Чтение 8–й страницы книги ~Преемник~

одно усилие за без малого двадцать лет супружества; почти двадцать лет
Тория сражалась сама с собой - поразительно, как хрупка маска
добропорядочной профессорши, если от одного прикосновения этого человека,
ее полковника, ее Эгерта, ее мужа, вся выдержка и вся ученость уходит, как
вода, обнажая на дне ее натуры неистовую, ненасытную, страстную желтую
кошку...

Она задержала дыхание. Нельзя. Кабинет ее отца. Никогда.

В ту же секунду к запаху Эгерта примешался другой - запах
свежевыпеченной сдобы. Удивленная, она открыла глаза - и оказалась лицом к
лицу с румяной круглой булкой. Мордочка булки испещрена была веснушками
маковых зерен.

- Утоли плотскую потребность, - серьезно попросил Эгерт. - Твоя плоть
голодна, потому что почти не завтракала. Я пришел, потому что знал - жену
надо кормить вкусно и вовремя, только тогда она...

Тория разломила булку пополам и половинкой ее заткнула Эгерту рот. В
какой-то момент она чуть не вспомнила, как много лет назад она протянула
Соллю, своему заклятому врагу, такую же булку - потому что он был голоден
и несчастен; она готова была вспомнить об этом - но не вспомнила. В ее
жизни были вещи, которые она забыла навсегда.

Эгерт расправился с булкой в считанные секунды. Тщательно вытер с губ
белые крошки и черные зернышки мака; улыбнулся:

- Пусть будут лекции. Сегодня. Пусть твои студенты бледнеют от
зависти к твоему мужу... Я ухожу, Тор.

Уже в дверях он обернулся:

- Наш осенний пикник... ты помнишь?

Она кивнула.

- Луар хочет пригласить комедиантов. Пусть?

Она снова кивнула - слова Эгерта скользнули мимо ее сознания. Она
смотрела, как он шагает через порог, как светлые волосы на затылке
касаются ворота куртки, как закрывается за его спиной тяжелая дверь.

Какие там, светлое небо, лекции.

Флобастер задумал авантюру - испросить у городских властей разрешения
играть в городе всю зиму. Я слышала, как он шептался с Барианом, кому
следует дать взятку и какую; по денежным делам Флобастер иногда
советовался с Барианом, и только с ним.

Я тихо обрадовалась - кому охота скитаться по зимним дорогам в
компании простуженных волков, изображать фей на голодный желудок и
обмахиваться веером, в то время как нос синеет от холода; нет, на зиму
любая труппа ищет пристанище - и что, если нашим пристанищем окажется не
сеновал в глухой деревне, а какой-нибудь чистый дворик в стенах большого
города!

Флобастер, однако, хмурился и морщил лоб, из чего я заключила, что
дело это не простое и взятку придется давать немалую. С утра Флобастер
надел свое лучшее платье (из "Игры о чародее"), Бариан нацепил шпагу - и
оба удалились в неизвестном направлении, оставив нас в растерянности и
робкой надежде.

Парламентеры вернулись к обеду, и от одного взгляда на их хмурые лица
всякая надежда приказала долго жить. Раздраженный Флобастер бранился, а
Бариан, наоборот, молчал; только после наших долгих и униженных просьб он
выдавил из себя, что южане нас обошли - похоже, им покровительствует
влиятельная особа, и потому бургомистр позволил им поставить палатку на
рынке и давать представления до самой весны. Флобастера с Барианом и
слушать на стали - зачем городу целых две бродячие труппы?

- Даже денег не взяли, - заключил Бариан горько. - Что им наши
грошИ... Эти, вот, угодили какому-то - он за них замолвил... А мы не
угодили, значит...

Я молча ушла к себе в повозку, села на сундук и укусила себя за
палец. Никто из нашей труппы не знал, что известнейший в городе человек
хохотал, как бешеный, над "Фарсом о рогатом муже" - и даже подарил мне
монетку! Я могла бы стать героиней, явившись к господину Эгерту Соллю с
просьбой о помощи; думаю, он не отказал бы. Вместо этого я сижу здесь, в
сырых холщовых стенах, и грызу собственные руки: сама виновата! Кто ж
заставлял меня насмехаться над Соллевым сыном, справлять малую нужду в
колодец, из которого потом придется пить!

В какой-то момент я хотела рассказать все Флобастеру - но сдержалась.
Слова, которые придется от него услышать, я с таким же успехом могу
сказать себе сама.

Делать нечего; теперь, трясясь от холода в чистом поле или скучая в
душном деревенском кабаке, я буду, по крайней мере, знать, за что
наказана. Впрочем, впереди осталась еще неделя городской жизни; я со
вздохом поднялась со своего сундука и принялась перетряхивать костюмы.

Незадолго до вечернего представления случилась еще одна неприятность.
Перед подмостками, наскоро сооруженными прямо на улице, собирались уже
первые зеваки - и один из них, тощий галантерейщик, положил глаз на Муху.

Муха приколачивал занавески - в руках молоток, и полон рот гвоздей.
Галантерейщик долго стоял рядом, о чем-то расспрашивая; я готовила за
кулисами реквизит и видела только, как Муха постепенно наливается краской.
Потом галантерейщик протянул длинную как плеть руку - и погладил Муху по
тощему заду; Муха развернулся и тюкнул его молотком.

Слава небу, что в последний момент рука его дрогнула. И все равно
галантерейщик упал как подкошенный, обливаясь кровью. Кто-то, не
разобравшись, истошно завопил "убивают", и тут же, откуда не возьмись,
возникла пара стражников.

Бледный Муха стоял, не сопротивляясь, а два красно-белых чудища
держали его с двух сторон; выскочил Флобастер - да так и замер с раскрытым
ртом, он-то не видел, как дело было. Видела я.

Только теперь я поняла, какие бывают вблизи блюстители порядка. Они
пахли железом, чесноком и казармой, брови у обоих были особым образом
выстрижены, и они ни о чем не собирались разговаривать - будто глухие.

Не помню, что за слова я им говорила. Кажется, я хватала их за
негнущиеся рукава мундиров, кажется, даже улыбалась; кто-то из собравшейся
толпы встал на мою сторону, а кто-то стал кричать, что всех фигляров давно
след засадить за решетку. Наконец, убитый галантерейщик завозился и
застонал на земле, а Флобастер, соображавший на лету, тихонько зазвенел
золотыми монетами; стражники насупили стриженые брови - и неохотно
отступили, унося в рукавах нашу выручку за несколько дней...

Представление прошло вкривь и вкось. Муха запинался и забывал слова,
и все по очереди шипели ему подсказку. Я шкурой чувствовала, как тает
зрительский интерес, как расползается, подобно студню на солнце, внимающая
нам толпа - и лезла из кожи вон, заполняя собой всю сцену.

После ужина, прошедшего в молчании, к Флобастеру подкатился круглый,
как луна, парнишка и за монету платы сообщил, что цех галантерейщиков
намерен подать на нас иск, и тогда нас оштрафуют, то есть отберут повозки.
Впрочем, добавил парнишка, галантерейщики не держат на нас зла - просто
ищут выгоду, где только возможно.

Черный как туча, Флобастер удалился - на этот раз в сопровождении
Фантина; оба вернулись поздним вечером, причем глупый Фантин от души
радовался счастливому, по его мнению, исходу дела. Зато на Флобастере лица
не было, потому что от богатой праздничной выручки теперь почти ничего не
осталось.

...Под утро мне приснился приют. Это был один и тот же повторяющийся
сон - серый потолок над серыми рядами коек, длинное, как серая лента, лицо
старшей наставницы: "А подите-ка сюда, любезная девица!" Алчно
подрагивающая розга в узловатых пальцах...

Ночью шел дождь, и холщовые стены повозки хлопали, как мокрые паруса.
Вздрагивая от падающих на лицо брызг, я лежала с открытыми глазами и
слушала, как уходит из груди липкий, навалившийся во сне ужас.

Несколько дней Луар решал для себя, насколько оскорбительной можно
считать странную выходку незнакомой девчонки-комедиантки; не придя к
сколько-нибудь твердому заключению, он взял да и рассказал все отцу.

Полковник Солль смеялся долго и смачно; оказывается, сам он не так
давно подарил монетку некой симпатичной актрисе. Кстати, какая-то труппа
разбила палатку на рынке - если Луару интересно, он вполне может вручить
своей "старухе" денежку, признав тем самым ее несомненный талант.

Рыночная палатка-балаганчик снабжена была цветными флажками на крыше
и зазывалой у входа. В толпе зевак Луар чувствовал себя неуютно и сковано;
представление показалось ему пошлым и скучным одновременно, среди актрис
была настоящая сморщенная старуха - но Луаровой знакомой не оказалось, и
приготовленная золотая монетка осталась невостребованной.

Луар ушел задолго до конца представления; при выходе он наконец-то
догадался спросить зазывалу, а не труппа ли это господина Флобастера.

Парень оскорбился так, будто Луар обвинил его в святотатстве:

- Нет! Конечно, нет! Это труппа господина Хаара! Это, молодой
человек, лучшая труппа от предгорий до самого моря!

Он набрал воздуха, намереваясь, по-видимому, продолжить свои
славословия - но Луар опередил его вопросом:

- А где найти труппу господина Флобастера?

Зазывала сморщился, как человек, поедающий живую жабу:

- О... Они, наверное, уже уехали.

Луар ощутил не то чтобы огорчение - так, разочарование. Как будто
пирог с вишнями на самом деле оказался капустной запеканкой.

Он брел по улицам, пытаясь самому себе объяснить, а зачем,
собственно, ему понадобилось дарить денежку этой лгунье и притворщице;
скорее всего затем, чтобы собственную неловкость - надо же, купился на
лицедейство! - представить как спектакль, развлечение, за которое положено
платить деньги...