Александр ЕТОЕВ

БЕГСТВО В ЕГИПЕТ

В детстве я выпиливал лобзиком, не курил и страшно не любил темноту.
Полюбил я ее только лет в восемнадцать, когда начал курить, зато перестал
выпиливать лобзиком. До сих пор об этом жалею.

Я помню, на нашей Прядильной улице, когда меняли булыжную мостовую,
мальчишки из соседнего дома в песке отрыли авиационную бомбу. Участок
улицы оцепили, жителей из ближайших домов эвакуировали к родственникам и
знакомым, а мы, сопливое население, стояли вдоль веревки с флажками и
ждали, когда рванет.

Приехала военная пятитонка, мордатый сапер с усами скомандовал из
кабины двум молодым солдатикам: "Леха! Миха! Вперед!" - и Леха с Михой,
дымя на бомбу авроринами, выворотили ее из песка, схватили, Леха спереди,
Миха сзади, и, раскачав, зашвырнули в железный кузов.

С тех пор я знаю, что такое "гражданское мужество".

Друзей у меня было двое - Женя Йоних и черепаха Таня. Втроем мы
бегали на Египетский мост смотреть на мутную воду.

Да, чуть не забыл, внизу под мостом протекала река Фонтанка.

Художник Тициан был неправ. В Египте звенят тополя - серебряные и
простые. И Мария везет младенца в скрипучей детской коляске с протертым
верхом из кожзаменителя. А Иосиф, добрый лысый еврей, плетется чуть в
стороне и бормочет невпопад Пастернака.

- Египет? Ты это брось, - сказал крестный. - Египет в Африке.

И, оттерев меня лбами, они с папой принялись на географическом атласе
искать Африку.

Сначала они пришли в Антарктиду, где холодно.

Потом отправились на кухню курить.

Потом вернулись и крестный сказал: "Ага!" Это он нашел Африку. Она
была разноцветная и большая, и по краям вся в трещинах африканских рек. В
Африке было жарко, и крестный с папой пошли в Покровский сад выпить квасу.

Я знал, что это надолго, спрятал в карман котлету и спустился черным
ходом во двор кормить черепаху Таню.

Старый Египетский мост охраняют сфинксы. Два - на коломенской
стороне, у нас, и два - на другой, египетской.

Уже с полгода мы Женькой Йонихом мечтаем сбежать в Египет. Женьке
мешает скрипка, мне - ничего не мешает, но без Женьки я не могу: сами
понимаете - дружба.

Йоних - человек гениальный, его мама, Суламифь Соломоновна, в этом
абсолютно уверена, особенно в его музыкальном слухе. А я - так себе,
серединка на половинку, просто человек, одним словом.

Собственно говоря, идея сбежать в Египет принадлежала Женьке. Я уже
не помню, почему он выбрал Египет, а не дебри Борнео и не Соломоновы
острова. Наверно, Египет тогда нам казался ближе. В Египет ходил трамвай -
забирался на Египетский мост, немного медлил и проваливался за
дома-пирамиды.

Зато я отлично помню, от чего он хотел сбежать - от этой своей
гениальности, в которую он не верил.

Женька Йоних с утра репетировал - возле открытой форточки вместо
утренней физзарядки. Скрипка еще спала, и звук получался сонный. Тонкий,
тоньше комариного клюва, он медленно утекал за окно и падал на холодный
асфальт. С кухни пахло куриным запахом пищи.

Женька Йоних вздыхал и с ненавистью глядел на скрипку. Скрипка, как
половинка груши, спала на его плече. Тогда он больно и с тихой злостью
таранил острым смычком ее надкушенную середину, она вздрагивала, сонно
зевала, и все повторялось снова.

В клетке на этажерке жил злобный попугай Степа. Он слушал и
насмехался. Музыку он не любил. Желто-зеленым глазом он смотрел на семечки
нот, рассыпанных по нотной тетради, и облизывался костлявым ртом.

Женька у себя репетировал, а я с утра пропадал на улице.

Утро было воскресное, и торчать у всех на виду в просыпающейся
коммунальной квартире - то еще, скажу я вам, удовольствие.

Сизый дым сковородок, застоявшееся в тазах белье, храп инвалида
Ртова, от которого дрожат стены и мигает лампочка в коридоре, утренняя
очередь в туалет... На улице было лучше.

Посверкивал утренний диабаз, небо перебегали тучки, но день обещал
быть теплый.

Ничего особенного от нашей улицы я не ждал, я знал ее как
облупленную. Трамваи по ней не ходили, криминальный элемент Кочкин с июня
был прописан в колонии, до ноябрьских праздников почти месяц. Друг, и тот
репетирует по утрам - и приходится гулять в одиночестве.

Поэтому, когда я увидел стоящего у стены человека, то поначалу не
заметил в нем ничего особенного. Стоит себе и стоит у дома N_13, голову
задрал вверх, над ним на фасаде кариатида, похожая на гипсовых
физкультурниц из ЦПКиО; когда-то кариатид было две, но напарницу ее в
прошлом марте убила ледяная сосулька, когда скалывали с крыш лед.

Но что-то меня в этом типе заинтересовало.

Какой-то он был не такой, как все. Не совсем такой. Стоял он не то
чтобы беспокойно, но все-таки теребил пуговицу на рукаве. И пусть бы себе
теребил, но при этом он удивительно напоминал Лодыгина, нашего лестничного
соседа, очень непонятного человека.

Такое же пальтецо, мышиного с пролысью цвета. Те же брюки в кривую
линейку. И шляпа - главное, шляпа старинного охотничьего покроя.

А на шляпе - сбоку - жестяная птица глухарь.

И уши, и нос трамплином, и голос - все было его.

И только рыжие мочалки усов, топырящиеся из-под мохнатых бровей,
были, кажется, не его.

Я задумался.

Глаза странного человека закрывали огромные в поллица очки -
коричневые, без просветов, как маска.

Нет, очки были не лодыгинские. Тот носит обыкновенные, и дужка
перемотана изолентой.

Я задумался еще крепче. Мне сделалось интересно. Я стал
присматриваться. Сначала к шляпе с приклепанным к ней намертво глухарем.

Шляпа на человеке жила своей особенной жизнью. Она тихо сползала ему
на глаза, доходила до какой-то черты и, должно быть, почувствовав, что
пора, - быстро падала с головы на асфальт.

Асфальт всхлипывал, шляпа - тоже, человек нагибался за шляпой, и в
это время с лица спадали очки.

Так он стоял, сгибаясь и разгибаясь. Сначала падала шляпа, потом, за
шляпой, очки. По очереди: шляпа - очки.

Но кто это был, Лодыгин или не он, - с места, где я стоял, было не
разглядеть.

Человек стоял рядом с домом, плечом припирая стену, и в промежутках,
когда не сгибался-не разгибался, делал вид человека, который очень
старательно высматривает кого-то на улице. Слишком старательно - и дураку
было ясно, что смотрит он для отвода глаз. Я это понял сразу. Но это было
еще не все. Не самое любопытное. Интереснее было другое.

Рядом с ним стоял еще один человек, без шляпы.

Ростом этот второй был ниже первого ровно на высоту шляпы, это когда
у первого она держалась на голове. Стоял он ровно, не сгибаясь-не
разгибаясь.

Лица у них были похожи. Вернее, очки на лицах. Коричневые, огромные,
словно выбраны из одной партии.

Я тихонько присвистнул и продолжал наблюдать.

Похоже, у этого, что стоял ровно, болели зубы. К щеке его прирос
какой-то дурацкий бабий платок в зеленый горошек да еще сверху
перевязанный узелком. Как заячьи уши.

Стояли эти двое тоже как-то не по-людски, а друг к другу спинами. Они
как бы не замечали один другого, как бы старались всем показать, что знать
друг друга не знают и совсем друг другу не интересны.

Такая вот загадочная картинка.

Поначалу картинка была немой. Только глухо стукала шляпа, да с
задержкой в пару секунд до подворотни, откуда я наблюдал, долетало гулкое
эхо.

Но что-то было еще - какое-то бормотанье, чей-то голос, невнятный и
шепелявый, скрывающийся за бубном очков и глухим барабаном шляпы. Чей