тебя сегодня времени? Часа полтора, может, два, извини, больше не
получится. Почему ты извиняешься, я тоже больше не могу, мне к пяти на
передачу. Хорошо, я отвезу тебя, пока идем где-нибудь попробуем
пообедать. Да где же ты пообедаешь, опять будешь искать и злиться,
давай просто где-нибудь выпьем кофе, а поем я в Останкине. Ты-то
поешь, а я сам голодный, идем, идем... Ну, а как у тебя дела? Были
новые предложения? Кто из режиссеров глаз положил? Не говори чепухи и
пошлостей, это уже не ревность, ты просто хочешь меня обидеть. Извини,
ну извини... Ладно. Только не пей сегодня, хорошо? Хорошо, не буду,
только одну рюмку. Ну грех же не воспользоваться, если в этой помойке
оказался приличный коньяк... Командир, в Останкино, червонец,
поедешь?.. А, мать... В Останкино, командир... Слушай, я опоздаю,
давай в метро, будет быстрее. Если следующий не повезет - хорошо,
пойдем в метро... Вот видишь, все-таки едем. Поцелуй меня, и давай
больше не спорить, ладно? Ладно. Ты меня любишь? Любишь-любишь.
асфальт, и дождь, и езду. Так и сдохну, и никто не узнает, что это
такое - вечерняя, ночная езда по Москве в такси, на леваке, под
слишком громкую музыку... Может, кто-нибудь уже описал или опишет? Ну,
спасибо тебе за такую перспективу! Я сам хочу, понимаешь, сам, и никто
это не опишет никогда - то, что видел я, понимаешь? Понимаю, конечно,
понимаю... И если я это не опишу, то это умрет, понимаешь, значит, я
вместе с собой уморю все это... извини, я говорю банальности, мне не
хочется искать другие слова... Ничего. Не расстраивайся, милый,
любимый, не расстраивайся и не пей, пожалуйста, я тебя прошу, хорошо?
Хорошо.
всего. И еще исчезновение деталей в темноте и под дождем, праздничная
нарядность мокрого асфальта и красных уплывающих огней...
болтается купленная у ханыги возле Елисеевского за двадцатку бутылка -
тогда есть смысл в очередной раз попытаться. Уже вернувшись, ощущая
двойной жар - в затылке и шее от проглоченного перед тяжелым поздним
ужином неполного стакана, и во лбу, в надбровьях, от усталости и
желтого света лампы, - чувствуя, кроме того, что минут через двадцать,
через полчаса кайф пройдет, жар схлынет, и останется только усталость,
потянет в сон... Вот тут-то и есть надежда поймать эти огни, этот
мокрый блеск и впихнуть их в серые строчки, выезжающие из старого
"рейнметалла" с блеклой лентой.
улыбаясь хитро-безумной улыбкой в пустоту, отодвинувшись от стола,
додумывать и довязывать эту детскую забаву - Сюжет. Сюжет, Сюжет,
Сюжет, будь он неладен! Ну почему же нельзя, невозможно, самому
становится тоскливо не выдумывать картинки, не связывать их, не видеть
белую дорогу, сияющую под белым солнцем, проселочный съезд в сторону,
в лес, выбитую полянку - стоянку над откосом, заросшим буйным, слишком
ярким лесом, и злых, жадных, хрипящих ненавистью людей, таких лишних
здесь... А ведь, казалось бы, хочется совсем другого: писать и писать
об этой жизни, об этой женщине, ничего не выдумывая, не вызывая в
памяти чужие картинки, не доводя их до ясности галлюцинаций, а просто
писать о вечере в Москве, о людях, говорящих понятным языком, об их
нищете, о том, как дерутся в очередях, как затравленно зло смотрят на
танки, идущие в начале октябрьской ночи посередине улицы, сверкая
белой парадной краской по обводам, о нашем с нею страшном счастье, о
нелепых поцелуях на улице, когда девчонки рядом хихикают над старым
козлом и его пышной дамой, о том, как стыдно быть счастливыми нам
самим, когда в метро бабы везут вырванные с боем макароны, о любви,
которая всегда не ко времени, но никогда так, как сейчас.
большой темно-синий автомобиль, жарко сияющий под солнцем,
проносящийся по этой дороге.
сказок. Впрочем, этим всегда занимались именно взрослые мужчины,
знающие, что это такое - придумывать другую жизнь. Голова тяжелеет,
вместо кайфа уже нарастающая боль, и перед сном надо принимать
спазмальгин.
машина выглядела нелепо на узкой жаркой дороге, но уж тут, подумал
Сергей, совки себе изменить не могут: "мерседес" или "вольво" - вот их
рай, их Царствие Небесное, уж если возможность появилась, они не
упустят.
рулем на горной дороге. Все-таки чему-то их там учат, под Минском или
где там... Юлька не то стонала, не то шипела сквозь зубы, руки ее
напряглись, наручники до сизой белизны передавливали по-птичьему
костлявые запястья.
Сергея затекла левая нога, нестерпимо ныла мышца. Он был прижат к
левой дверце, поверх его ладоней, связанных наручниками, лежала ладонь
прапора-афганца, было похоже, что между ними есть противо-
естественная ласка. У правой дверцы сидел третий, это был белобрысый,
аккуратно стриженный, краснолицый, как всякий загорелый северянин,
паренек, больше всего похожий на путешествующего амстердамского или
сток-гольмского студента. Его ладонь лежала в свою очередь на
Юлькиных, вид был вполне лирический, если бы не побелевшие ее
запястья. Вторые пары наручников обеспечивали эту нежность - левую
руку прапора они дер-жали на ладонях Сергея, левую руку белобрысого -
на Юлькиных.
совершенно красными, и лицо исказилось до полного сходства с
африканской деревянной маской, - fucken bloody shit, you, Russian
cocksucker... You, listen! Wouldn't you fuck me in your fucken Paris
with your fucken prick, I never have such fucken position with fucken
cops. You, old asshole, old assfucker.
- Now you will be shooted together with such old shit, like me... And
shut up, don't fuck me...
комсорг. - Я хоть по-английски и секу, но черт вас разберет, может, у
вас не семейный разговор, а код... Помолчи, не раздражай ребят, им и
так тесно, жарко... Перевозбудятся, куда мне тогда твою черножопую от
них прятать?
пацанчик стукнулся головой о потолок, а Юлька уже колотила кулаками,
браслетами наручников комсорга по седине, рука белобрысого
выворачивалась и хрустела, машина вильнула и, ломая низкие кусты,
въехала на поляну над обрывом. "С'ам тшерношопи, - визжала Юлька, -
тшерни, хрясни, я мил шопа чистий за твой морда, плиать, сук!.."
глазами поливал запястье с начисто сорванной кожей люголем, прапор,
защелкнув вторую пару наручников на Юлькиных щиколотках, - золотая
цепочка блеснула - поволок уже глухо замолчавшую, с быстро вспухающим
кровоподтеком на скуле Юльку к открытой задней дверце машины. Блондин
оскалился и пнул Юльку кроссовкой в живот: "Гнись, сука черная, лезь,
потом не так согнем".
валялась вторая пара наручников. Прапор уже подходил к нему - они
собирались и Сергею сцепить ноги, положить рядом с Юлькой, перекрыть
уже приготовленной полосатой брезентухой - мало ли что лежит в
универсале, прикрытое куском пляжного тента.
ты... Теперь до Пальмы поедете багажом, там на яхточку... Белеет парус
одинокий, понял?
на солнце, тишина и солнце стояли над поляной, деревья уходили в небо,
их вершины были и вверху, и рядом - лес по откосу спускался к морю,
прореженный дорожками, усыпанными мелкими острыми камнями. Внизу, под
откосом, пустел маленький песчаный пляж, отливающий светлым серебром,
и зеленела мелкая бухточка.
Прозоров Александр
Шилова Юлия
Суворов Виктор
Суворов Виктор
Шилова Юлия
Влодавец Леонид