Марина ДЯЧЕНКО, Сергей ДЯЧЕНКО

РИТУАЛ

Сладкое пламя гортань распирает.

Будто случайно оброненный кубок

Земля ускользает.

Арм-Анн

Его шаги гулко отдавались в тишине, долго метались коридорами,
ударяясь о невидимые в темноте стены.

Потом звук стал глуше - кожей лица он ощутил едва уловимое затхлое
дуновение и ускорил шаг.

Стены расступились. Свет уже не достигал их, хотя факел горел ровно и
ярко. Сводчатый потолок тоже терялся во тьме.

Он бывал здесь немыслимое число раз. Откуда же снова это навязчивое
ощущение чьего-то присутствия, разве не канули в землю те, чьи имена
высечены здесь, на камне?

Факел выхватил из темноты неправильной формы колонну - тяжелую,
приземистую. Поверхность ее казалась покрытой сетью замысловатых кружев.

Откуда знает лист на дереве, когда вырываться из почки? Когда
оборачиваться к солнцу, когда менять цвет и падать под ноги живущим? Разве
самый последний лист не продолжает веточку, не продолжает ветвь, не
продолжает ствол, разве самый наипоследний листочек не есть посланец
корней, которые и видеть-то дано не всякому?

Он провел рукой по избороздившим камень древним письменам.

"И воззвал могущественный Сам-Ар, скликая союзников, и был его рев
подобен голосу больного неба, и были его слова горьки, как отравленная
медь. Сзывал он детей своих под свое крыло, и племянников, и всех родичей,
носивших огонь... И была великая битва, и пали под ударами Юкки дети его,
и племянники, и родичи, исходящие пламенем... Огляделся Сам-Ар и увидел
чудовищного Юкку, снова поднимающегося из воды... И сразились они, и
солнце закрыло лик свой от ужаса, и звезды бежали прочь, и ветер,
обожженный, ослабел и рухнул на землю... Непобедим был Сам-Ар, и одолевал
уже он, но Юкка, да изведет проклятие его имя, исхитрился подло и
захлестнул в петли свои Сам-Ара, и увлек в пучину, и угасил пламя его, и
обезоружил его. Так погиб могущественный Сам-Ар, и помните, потомки, чья
кровь питает вас"...

Он читал с трудом - кое-где текст истерся, осыпался, хоть много веков
его не касались ни солнце, ни дождь, ни ветер.

Надо решаться, подумал он устало. Все сроки прошли. Надо решаться, и
то, что должно быть совершено, да свершится. "Чья кровь питает вас"...

Он обошел приземистую колонну кругом - на другой ее стороне высечен
был рисунок - огромный, прекрасно сохранившийся: хлестали морские волны,
поднималось из глубин отвратительное, вселяющее ужас чудовище, а над ним
вился в небе огнедышащий дракон.

"Чья кровь питает вас"...

Надо решаться. Необходимо. Ведь это всего лишь ритуал, тягостный, но
совершенно безобидный. Всего лишь ритуал.

Сквозь темноту он прошел к другой колонне, такой же массивной и
бесформенной. Поднес факел, вглядываясь в знаки, символы, обрывки
текстов...

"Дни... прославится... опустошает... имя Лир-Ира, сына Нур-Ара,
внука... его преуспеяние в промысле".

Преуспеяние...

Обратный путь он проделал решительно, даже поспешно. Переходы замка
были известны ему с колыбели, при случае он мог обойтись бы без факела -
свет был необходим ему только для того, чтобы разбирать вырезанные на
камне письмена.

В большой и пыльной комнате, где узкое окошко нехотя цедило серый
свет, он погасил факел и подошел к большому надтреснутому зеркалу.

Надо решаться.

Явился из глубин памяти сладкий цветочный запах, потемнело в глазах,
тугой волной накатила тошнота, и только отчаянным усилием воли ему удалось
справиться с собой.

Проклятая слабость...

Он провел рукой по тусклой зеркальной поверхности, стирая толстый
слой пыли.

Из мутной глубины на него глянул узколицый темноволосый человек,
невысокий, худощавый, чем-то подавленный и удрученный.

Надо решаться.

Он снова провел ладонью - зеркало засветилось изнутри. Зарябили
блики, цветные пятна, появилась большая лошадиная голова, потом копыто...
Колесо повозки...

Подавшись вперед и нахмурившись, он вглядывался в сменяющие друг
друга картины.

Много людей, суета... Похоже, ожидается праздник... Горы шляпных
коробок... Карнавал, будет шляпный карнавал. Разукрашенные башни
королевского дворца... Полотер с тряпкой, повара на кухне... Портьера...
За портьерой паж бесстыдно задирает чью-то юбку... Снова кухня... Бальный
зал... Девушки... Женщины... Какой галдеж!

"Примерьте, принцесса!" - зеркало донесло приглушенный обрывок
разговора.

Принцесса...

Он прищурился.

Очаровательное юное создание, светлые кудряшки, круглые голубые
глаза, пышное платье цвета бирюзы...

"Дивно, принцесса!"

Чьи-то руки водрузили на белокурую головку большую бархатную шляпку,
голубую, нарядную, и на верхушке ее он разглядел декоративную лодочку под
парусом.

Он стиснул зубы. Помните, чья кровь питает вас.

Шестнадцатилетняя принцесса Май отступила еще на шаг, тряхнула
кудряшками и счастливо рассмеялась. Довольно улыбнулся шляпных дел мастер,
благосклонно кивнули две портнихи, а горничная, с трудом удерживающая
большое овальное зеркало, пробормотала под нос что-то одобряющее.

Бирюзовое с серебром платье облегало точеную фигурку принцессы мило и
естественно, крохотные, расшитые драгоценностями туфельки дробно
постукивали от радостного нетерпения, сияли ясные голубые глаза в дымке
тончайшей вуали, а шляпа...

Шляпных дел мастер крякнул и в который раз удовлетворенно потер руки.

Шляпка маленькой принцессы Май обещала стать настоящим событием
предстоящего шляпного карнавала. Изготовленная с замечательным искусством,
она изображала бурю на море - поверх широченных полей гуляли голубые
бархатные волны с кружевными барашками пены на гребешках; одна волна,
самая высокая, вздымалась над тульей, приподнимая рыбачью лодочку под
белым накрахмаленным парусом - крохотную, не больше табакерки. В лодочке
боролся со стихией фарфоровый рыбак - присмотревшись, можно было сосчитать
пуговицы на его куртке, терзаемой невидимым ветром. Когда Май покачивала
головой, лодочка кренилась то вправо, то влево, колыхался парус, играли
блестки на поверхности бархатного моря, и у всех захватывало дух от
мужества фарфорового рыбака.

- Дивно, принцесса, - сказала горничная. Ее товарки - а в просторной
гостиной их было видимо-невидимо - согласно закивали головами.

Маленькая Май совершенно не умела еще скрывать свои чувства - забыв,
что принцессе приличествуют выдержка и достоинство, она принялась радостно
и шумно кружить по комнате.

Сестра ее Вертрана, тоже принцесса, но двумя годами старше,
усмехнулась снисходительно. Вертрана не уступала сестре в изяществе и
миловидности, разве что кудряшки у нее были темнее, а нрав несколько
серьезнее. Сейчас она примеряла восхитительное платье цвета чайной розы с
маленьким бантиком на правом бедре, и длинные кружевные перчатки. На шляпе
ее вели хоровод веселые поселяне - но не фарфоровые, а атласные, набитые
ароматическими солями и расточавшие поэтому тонкий, изысканный запах,
который вряд ли свойствен настоящим танцующим крестьянам.

- Я обожаю тебя, Верта! - Май, чуть не сбив с ног снующую вокруг
сестры портниху, кинулась Вертране на шею и чмокнула ее в щеку так
искренне, что фарфоровый рыбак едва не опрокинулся в бархатную пучину.

- Ах, Май, - и Вертрана снова снисходительно улыбнулась.

- Я обожаю тебя, Юта! - воскликнула Май и, оставив Вертрану, обвила
руками шею своей самой старшей сестры, которая примеряла платье в углу
возле дверей.

Та вздрогнула и отстранилась, одарив Май вымученной улыбкой.

Платье принцессы Юты было розовым, как младенец. Оно казалось
коротковатым - подол болтался высоко над землей, открывая взорам большие,
чуть косолапые ступни. Юта уставилась в зеркало тупо и мрачно - а из
зеркала на нее тупо и мрачно взирала некрасивая долговязая девица, которой
роскошное платье шло так же, как парчовый жилет балаганной обезьянке.

- Не сутультесь, принцесса, - деловито потребовала портниха.

Юта ответила ей тяжелым взглядом.

- Шляпку, ваше высочество, - почтительно предложил шляпных дел
мастер.

Юта отвернулась.

Шляпка, впрочем, была совсем не плохая - она изображала поединок дня
и ночи. Со стороны ночи мерцал черный бархат, усыпанный маленькими
стеклянными звездами, со стороны дня - трепетал лоскутками розовый шелк, и