Чтение 53–й страницы книги ~Шрам~

рядом с ней стоял убийца Динара - и Луаян, поглядывающий на обоих через
плечо, с изумлением подмечал в дочери множество мелких, немыслимых до сих
пор черточек.

Она стала женственнее. Она безусловно стала женственнее, и линии
красивых губ пролегают мягче - даже сейчас, когда она хмурится. Ей глубоко
не безразлично, что рядом стоит Солль - человек, которого она не так давно
готова была уничтожить!

Трещали, занимаясь, сухие поленья. Декан с трудом заставил себя
вернуться к разговору.

- Это я виновата, - сказала Тория траурным голосом. - Будь проклят
мой язык...

Луаян осуждающе на нее покосился:

- Поосторожней с проклятиями...

Потом, подумав, подошел к одному из высоких шкафов и отпер дверцу.

- Отец... - голос Тории дрогнул.

Декан извлек из сейфа яшмовую шкатулку, откинул крышку, взял с черной
бархатной подушечки нечто, тихонько звякнувшее желтой цепочкой:

- Вот он, Солль... Взгляните, можно.

На ладони у него лежала золотая пластинка с фигурной прорезью -
медальон на цепочке.

- Это Амулет Прорицателя... Немыслимо ценная вещь, хранимая в тайне.

- Меня нельзя выпускать из этой комнаты, - сказал Солль в ужасе. - Я
же все им доложу...

Декан поймал сочувственный взгляд Тории, обращенный к Эгерту;
подумал, покачал головой:

- В моих силах сделать так, чтобы вы забыли... о виденном. Как забыл
ваш друг Гаэтан об одном случае, свидетелем которого он случайно стал...
Это возможно - однако я не буду этого делать, Эгерт. Вы должны пройти свой
путь до конца. Боритесь... за свою свободу, - последние слова декан
произнес, обращаясь к медальону.

- Но что, если Лаш узнает?! - взвилась Тория.

- Я не боюсь Лаш, - отозвался декан глухо.

Пламя в камине разгоралось все сильнее, и медальон на ладони Луаяна
отбрасывал блики на потолок.

- Он совсем чистый, - сказал декан вполголоса. И Эгерт, и Тория
удивленно взглянули на него:

- Что?

- Он чистый, - пояснил декан, - золотой... Ни пятнышка ржавчины. Ни
крупинки... А ведь накануне больших испытаний... Он чует опасность,
нависшую над миром, и ржавеет. Так было полвека назад, когда на пороге
стояла Третья сила... Тогда, я помню, меня, мальчишку, тоже мучили
предчувствия - и медальон, как говорят, был полностью ржав. Теперь он
чист... Будто ничего и не угрожает. Но я-то знаю, что это не так!

Сдержав прорвавшуюся горечь, декан в полном молчании спрятал медальон
обратно в сейф.

- Угрожает... Лаш? - спросила Тория шепотом.

Декан подбросил в камин поленьев - Солль отскочил от рассыпавшихся
искр.

- Не знаю, - признался Луаян неохотно. - Лаш имеет к этому какое-то
отношение... Но самое страшное - что-то другое. Или... кто-то другой.

Зима наступила в одну ночь.

Проснувшись рано утром, Солль увидел, что серый сырой потолок тесной
комнатки побелел, как подол подвенечного платья; не было слышно ни ветра,
ни шагов, ни стука колес на площади - в торжественной тишине на землю
валились снега.

По традиции, в день первого снега отменялись все лекции; узнав о
таком обычае, Эгерт обрадовался даже больше, чем мог ожидать сам.

В университетском дворике скоро стало весело; под предводительством
Лиса мирное студенчество внезапно переродилось в орду прирожденных воинов
- наскоро слепленная снежная крепость успела пасть, и не однажды, прежде
чем в битву ввязался Солль.

Как-то само собой получилось, что вскоре он, как герой древности,
оказался один против всех; рук у него, кажется, было не две, а десять, и
ни один бросок не пропадал даром - любой запущенный снежок находил свою
цель, чтобы превратиться в снежную крошку на чьем-нибудь раскрасневшемся
лице. Атакуемый со всех сторон, он нырял под неприятельские снаряды, и они
сталкивались у него над головой, осыпая светлые волосы снегом; отчаявшись
поразить слишком уж подвижную мишень, противники его, сговорившись,
собирались уже пойти в рукопашную и закатать непобедимого в сугроб -
когда, оглянувшись, смеющийся Солль вдруг увидел наблюдающую за схваткой
Торию.

Лис со товарищи сразу же стушевались; Тория, не спеша, нагнулась,
зачерпнула снег и скатала его в шарик. Потом, несильно размахнувшись,
бросила - и угодила Соллю в лоб.

Он подошел, стирая с лица снежную воду; Тория серьезно, без тени
улыбки смотрела в его мокрое лицо:

- Сегодня первый снег... Я хочу тебе что-то показать, - не говоря
больше ни слова, она повернулась и пошла прочь; Эгерт двинулся за ней, как
привязанный.

Снег ложился, засыпая университетские ступени, и на головах железной
змеи и деревянной обезьяны вздымались необъятных размеров зимние шапки.

- Это в городе? - спросил Эгерт обеспокоенно. - Я бы не хотел...
встречаться с Фагиррой.

- Разве он посмеет приблизиться к тебе в моем присутствии? -
улыбнулась Тория.

Город тонул в безмолвии; вместо гремящих телег по улицам бесшумно
крались сани, и широкие следы их полозьев казались твердыми, будто
фарфоровыми. Снег валил и падал, укрывая плечи пешеходов, пятная белым
черных удивленных собак, скрывая от глаз отбросы и нечистоты.

- Первый снег, - сказал Эгерт. - Жаль, что растает.

- Вовсе нет, - отозвалась Тория, - каждая оттепель - будто маленькая
весна... Пусть тает. А то...

Она хотела сказать, что снежная гладь напоминает ей чистую простынь,
которой накрывают покойника - но не сказала. Пусть Эгерт не думает, что
она всегда шутит так мрачно; зима ведь действительно красива, и кто
виноват, что в сугробе можно замерзнуть до смерти, вот как ее мать?

На выступающих из стен балках сидели красногрудые снегири с белыми
снежинками на спинах, похожие на стражников в их яркой форме; тут же
прогуливались и стражники с длинными пиками, красно-белые, нахохленные,
похожие на снегирей.

- Тебе не холодно? - спросил Эгерт.

Она глубже засунула руки в старенькую муфту:

- Нет. А тебе?

Он был без шапки - снег ложился ему прямо на волосы и не таял.

- А я никогда не мерзну... Меня отец воспитывал как воина, а воину,
помимо всего прочего, приличествует закалка, - Эгерт усмехнулся.

Миновали городские ворота - мокрый снег залепил оскаленные пасти
стальным змеям и драконам, выкованным на тяжелых створках. По большой
дороге тянулись санные обозы; Тория уверенно свернула и вывела Эгерта к
самому берегу реки.

Подобно стеклу, покрытому изморозью, поверхность воды была затянута
корочкой льда - плотной и матовой у берегов, тонкой и узорчатой у
середины; сама же стремнина оставалась свободной, темной и гладкой, и на
самом краю льда стояли толпой черные, исполненные важности вороны.

- Мы пойдем вдоль берега, - сказала Тория. - Посмотри... Тут должна
быть тропинка.

Тропинку погребло под снегом. Эгерт шагал впереди, и Тория старалась
попадать башмачками в глубокие следы его сапог. Так шли довольно долго, и
снег перестал, наконец, падать, и сквозь рваные дыры в облаках проглянуло
солнце.

Тория прищурилась, ослепленная - таким белым, таким сверкающим
оказался вдруг мир; Эгерт обернулся - в волосах у него вспыхивали цветными
огнями нерастаявшие снежинки:

- Долго еще?

Она улыбнулась, почти не понимая вопроса - в тот момент слова
показались ей необязательным довеском к снежному, залитому солнцем
великолепию этого странного дня.

Эгерт понял - и нерешительно, будто спрашивая позволения, улыбнулся в
ответ.

Дальше пошли рядом - тропинка выбралась на холм, где снег уже не был
таким глубоким. Одну руку Тория держала в теплых недрах муфты, а другой
опиралась на руку спутника - Солль плотнее прижимал к себе локоть, чтобы
ладонь ее, спрятавшись в складке рукава, не мерзла.

Остановились ненадолго, оглянулись на реку и на город; над городской
стеной сизыми столбиками стояли струйки дыма.

- Я никогда здесь не был, - признался Эгерт удивленно. - Как
красиво...

Тория коротко усмехнулась:

- Это памятное место... Здесь было старое кладбище. Потом, после
Черного Мора, здесь похоронили в одной яме всех, кто умер... Говорят, от
мертвых тел холм стал выше на треть. С тех пор это место считается
особенным, одни говорят - счастливым, другие - заклятым... Дети иногда
оставляют на вершине прядь своих волос - чтобы сбылось желание... Колдуны
из деревень ходят сюда в паломничество... А вообще... - Тория запнулась. -
Отец не любит это место... говорит... Но нам-то чего бояться? Такой
красивый белый день...

Они простояли на вершине еще почти час, и Тория, указывая замерзшей
рукой то на реку, то на заснеженную ленту дороги, то на близкий серый