Чтение 54–й страницы книги ~Фаэты~

Горе людям Толлы, горе! Пусть владыка пообещает белому богу много тунов
сердец пленников и рабов, а пока смиренный жрец Змея Людей поспешит вырвать
для Кетсалькоатля сердца двух вождей игровых отрядов, одного проигравшего
прежде, а другого поверженного сегодня.

Гремучий Змей сделал знак рукой, и три его телохранителя с разрисованными
боевой краской лицами, в стеганых боевых куртках протрубили в морские
раковины, пронзительными звуками заглушив последние слова жреца.

Заговорил Гремучий Змей:

- Да станет известно людям Толлы, а также смиренным служителям богов, что
владыка смертных Гремучий Змей с распростертыми объятиями любви и мира
принимает вернувшегося к нему сына в образе бога и на склоне своих лет
складывает с себя бремя Верховного Вождя, которое так долго нес. Он
передает это бремя власти своему сыну Топельцину, который отныне будет
носить имя Кетсалькоатля, живого белого бога и владыки смертных.

Ошеломленные горожане Толлы повскакали со скамей, не зная, чего им ждать
дальше. Другое дело Змея Людей. Он рассчитывал на правах Великого Жреца
по-прежнему представлять перед народом богов, узнавая желания тех, кого
провозгласили сейчас богами на Земле. Но если бог становится одновременно и
владыкой, то... Теперь вся надежда была на тайную дочь. Ведь самозванец из
сельвы вынужден был признать ее своей возлюбленной.

Усиленный священным камнем голос жреца снова зазвучал над трибунами:

- Пусть примет всесильный бог и вождь Кетсалькоатль смиренный дар смертных,
владыкой которых он стал. Проворные жрецы сейчас поднесут ему на золотом
блюде два желанных ему трепещущих сердца, бившихся во время славно
закончившейся священной игры.

- Пусть замолчит лукавый жрец! - раздался незнакомый ясный и сильный голос,
который, оказывается, принадлежал белому богу. Он встал рядом с Гремучим
Змеем, не позволив тому подняться с циновки. - Пусть замолчит лукавый жрец,
и пусть знают люди Толлы, что никогда больше не прольется человеческая
кровь ради жертвы богам, ни одно сердце больше не вырвут из груди живого
человека и не бросят на нетускнеюшее блюдо желтого металла. Кетсалькоатлю
предложено править Толлой, и он с сознанием долга перед людьми принимает
переданную ему власть, чтобы обратить ее на благо всех. Жестокость отныне
объявляется вне закона, как неугодная и богам, и людям Земли.

Горожане переглянулись. Почему белый бог сказал о всех людях Земли, а не о
людях Толлы? И почему он назвал Великого Жреца лукавым, унизив его перед
всеми, хотя тот только что провозгласил Кетсалькоатля богом? Однако люди
Толлы не умели рассуждать, они привыкли повиноваться. Больше всего их
взволновало и перепугало запрещение привычных человеческих жертв, всегда
угодных богам. Что ждет теперь людей, если богов нельзя будет умилостивить?

Жрецы подвели к Кетсалькоатлю, наконец севшему на место владыки, двух
вождей игровых отрядов. Их бросили перед ним на колени, связанных веревкам
и с закрученными назад руками.

Кетсалькоатль сделал знак, и огромный белый бог, который ростом был даже
больше Топельцина, подошел к жертвам и двумя ударами диковинного блестящего
ножа, непохожего на обычное изделие из вулканического стекла, хотя и не
менее острого, разрубил связывающие их веревки. Две белые богини помогли
освобожденным подняться и заговорили с ними на языке Толлы. Их голоса были
нежны и ласковы.

Кетсалькоатль отправился во дворец своего отца Гремучего Змея. По одну его
сторону шел еще один бог, с малым числом волос на голове, а по другую -
тайная дочь великого Жреца красавица Мотылек.

Гремучий Змей шел следом.

Люди Толлы благоговейно провожали их взглядами.

Что-то ждет их при новом владыке смертных, который спустился к ним с неба и
не хочет, чтобы жертвами cмягчали его гнев?

Неожиданности последовали одна за другой.

Каждый день глашатаи ревом морских раковин созывали народ к подножию
пирамиды Ночи и сверху звучал голос одного из белых богов, который
отличался своим ростом, имел рыжую бороду и четыре глаза. Он передавал
повеления Кетсалькоатля, которые обязаны были выполнять все. Повеления эти
ошеломляли, приводили в трепет одних и в неистовую радость других. Однако
пугали они одинаково всех. Невозможно было разобраться в новом порядке,
который устанавливал белый бог.

Прежде всего бородатый бог-великан, поднеся к губам волшебную раковину,
объявил, что упраздняется рабство.

- Рабство противно самой натуре человека и недостойно его ума, возвысившего
людей над всем остальным животным миром, - громоподобно гремел через
раковину голос бога-помощника. - Ни в лесах, ни в пустыне, ни в водах не
найти живых существ, которые заставили бы других, себе подобных, трудиться,
сами ничего не производя. Не будет так отныне и среди людей Земли.

Опять он сказал "людей Земли", а не "людей Толлы". Собирались ли: боги
завоевать все окрестные пленена?

- Труд отныне будет обязателен для всех, - продолжал бог-великан. - И
прежде всего для владыки смертных, для самого Кетсалькоатля. Он первым
подаст всем пример. Ему отводится поле, которое он станет возделывать,
чтобы вырастить хлопок и пшеницу. А если трудиться станет сам бог, то что
ожидает тех, кто откажется от труда?

- Смерть! - послышалось из толпы, стоящей у подножия пирамиды.

- Кетсалькоатль упраздняет насильственную смерть и как наказание, и как
мщение, - снова удивил людей вещающий бог. - Ее заменит изгнание из города
Толлы. Не пожелавшие трудиться в городе будут отправлены в сельву, где им
все равно придется трудиться, чтобы не погибнуть. Труд станет обязательным
для всех.

Люди уходили с площади потрясенные.

Вожди возмущались, хватались за оружие. Но бог был богом, к тому же и
владыкой смертных. Приходилось смиряться.

Толпы освобожденных рабов заполняли площадь перед дворцом владыки, чтобы
песнями, плясками и ночными кострами воздать ему хвалу.

Начались невиданные прежде работы: прокладывались дороги, выжигалась и
вырубалась сельва, чтобы подготовить поля хлопка и пшеницы, сооружался
дворец белого бога, венчающий собой самую высокую пирамиду.

Великий Жрец Змея Людей сидел в храме Неба на вершине старой пирамиды. Сюда
уже не приводили никаких пленных, он не бросал ни одного горячего сердца на
желтое блюдо, не ощущал на губах вкус свежей крови. Он сам жил в страхе за
себя и тщетно вызывал свою тайную дочь Мотылька. Она не появлялась.

Однажды с вершины пирамиды он увидел ее, поразившись происшедшей в ней
перемене. Волосы ее, ставшие когда-то в час горя серебряными, вновь обрели
свой былой черный с отливом цвет.

Змея Людей не знал, что богини, одна из которых была жрицей Здоровья,
снабдили ее какими-то снадобьями, которые вернули девушке молодость.

Люди Толлы увидев Мотылька, как прежде, юной, уверовали в чудо, которое
совершил. Кетсалькоатль, и прониклись к нему еще большим священным трепетом.

Указы Кетсалькоатля снова и снова оглашались богом-великаном с вершины
пирамиды Ночи, с которой жрецы прежде наблюдали звезды. И каждый новый указ
все больше повергал в ужас суеверных людей Толлы.

Бог-великан объявил, что Кетсалькоатль отменил всякие войны.

- Никогда больше война не будет способом решения споров между племенами, -
вещал рыжебородый бог. - Как равны отныне между собой люди Толлы, так равны
между собой и все людские племена. Пусть живут они в мире, никогда не
применяя насилие и руководствуясь в своей жизни только, справедливостью.

И еще объявил бог-великан, что Кетсалькоатль освободил от труда
престарелых, равных возрастом его отцу. Их будут кормить и уважать все, кто
моложе их.

Город Толла кипел: днем работой, вечером весельем, а ночью скрытым