Чтение 17–й страницы книги ~Бои местного значения~

выглядело значительно моложе. Гладкая кожа, подтянутый живот, не слишком
большая" но крепкая, ничуть не оплывшая грудь.

Он даже прикусил губу, чтобы не издать себя шумным дыханием.

Но кто же она и что тут делает? Вернее, что тут делает он, а
женщина, похоже, у себя дома.

Наконец, видимо, удовлетворенная осмотром, она прошла по комнате,
покачивая бедрами, остановившись в двух шагах от изголовья постели,
надела длинную ночную рубашку, потом задула лампу.

Довольно бесцеремонно перешагнула через него, толкнув в бок, легла
у стены, потянула на себя край одеяла.

Скорее инстинктивно, чем осознанно, он положил ладонь на грудь
женщины.

- Ты что, не спишь? - удивленно, но спокойно спросила она. - Я
думала, вы с Николаем Александровичем до чертиков набрались.

Не понимая, о чем идет речь, но осознав, что женщина его не
прогоняет, он продолжил. Потянул вверх край рубашки, стал шарить жадными
дрожащими руками по незнакомому, но восхитительному телу. Тем и
восхитительному, что незнакомому.

- Что это вдруг с тобой? - В шепоте женщины прозвучали и насмешка,
и кое-что еще. Она не отстранилась, напротив, тоже обняла его. И даже
поудобней повернула голову, подставляя губы.

- Ого! Действительно. Давно пора было уехать. Ты правда меня еще
любишь?..

Не отвечая, потому что нечего было отвечать, он продолжал ласкать
ее, одновременно мучительно пытаясь вспомнить хотя бы имя. Такого с ним
еще не случалось. С другими - да, он слышал о подобном, но чтобы самому
напиться так, что и не знать, как и в чьей оказался постели?..

Женщина, похоже, настолько соскучилась по этому делу, что не
настаивала на ответе. Неровно, сбивчиво дыша, она шепнула ему в ухо:

- Ну ладно, ладно, действуй, что ли.

Шестаков помотал головой, садясь на постели. Такое впечатление, что
они с Зоей занимались этим всю ночь напролет. Даже поясницу ломит. Ну
да, все так и было, вон губы у нее распухшие, а на груди и шее багровые
следы поцелуев.

Но что же все-таки произошло? Не белая ли вдруг горячка? Это же
надо - не узнал собственную жену! И в то же время такие яркие
воспоминания.

Только о чем?

Какой вдруг Пятигорск, молодая докторша? Он там вообще был один раз
в жизни, на экскурсии, когда лечился в Кисловодске. И уж тем более
никогда не был студентом-медиком. И не курил, сидя на подоконнике,
длинных сигарет с фильтром. И ни одна из его знакомых девушек или женщин
не носила цветных полупрозрачных трусиков в ладонь шириной, кружевных,
сильно открытых бюстгальтеров, неизвестно почему называемых "Анжелика",
не пила, так и не застегнув белый халат, венгерский (?) вермут из
картонного стаканчика и не занималась с ним любовью на узкой кушетке
процедурного кабинета под музыку каких-то "Битлов" из маленького
плоского транзистора.

Такого не было и просто быть не могло! Даже и слов, неожиданно
легко пришедших в голову, он никогда раньше не слышал, вряд ли сможет
объяснить, что они на самом деле значат.

Неладно что-то с головой, товарищ нарком, ох, неладно. Или после
вчерашнего в уме повредился, или, наоборот, сначала с фазы сдвинулся, а
потом уже чекистов начал бить. Шестаков босиком прошлепал к окну. Чуть
приоткрыл форточку, откуда сразу рванул в комнату морозный ветер с
искристой снеговой пылью. Закурил папиросу, а никакую не сигарету.
Окончательно приходя в себя, покрутил головой.

Ну, ладно. Чего не бывает. Выпили крепко вчера с Власьевым. Потом
действительно вспомнили с Зоей молодость. На фронте тоже так бывало,
после боя неудержимо тянуло к женщине.

Какие "провороты" моряки на берегу устраивали, и офицеры и матросы.
В борделях Гельсингфорса и Ревеля дым стоял коромыслом, очень мягко
выражаясь. Вот и он вчера так.

А сон уже позже привиделся. Как там Павлов писал: "Сон - небывалая
комбинация бывших впечатлений". Яркий - да, непонятный - тоже да, но
мало ли как и что может в воспаленном переживаниями и алкоголем мозгу
преломиться. Книга, давно прочитанная, вспомнилась или в кино что- то
похожее видел, а то и на пирушке хмельные друзья давними подвигами
хвастались.

На том и следует остановиться, чтобы действительно с нарезов не
сойти.

Он нашел глазами напольные, с двумя медными цилиндрами по бокам от
маятника, часы.

Десять минут десятого. С незапамятных времен нарком не просыпался
так поздно. А на улице все равно сумеречно. Мало, что январь, так еще и
пурга, и многокилометровый слой туч между поверхностью Земли и Солнцем.

Выбросил окурок в форточку, потянулся, присел несколько раз,
помахал руками, изображая нечто вроде утренней зарядки.

Тело слушалось великолепно и было, пожалуй, отзывчивее на команды
мозга, чем вчера или когда-то в обозримом прошлом.

Захотелось сделать что-нибудь такое... Покрутить "солнце" на
турнике, к примеру, побоксировать, саблей помахать, прыгнуть с вышки в
бассейн...

"Какой бассейн, когда ты в нем плавал?" - одернул он сам себя. В
море, в речке на даче - бывало, а в крытом бассейне с голубой
хлорированной, а то и подогретой морской водой, с упругой доской
трамплина?..

Да было ли, не было - неважно. Опять мысли из той же оперы. Решил
забыть - значит, забыть. Главное - чувствовал он себя гораздо лучше и
бодрее, чем когда- либо за последние пятнадцать лет.

И помещение, где он оказался, очень уж не соответствовало той
деревенской, хотя и просторной, и чистой избе, где принимал их Власьев
вчера. Если передние комнаты отвечали облику захолустного, нелюдимого
бобыля- егеря, то этот явно рабочий кабинет и видимая через полуоткрытую
дверь соседняя комната куда больше подходили просвещенному помещику
прошлого века, естествоиспытателю- самоучке, не лишенному вдобавок
художественного вкуса.

Кресло у стола было искусно сделано из громадных лосиных рогов,
стулья заменяли причудливые, слегка обожженные и покрытые лаком пни.

На стенах - охотничьи ружья: две вполне ординарные двустволки, еще
два очень неплохих вертикально спаренных штуцера, может, бельгийской, а
может, и английской работы, и еще совсем раритет - длинная капсюльная
шомполка солидного калибра, как бы не десятого.

В следующей комнате, узкой и длинной, с тремя окнами и круглой
печью-голландкой в углу, стены тоже занимали полки, на которых
выстроились многочисленные чучела птиц и лесных зверьков, стояли банки с
какими- то растворами, на верстаке располагалась целая таксидермическая
мастерская, простой дощатый стол загромождали книги, колбы, реторты и
очень приличный бинокулярный микроскоп.

И еще одна дверь, и там - шкуры на полу, кресла, настоящий, пусть и
маленький рояль, причем не довольно обычный в семьях интеллигентов
средней руки

"Юлиус Блютнер", а подлинный "Стенвей". До половины сгоревшие свечи
в подсвечниках над клавиатурой. И ноты разбросаны по крышке. Поигрывает,
выходит, Николай Александрович и здесь. Сам для себя, долгими зимними
вечерами. Шестаков вспомнил, как почти профессионально, с чувством,
играл старший лейтенант в кают-компании Вагнера. Заслушаешься.

Недурно устроился старлей Власьев! Прямо тебе убежище капитана Немо
на острове Линкольна. А книг-то, книг! Откуда столько в тверской глуши?

Впрочем, это как раз и не удивительно - после революции столько
помещичьего добра растащили хозяйственные крестьяне по домам, а после
раскулачивания много неинтересного комбедовцам имущества снова оказалось
бесхозным. Было бы желание.

Также и в Москве, а особенно Ленинграде, после высылки "чуждых
элементов", после голода начала тридцатых в комиссионках и на толкучках
почти задаром можно было приобрести все, что угодно, вплоть до картин
импрессионистов и фамильных драгоценностей знатнейших родов империи...

Оставив Зою спать, Шестаков оделся и вышел в передние комнаты.
Ребята уже давно встали и, деловитые, сосредоточенные, гордые оказанным
доверием, помогали "дедушке Коле" набивать ружейные патроны.

- С добрым утром, Григорий Петрович. Как почивалось на новом месте?
А я думал, вы и еще поспите. - Шестакову показалось, что в бороде егеря
промелькнула мимолетная улыбка. Да уж. Зоя, кажется, не слишком
сдерживалась, мог и услышать. Ну, не беда, должен понимать.

- А мы тут занятие нашли. На улице вон какая погода, не для
гулянья, так мы пока патрончиков набьем. Для будущей заячьей охоты.

Оставили ребят развешивать дробь, вышли покурить в сени. Продолжая
присматриваться друг к другу, говорили о пустяках - что приготовить на
обед, какие работы по хозяйству нужно сделать обязательно, невзирая на
метель, не отправить ли сыновей очищать лопатами дорожку от крыльца к
амбару.

После позднего завтрака Зоя, переодевшись в какое-то старенькое
платье, гладко, по-деревенски зачесав волосы, принялась за уборку и
мытье посуды. О минувшей ночи она Шестакову ничего не сказала, но время
от времени посматривала на него со странным выражением. А у мужчин
состоялся наконец деловой разговор.

- Вы, Григорий Петрович, наверное, уже имели возможность подумать о
происшедшем спокойно? - спросил Власьев, пригласив его в свою
лабораторию. Он плотно притворил дверь, подбросил несколько поленьев в
печь.