Иван ЕФРЕМОВ

ГОЛЕЦ ПОДЛУННЫЙ

- Попробую и я рассказать вам кое-что, - сказал молчавший весь
вечер Георгий Балабин, коренастый, плотный, похожий на медведя
человек, заросший до глаз короткой щетинистой бородой.

За этой простоватой внешностью скрывались знания и огромный опыт
заслуженно уважаемого в ученом мире исследователя Сибири.

- Во всех ваших рассказах, - продолжал Балабин, - я подметил одну
особенность: необычайное, встреченное почти каждым из вас, как бы
соответствует внутренним исканиям каждого... Разве эти встречи не
результат многолетних, может быть бессознательных, поисков? Терпеливое
стремление тренирует нашу чуткость, дает умение отделить настоящее от
случайного - это своего рода внутренний компас, который в нужную
минуту подскажет вам, что вы на верном румбе... И кто знает, быть
может, мы потому и встречались в жизни с интересными и замечательными
событиями, что постоянно следовали этому своему компасу.

В Восточной Сибири есть Витимо-Олекминский национальный округ.
Северо-восточная часть этой обширной горной страны, примыкающая к
южной границе Якутии, представляет собою сплошной узел горных хребтов,
едва ли не самых высоких во всей Сибири. Недоступность и безлюдье этих
мест исключительные. До самого последнего времени путешественники в
них не бывали. Пятнадцать лет тому назад мне пришлось первому пересечь
это "белое пятно" на карте. Я говорю "первому", подразумевая, конечно,
ученых-исследователей. Коренные жители страны - тунгусы и якуты - во
время своих охотничьих перекочевок исходили вдоль и поперек и эту
дикую область. Тунгусские охотники сообщали мне не раз драгоценные
сведения об участках, еще не пересеченных маршрутами, и уверенно
чертили подробные карты речек, ключей и горных хребтов. Даже самые
мелкие речки, служившие основными путями при кочевьях, имели у них
свои названия. Не так обстояло дело с гольцами. Практический ум
таежного охотника избегал лишнего загромождения памяти названиями не
важных для передвижения или обитания мест, и для горных вершин мне
приходилось придумывать названия самому.

Итак, в конце декабря 1935 года я находился на реке Токко,
готовясь покинуть пределы Якутии и пройти к верховьям реки, в
Витимо-Олекминский национальный округ. От моей большой экспедиции
остался лишь маленький отряд; остальных сотрудников я направил в
сторону Алдана и на Лену, расширив район своих исследований.

Сам же я, невзирая на свирепые морозы и недостаточные запасы
продуктов, стремился пересечь горный узел, доступный легче всего
именно в зимнее время, когда бурные реки, бушующие в непроходимых
ущельях, скованы льдом и передвижение по дну ущелий на оленьих нартах
не встречает особых затруднений. Три моих спутника были незаменимы
каждый в своем роде. Якут Габышев - проводник, он же вожатый и хозяин
оленьего каравана, геолог Александр Александров и рабочий Алексей,
исполнявший обязанности повара, золотоискатель и охотник, - все
испытанные таежники, не раз ходившие со мной в глухие места Сибири.

Восьмой месяц моего путешествия близился к концу, но впереди была
еще очень трудная часть пути. Наш караван из семи нарт с четырьмя
запасными оленями быстро двигался по замерзшей реке, и все больше мест
долины Токко наносились впервые на географическую карту. Река изменила
свое извилистое течение, оправдывавшее ее название "токкорикан"
(по-тунгусски "извилистый"), и текла теперь поразительно прямо. День
за днем планшеты нашей съемки пристраивались к большой карте -
результату многомесячного упорного труда, показывая широкую прямую
долину, направляющуюся к истокам реки - к югу. День за днем раздавался
в тишине дробный стук оленьих копыт, скрип покачивающихся нарт, и мы
уносились все дальше, туда, где вставала над округлыми волнами низких
сопок зазубренная линия мрачных гор.

Мы продвигались по однообразной местности - южному краю Ленской
платформы. Это невысокое плато, расчлененное на бесконечные ряды сопок
почти одинаковой высоты, мы старались, несмотря на короткие дни,
проехать как можно скорее. Двадцать первого декабря закругленные,
покрытые темной щетиной елового леса сопки сменились длинными,
заострившимися кверху увалами, поросшими лиственницами, рыжевато-серый
цвет которых резко выделялся на темной зелени лесов из ели и кедра.
Это означало, что мы покинули пределы платформы с ее однообразным
рельефом и известняками и подошли к передовым бастионам горной страны
из гранитов и гнейсов - твердых пород древнейшего цоколя материка,
поднятых здесь недавними движениями земной коры на большую высоту.
Оживление геолога, до сих пор сумрачно сидевшего на своей нарте со
съемочной планшеткой на груди, как нельзя лучше показывало перемену в
окружающей местности.

Небо расчищалось и голубело над головой, низкие тучи плотной
завесой отходили на юг, косо нависая над преддверием горной страны.
Мороз усиливался, скрип нарт становился все звонче и выше тоном, над
караваном вилось облако пара от короткого и частого дыхания оленей. Я
удобно расположился на широких грузовых нартах, на вещах, поджав под
себя левую ногу и свесив правую, игравшую роль тормоза и руля. Время
от времени я перекладывал вожжу из одной руки в другую или тревожно
пошевеливал пальцами ног, стараясь уловить грозные признаки
замерзания, требовавшие немедленной пробежки. Мы давно прикончили наш
запас масла - это понижало сопротивляемость холоду.

Серые облака впереди окрасились красным, и в углубления снежной
пелены легли длинные голубые тени. Выпуклый крутой бок массивного
гольца выдвинулся на повороте реки. Обогнув его, мы увидели, что
долина образовала широкую развилину, разделенную массивной сопкой с
зубчатым гребнем. Это и была большая развилина вершины Токко в месте
впадения крупного левого притока Чироды. Отсюда долина Токко,
превращаясь в узкое ущелье, загроможденное порогами, поворачивала к
юго-западу, приближаясь к верховьям Чары. Там, в обширной котловине,
между двумя высокими хребтами находился небольшой населенный пункт с
факторией и радиостанцией. Туда мы и стремились для возобновления
запасов продовольствия. Свернув в долину Токко, уже в сумерках мы
быстро выбрали место для палатки. В нашем давно путешествовавшем
отряде все необходимые вечерние работы производились с быстротой и, я
бы сказал, изяществом хорошо сыгравшейся труппы артистов. В
сгущающейся темноте мы связали шесты, разгребли снег, поставили
палатку и напилили дров. Алексей установил печку и занялся
приготовлением обеда. Из торчавшей сбоку от входа в палатку печной
трубы вырывалось бледное пламя. Оглядев в последний раз смутно
черневшие на снегу нарты, мы вошли в палатку и, осторожно миновав
раскаленную печку, погрузились в тепло. Что может быть приятнее первых
минут в нагретой палатке после трудового дня на жестоком морозе?
Яростно срываешь с себя обледенелый мокрый шарф, закрывающий лицо,
снимаешь шапку. Еще немного терпения - и оленьи шкуры постланы на
лиственничных ветках, набросанных на мерзлую землю, развернуты
спальные мешки. Освободившись от тяжелой одежды, закуриваешь огромную
козью ножку и с наслаждением впитываешь всем намерзшимся телом
чудесную теплоту.

Так было и в этот вечер, когда мы расселись в палатке, поджав
ноги, и начали поглощать неимоверное количество горячего чая в
ожидании, пока сварится мясо. Большой мороз сушит не хуже зноя, пить
целый день нечего, и к вечеру появляется неутолимая жажда. В
благодатном тепле, при красноватом мерцании уютно потрескивающей
печки, хмурые, обветренные лица отмякали, суровые морщины
разглаживались. Наконец в печку перестали подкладывать дрова, и в
палатку неумолимо стал забираться ледяной воздух. Нужно снова надевать
ватники, запасные меховые носки и влезать в спальные мешки, тщательно
закупориваясь. В тишине и резком холоде остывшей палатки еще некоторое
время металось уже бессильное пламя угасавшей печки, освещая то
висящие над головой для просушки унты, рукавицы, шапки и шарфы, то
приготовленную на утро растопку, то угол вьючного чемодана. Печка
погасла. Сквозь дремоту до сознания доходили редкие звуки внешнего
мира: далекий грохот оседающего льда, треск лопающегося дерева,
беготня согревающихся оленей...

Следующий день, день зимнего солнцеворота, принес хорошую погоду
и еще более крепкий мороз. Бледное небо стояло над нами высокое и
ясное. В недвижном воздухе морозного утра пар дыхания, вырываясь изо
рта, сразу превращался в мельчайшие льдинки. Трение льдинок на лету
друг о друга и производило характерное тихое шуршание. Этот тихий
шелест, называемый якутами "шепотом звезд", означал, что мороз больше
сорока пяти градусов. Геолог, взявшийся голой рукой за оставленный на
ночь снаружи ртутный термометр, невольно издал крик удивления:
стеклянная палочка термометра разлетелась на длинные иглистые осколки,
а замерзший ртутный шарик прилип к пальцам. Пришлось извлекать со дна
чемодана спиртовой термометр, который вскоре показал почтенную цифру
-57°.

Возобновив запас дров и согревшись горячим чаем, мы разбрелись по
своим делам. Геолог поехал на нартах вверх по Чироде, проводник ушел
проверять оленей. Алексей - промывать золото. Я решил взобраться на
голец, чтобы осмотреться и заснять с высоты окружающую местность.
Иначе трудно было разобраться в частоколе горных пиков.

Лагерь опустел. Палатка, наполовину скрытая мелкими
лиственницами, казалась совсем маленькой, затерянной среди огромных
скал. Выбрав пологий отрог, я начал медленно подниматься по звонко
скрипевшему, немыслимо чистому снегу. Гладкие подошвы моих унтов
скользили: приходилось цепляться за стволы деревьев. Морозный воздух
не давал возможности глубоко дышать. Это очень утомляло; крупные капли