граните. Он так ни разу и не оглянулся, так и не понял, на какой
источенной проволоке висел все эти минуты.
битве напоминали лишь мучное золотистое крошево да масляные разводы на
полинялой коже воды.
игрушечных ядер. Потом посмотрел на белый призрак окна с впечатанной в
него кладбищенской крестовиной.
полетел вниз.
стряхнуть с себя усталую дурь. Посмотрел вверх. Верха не было. Ни верха,
ни Великой Цепешевой стены, ни рва за спиной - ничего. Все съела тьма: и
свет, который во тьме светит, и Жданова, и его самого - оставив лишь ночь
и слова, которые пристали к губам: "Как капли дождя высыхают... так и дни
мои исчезают уже..."
тебя тоже лицо птичье - ты кого больше любишь? Канареек? Скворчиков? Я -
голубей. По мне - лучше голубка птицы нету. Голубок, он свой, он родной,
гу-гу-гу-гу - голос какой, а? От него домом пахнет. Я же все так - там,
здесь, Тигр, Хоросан, Басра. Перекати-камень как говорится. Или у вас не
камень?
значит. Это хорошо. Так поле, говоришь? Вот-вот, поле. Но камень лучше.
Перекати-камень мохом не обрастает. Вот вы, Александр Михайлович, родом из
иудеев? Это хорошо. Это значит - хорошая кровь, крепкая. А к голубкам вы
относитесь, извиняюсь, как?
Амор Фати. Смотри - открываю клетку. Эй, Аморка, лети! Не летит. Не хочет
лететь Аморка. Что толку лететь? Это все равно как бежать от смерти. Беги,
не беги, все равно догонит...
А то какой-то ты не веселый, Александр Михайлович. Вы что пить будете?
Кларету хотите? Хересу? Ай, какой у нас херес! Илла лахо, какой херес.
Пойдемте...
не видели. Ручку извольте. Слабы вы еще, слабы. Вот я вас под ручку и
поведу. Праздник сегодня, Александр Михайлович. Гости будут. Стол будет.
Сынок мой сегодня женится. Владик мой...
пока подождите. Я скоро. А потом - погреба. Кларет. А вы тут пока с
голубками...
ноги словно свинца налили.
"Беги, не беги..." Закудахтал в клетке шелковый Амор Фати. Зискинд подошел
к клетке, тронул медную нить, и та запела на поднебесной ноте. Голубок
повернул голову и доверчиво посмотрел на Зискинда. Красная точка крови
застыла на его плоском зрачке.
волнами накатывало на сердце. Словно он забыл что-то важное, важнее чего
не бывает... Он стал перебирать в памяти слежавшиеся мертвые зерна. Книги?
Не то. Дом? Нет его, теперь уже нет. Жизнь? Смерть? Может быть... Нет,
вряд ли. Тогда что?
полосы на раскаленном металле? Который легко, как щепки, перебрасывает
мостки от настоящего к прошлому? Кишкан?
трудно было назвать жильем. Скорее уж какая-то голубятня, хотя и на
голубятню она была не похожа. Птичья тюрьма с одиночными
клетками-камерами. С птицами, которые не хотят улетать. Amor fati!
ногах он больше не чувствовал. Он подошел к двери, не раздумывая, открыл и
увидел захламленную, с кисловатым запахом сырости ротонду со стекающими
из-под грязного стеклянного колпака тонкими ручейками света. От ротонды
лучами расходились три коридора. Над арками, которыми они начинались,
виднелись три одинаковых картуша, с которых из-под вековой пыли проступали
силуэты гербов.
не все ли равно, и решил повернуть налево.
окатила шею, потом лицо. По полу замелькала тень, он посмотрел вверх и
увидел над головой птицу. Голубь уже не метался, справившись с первой
робостью, а летел прямо и ровно, за кругом делая круг и по неторопливой
спирали опускаясь ниже и ниже.
прозрачными крылья, Зискинд внезапно почувствовал, как тело его
наполняется легкой силой, и в сердце нет больше ни холода ни тепла, есть
только легкий жар, и сам он знает, что ему надо делать.
вправо. Зискинд двинулся следом. Стены, мимо которых он проходил, были
наглухо затянуты тяжелыми прямоугольниками шпалер. Было темно, но краски
на ткани, словно чувствуя его приближение, начинали медленно тлеть,
наполнялись фосфорным светом, картины на глазах оживали, заманивая,
затягивая в свою опасную, призрачную и одновременно настоящую жизнь.
поля, к краю поля подходит лес, вдали башенки, башни, покосившаяся голова
храма.
усах, пальцы зацепились за блюдо с истерзанной бараньей ногой, человек
молод и пьян. На добром лице улыбка. Глаза смотрят на Зискинда.
Зискинду по-приятельски, он его приглашает за стол - вот и место рядом
пустое, и вино налито, и чем закусить Бог послал. Ждут гостя, давно
заждались, подсаживайся, жалеть не будешь, веселье-то у нас какое, смотри.
плодами украшены голые пики деревьев, он видит белые лица, выпученные от
страха глаза, обвисшие плети рук.
хохот, бежит...
лица нет, перед ним женщина, она спит. Тень от облака закрывает ее лицо.
нож. Голова поворачивается. Профиль льва. Еще поворот. Гордость, ярость,
притворство, хитрость, яд, неправда, смирение, любовь... Радуга. Человек
на ногах, смотрит прямо: лицо у него лисье. Худое, острый нос, усы
кольцами. И облака больше нет, не было никакого облака. Была тень от этого
человека, растекшаяся свинцовой лужей.
только мертвые погасшие нити, мертвый станок ткача, время мертвое...
бесконечен, мало воздуха, он бежит, а слева, справа, везде - этот человек,
этот смех, этот праздник любви и смерти.
как живой, только маленький. Таких он еще не видел. Длинный корпус из
дерева, небольшой киль, форштевень, круто уходящий под углом вверх,
высокий косоугольный парус. Корма пестра от резьбы и ярких восточных
красок. Таких игрушек-суденышек в комнате было много.
на Востоке? - и резко отдернул руку.
тоже моряк. Был, был, конечно. Жизнь списала на берег. Годы, события. Да и
кое-кто из человечьего стада посодействовал, илла лахо...
для здоровья полезно. Помню, однажды в Каире сподобил меня Аллах заболеть
"темной водой". Чем я только тогда ни лечился. Все перепробовал. Мозги
летучих мышей с медом, лал, коралловые опилки. К самому Синану в Багдад
ездил. В лучшем госпитале лежал. Динаров отдал столько: скажу - не
поверишь. И ничего. Как ходил в сортир вдоль по стенке, когда в первый раз
прихватило, так и после всех этих эскулапов ходил. А один муэдзинишка, что
вечно возле Сирийских ворот толокся, мне и посоветовал: а ты, говорит,
вином лечись. По секрету, конечно, посоветовал. Тогда с этим было строго.
Сами понимаете, Пророк не велел. Ну, я как бы подкрашенную водичку, вроде
как по-нынешнему чаек. Кружечку, другую. И через месяц - глаза как
стеклышки, от болезни только воспоминания.
херес. Вы такого хереса нигде не попробуете. Аллахом клянусь. Осталась еще
пара бочонков. Идемте. И погреба наши заодно посмотрите. Вас как по
батюшке? Федорович? Значит, Иваном Федоровичем будете?
Николаев Андрей
Белогорский Евгений
Никитин Юрий
Бажанов Олег
Круз Андрей
Шилова Юлия