусклый свет из кухни, говорящем, в кои-то веки, правду, воспоминание о
последних словах Тритана разом прогнало наваждение. На смену ему пришел страх -
страх перед властью круглоголового и ощущение полнейшей безысходности...

Он простоял бы до вечера, прислонившись плечом к стене, глядя на пузыри в
кипящих под дождем лужах; единственная мысль, способная сдвинуть его с места,
пришла спустя полчаса такого бессмысленного стояния.

Как там Павла?!

"Возможно, ее снова придется госпитализировать..."

Он вскочил в такси.

Серой машины перед подъездом не было. Не дожидаясь лифта, он кинулся по
лестнице, но уже на втором этаже сник, схватившись за сердце.

Дверь его квартиры была заперта. Чего не бывало практически никогда; он
испугался и заколотил в нее руками и ногами, забыв почему-то о звонке.

- Кто там?!

- Павла, - он задохнулся, - это я. Скрип защелки. Павла стояла в прихожей,
все так же кутаясь в Тританову куртку:

- Они... поднимались. Звали... Но я нашла защелку. Они постояли и ушли... Я
боялась.

- Машины нет...

- Я видела... Раман... Неужели они... настолько оскотинели, что могут
что-то сделать со мной... насильно?!

Раман хотел сказать, что в дневном мире никакого насилия и не требуется.
Охраняющая глава достаточно терпелива, чтобы подождать еще двое суток...

Но он не стал этого говорить.

Эта ее Стефана обрывала телефон, собиралась немедленно приезжать, забирать
Павлу домой; у Рамана не было сил говорить с ней, исполненной сестринского
долга, деятельной, громогласной, авторитетной, безмерно сочувствующей. Как ни
странно, подействовал ровный, суховатый голосок Павлы:

- Ничего не надо, Стеф. Все в порядке... Я сказала: за мной присмотрят. Не
бери в голову, я далеко не одна. А? Да, наверное, завтра... А, вот так, не знаю.
Да... Стеф. Оставь меня в покое.

Сестра перезвонила еще раз или два- а потом действительно успокоилась.
Может быть, обиделась. А может быть, авторитетно решила, что так для Павлы будет
лучше.

В сумерках Раман включил свет во всем доме, телевизор, магнитофон и
сувенирный вертящийся фонарик. Чем больше света и музыки было вокруг, тем
сильнее ему хотелось спать. Вернее, не спать, даже просто забыться, уткнувшись
носом в диванный валик. Не думать. Не быть.

- Вы ложитесь,- в сотый раз повторила Павла. - А мне совсем не хочется
спать...

Стимулятор лежал наготове. Павла утверждала, что надобность в нем появится
только утром.

Но он не ложился. Он боялся оставить ее - и еще боялся тех слов Тритана
Тодина о "сааге семь тысяч прим"... Или какой-то другой номер, не важно, может
быть, именно сейчас кто-то в круглых очках отдает приказ неведомому черному
егерю...

"Бред. Чистый бред, - думал Кович, - самое время провести месяц в горах под
наблюдением опытного доктора..."

Доброго Доктора.

Чего они боятся? Что под влиянием крамольного спектакля по всему миру
народятся сотни этих самых Добрых Докторов? Способных сделать из Павлы Ни-мробец
Вытяжку Большой Удачи? Вытяжку Свободы От Пещеры?!

А они, люди Триглавца... Получили такую вытяжку или нет? Синтезировали -
или испугались, отпустили Павлу, не доведя дела до логического конца?

Хороший вопрос...