Чтение 5–й страницы книги ~Симплегады~

вздохнул, и Мендель спиной ощутил усталую дрожь опоры. Течение
воды сбилось, и от опор по темной поверхности побежали рубчики
волн.

Свет от фар патрульной машины упал на воду, и широкая световая
дорожка протянулась в сторону Менделя.

Тотчас ответила память.

Мендель вспомнил. Там, на площади возле сквера, другой свет, не
отраженный, как этот, а усиленный предощущением опасности и
потому много жестче и яростней, ударил из-за угла по глазам.
Площадь вспыхнула, словно бумажная декорация, подожженная светом
автомобильных фар.

Это случилось, когда Мендель почти завершил свой крестный путь к
желтому зданию с колоннами. Он шел к нему, ведомый цепкими
взглядами из темноты, подходил, приближался, а в мыслях было
одно -- умереть, умереть, вот сейчас, и чтобы ни шагу дальше.
Чтобы разорвалось сердце, разверзся под ногами асфальт, чтобы
ничего больше не было -- ни смерти, той, что держит его на
прицеле, ни той, что ждет его за высокой дверью между колонн.
Чтобы была она здесь, в нем, сейчас, а не ходила вокруг
сходящимися кругами и не пытала страхом.

Вспышка света и шелест шин ворвались в течение этой мучительной
мысли, и Мендель, не зная, что делать, слепо метнулся в сторону.
Он не сразу понял тогда, что в свете его спасение.

Это был обыкновенный гражданский автомобиль, низенький, плоский,
таких тысячи в часы пик трутся боками в вечных уличных пробках.
Машиной, верно, управляла сама судьба.

И все, что было на площади,-- тумбы, ограда сквера, колпаки
настенных видеофонов и жирафьи шеи тусклых уличных фонарей --
зашевелилось, ожило вдруг и, спасаясь от слепящего ока фар,
принялось обрастать тенями.

Сам памятник, всему здесь хозяин, дрогнул и перекосился. Тени --
двойники каменных рук -- потянулись вперед к мальчику -- через
сквер, ломая стриженные кусты и сминая низкое садовое
ограждение. Они почти его обхватили, тени, а грязная вата,
шевелящаяся в выбоинах асфальта, норовила опутать ноги. И все
это, более, чем невидимые глаза людей, решило для него остальное.
Не осознавая, что делает, он метнулся сквозь плотный свет и
побежал вдоль стены в сторону от колонн.

Очень скоро стена здания оборвалась. Справа от бегущего мальчика
потянулся, теряясь в бесконечности улицы, высокий белый забор.
Вряд ли он понимал умом, что наблюдающие за ним невидимки не
решатся в такой момент пуститься вдогонку или стрелять из
укрытия. Машина -- значит, свидетели. Он просто бежал, не зная,
что будет дальше. И когда почувствовал, что бег по открытой
улице ничего хорошего не сулит, Мендель на бегу прыгнул на
стену, нога зацепилась за случайную выщербину, еще толчок -- и,
не понимая, как получилось, он уже летел в темноту по другую
сторону забора...

Дрожь на воде угасла. Мост замер до новых ударов и пока отдыхал.
Тоскливо пела вода. Тоскливо тянулась ночь. От неуюта и тесноты
немело и ныло тело. Настоящее -- страх и тоска. Будущее --
неизвестность. Все вокруг было странно и зыбко, и сама вода,
единственное живое, с кем он мог переброситься взглядом, даже
сама вода больше не успокаивала. Из открытой, речной она
превратилась в колодезную, глухую. Из друга стала врагом.

А еще там, в чернильной воде левее пятна от прожектора на дне
лежала та самая смертельная пуговица, которую дал ему Главный.
Мендель о пуговице не думал, забыл, хотя круглый след на ладони
до сих пор отливал чернью.

И одна мысль, простая и жуткая, явилась неизвестно откуда, а
когда он осознал всю ее каменную весомость, мальчику сделалось
страшно. Ему показалось, что вода не внизу. Она вокруг, и мир
переворачивается и тонет. И мост, давший ему приют, уже не
спасает. Наоборот, мост сам наваливается на него, с силой
прижимает к воде, вода все ближе и ближе...

Имя! Они знают имя. Мендель сам назвал свое имя тогда у стены. А
имя -- это все. Это -- адрес. Это -- дом. Это... дедушка. Вот
самое страшное -- дом и дедушка. И то, что он сидит сейчас здесь
и думает, что до дедушки им не добраться... Только такой наивный
дурак, как Мендель, мог подумать такое. Имя, дом, дедушка. Он
представил, как эти люди врываются в дом, в квартиру... Нет, они
входят тихо. Дедушка, как всегда, читает. Нет, он не читает, до
чтения ли ему, когда внук неизвестно где. Он просто ходит по
комнате, места себе не находит. Он кашляет от волнения и часто
хватается за грудь. И тут появляются они... Нет, нет, не может
такого быть. Они не войдут, они ничего с ним не сделают, дедушка
ни при чем... Зато ты -- при чем. Глупец. Дурак. И... Нет, он не
будет предателем. И отсиживаться тоже не будет. Не нужно ему
ничего, когда там дедушка.

* * *

К полуночи кабинет превратился в ад. Кондиционер не работал.
Воздух, затхлый и душный, был вязок, как гнилая вода.

Лежнев с ненавистью посмотрел на окно, на чуть приоткрытую
створку, словно она виновата. Ночь, а ни капли прохлады. Дым,
как повис в воздухе, так и висит, не шелохнется даже.

Лето... Подойти сейчас и распахнуть створку настежь. Плюнуть на
Секретную часть. Кто заглянет сюда, в это окно, одно из сотен,
светящихся над колодцем двора в доме, который в городе выше
всех. Если только вражеский спутник прорвет защитное поле. Дурь!
Никакого спутника. Ночь, духота и дурь идиотов из Секретной
части. Открыть окно -- служебное преступление. Нарушение режима.
Дурь!

Лежнев опустил голову совсем низко и расправил рубашку,
вздувшуюся на животе пузырем. Жара его утомила. Он поднял
голову, зажег новую сигарету и посмотрел на подремывающего у
стены Кравца.

"Ну вот, капитан, теперь мы вроде бы квиты. Твоя очередь бить.
Тогда -- я тебя, теперь -- ты меня, если, конечно, сможешь. Ты
прозяпал мальчишку, когда твои лопухи ползали в открытую по
стене. Я дал добро на то, чтобы его отпустили. Бей, Кравец. Чего
же ты дремлешь, бей."

Лежнев смотрел на Кравца и не скрывал усмешки.

"Нет, ты не ударишь. Ты умный, хоть и вляпался из-за своих
дураков. А умные по роже не бьют. Умные делают так, чтобы
человек сам разбил себе рожу. Или чтобы ему разбили. Но и это у
тебя не получится. Как говорил товарищ Полозов, события надо
легонько пинать под зад, чтобы умники, вроде тебя, не очень
путались под ногами."

Он заметил, что на скулах Кравца медленно перекатываются
желваки. Лежнев затянулся и выпустил в сторону капитана тонкую
струйку дыма. Вдруг ему стало скучно смотреть на Кравца и думать
об этом конченом для него человеке. Он стал думать о предстоящем
эксперименте, о Маленьком Генерале и совете, который тот подарил
ему на прощанье. Что касается эксперимента и роли в нем генерала
Полозова, то не все здесь было понятно. Почему, например, вместе
с детьми в будущее посылают именно его, Полозова. Неужели для
такого рискованного предприятия не могли подыскать фигуру рангом
пониже. А то сразу -- и генерала. Как будто и вправду кандидата
выбирали по росту.

Лежнев улыбнулся, представив генерала в компании десятилетних
детей. Потом подумал о Масленникове, нахмурился и посмотрел на
часы. Стрелка перевалила за полночь. О Менделе сообщений не
поступало.