Максим КОНОНЕНКО

ЖЕЛТЫЕ БЕРЕТЫ

Высохли фонтаны...

И.Николаев

Я вернулся поздно. Я не делал ничего плохого. Прошел прямыми. Свернул
углами. Смотрел на небо хитрыми глазами. Проставлялся на деньги. Читал
афиши. Читал правила. Читал себя. Читал надписи. Глядел сторонами. Делал
громче. Делал и тише. Переключал каналы. Искал. Между делом. Не нашел.
Продолжал идти. Иногда ехал. Становилось позднее. Вспоминалось. Некоторое
количество фамилий. Некоторое количество имен. Одно имя. Второе имя. Не
скучал. Ждал. Потосковывал. Поплакивал. Смотрел вниз. Представлял.
Вспоминал. Пил. Проставлялся на деньги. Говорил глупости. Не мог. Не
хотел. Хотел. Не мог. Надеялся. Обламывался. Думал. Рассуждал. Оставлял.
Жалел. Не жалел. Переходил. Одна ошибка. Две ошибки. Того его.

Элтона Джона.

Задумывал. Раздумывал. Звонил. Отказывался. Соглашался. Звал. Решал -
хватит. Никогда ничего не рвал. Работал. Покупал. Ехал. Приезжал. Вел.
Знакомил. Открывал. Наливал. Говорил. Рассказывал. Слушал. Наливал. Курил.
Пил. Говорил. Просил. Приносил матрас. Стелил. Укладывал. Обнимал.
Поцеловывал. Гладил. Лез. Пытался. Обламывался. Лез опять. Пытался опять.
Обламывался опять. Лез снова. Пытался снова. Обламывался снова. Лез другой
раз. Пытался другой раз. Обламывался другой раз. Обломившись засыпал.
Обломившись спал. Обломившись просыпался. Обнимал. Поцеловывал. Гладил.
Лез. Пытался. Обламывался. Лез опять. Пытался опять. Обламывался опять.
Лез снова. Пытался снова. Обламывался снова. Лез другой раз. Пытался
другой раз. Обламывался другой раз. Обломившись вставал. Обломившись
умывался. Обломившись чистил зубы. Чистил. Зубы. Уходил. Брал с собой.
Шел. Показывал. Рассказывал. Шел. Просил. Соглашался. Сидел. Вставал. Шел.
Платил. Односложно. Двухсложно. Просто. Любил и помирал в туманах, где
сыро и душно. Где склизко.

Черт потянул меня в эти Сокольники. И серо, и сыро, и настроение, как
в понедельник. И эта еще рядом радость. Собственно, это она меня сюда и
затащила - я пива выпил банки три, ослабел и поддался. Она меня тащит - а
я поддаюсь, она тащит - а я слабею. И издеваюсь над ней не прекращая,
носком ботинка тупым и тяжелым бью ее в немного широковатое, но в общем
ничего бедро. Чтобы синяки остались. Раньше я все думал - откуда это у них
у всех синяки на ногах. Теперь знаю - от секса. Это тоже секс,
недоразвитый такой, вроде наших телевизоров - хоть и показывает, а все ж
говно. И чувак тот, что оказался лучше меня спросит ее - откуда, мол,
синяки? Или не спросит? Да ну, хер с ним. Как, впрочем, и с ней, и с
Сокольниками этими, и с инфляцией. И с Борхесом.

Чего-то мы тогда недопоняли, чего-то не допили явно, но настроение
было просто ниже нуля, кто домой спать, кто в кабак, кто на вокзал, а на
вокзале опять же делать вроде бы как и нечего, ну, короче, дождь идет.
Февраль - и дождь, снег, собака, лежит, а дождь идет. И затопляет озимый
клин. И противно донельзя. В душ хочется, подставить шею под колющее
шипение и тупо разглядывать желтые трещины там, внизу, где эмаль.

Тогда, думаю, надо еще чего-нибудь выпить. Выпиваю и размышляю. И
ненавижу эти американские почтовые ящики с торчащей вверх красной флагой.
И баб ихних ненавижу с их сапогами. И ее ненавижу, когда у нее месячные. С
недавних пор мне кажется, что они у нее каждую неделю, по пять дней кряду.

И вроде выпил еще, а результата нет. Не всходит, как ни поливай. Хожу
по вокзалу этому, на пассажиров смотрю, на Ленина, ноги ее разверстые
представляю. Длинные такие ноги, беспомощные и раскоряченные. И плюю на
Борхеса. Сяду на лавку в поезде метрополитеновом, напротив - что-нибудь
эдакое тонкое, глаза - серые. Смотрю на нее и представляю, как она завтрак
мне готовит. А потом выхожу. Или она выходит. Или еще чего. Еще
чего-нибудь выпить. Немедленно. Да, что же было - она на Комсомольской
упорхнула домой, а я еще перегон проехал и назад повернул. Нет, упорхнула
к ней не подходит, нет, просто вышла. Походкой человека, который не любит
колготки и лифчики. Откуда ты знаешь, что у меня родинка на левой груди?
Помилуй, родная, об этом же весь вагон знает, чего краснеть-то?

Катя вот тоже была как-то, идет по улице, ничего уже не соображает.
Пальто навстречу красное, с девкой на вид глупой и на рожу ничего
особенного. Как зовут тебя, девушка? Катя, - резонирует Катя. Смотри, -
говорит пальто девке своей, - Катя эта или уже напилась, или обкурилась...
И уходит, и уводит девку свою безмолвнейшую. И Катя тоже уходит, она
действительно напилась и обкурилась, ей похер это пальто и девка его, ей
похер метро и Борхес. Ей хочется теплого. А мне хочется выпить. И я
выпиваю.

Короче, билет купил, поезд скоро, буквально сейчас, просто уходит
уже, бегу, волнуюсь но успеваю. Поезд пижонский, купе, ковры кругом,
газеты. Схема пути. В купе моем уже трое, причем двое с бородой, а третья
вообще ангел, даже морщинки эдак двадцативосьми-тридцатилетние не портят,
манят утешить и заласкать. Обе бороды уже изрядны, вижу сразу, за версту
чую художников и музыкантов. И все это остальное творчество.

Водку достают.

Я радуюсь, но немного совсем - что это, бутылка водки на четверых?
Виду не подаю. Выпиваем.

Я тогда ее чуть не изнасиловал, до сих пор не могу понять, что меня
остановило.

Те, что с бородами быстро отъехали. Я пошел, как водится, к
начальнику поезда и взял какого-то еще дерьма болгарского. Говорил мне
друг мой восточный Слободан, чтобы я этого ничего не пил, но
альтернатива-то где? Сели, короче, продолжать стали. Выясняется вдруг, что
она поэт, представляете себе такой облом? И ну давай мне стихи свои
читать. Ну я слушал. Внимательно и безрезультатно. Утром на перроне
получил от нее телефон и просьбу звонить. Я этот телефон, естественно,
затерял. Она цитировала мне Борхеса.

Убей бог, не помню, куда я делся с перрона. Престарелая девственница
совала мне свою квартиру, а я не мог себя найти. Не прохиляла ее
пыльность. Она злилась. Она пыталась укусить меня за голову, мня младенцем
с черепной мягкостью. Зубы ломались и девственница заинтересованно
отбегала. Я восторженно улюлюкал вослед. Люди вокруг задумались. Я ушел.

Выпил. Невский. Иду. Вроде зима. Свежие пионеры. Мы кричим Виктор -
подразумеваем Веня! Мы кричим Веня - подразумеваем Виктор! И оргазмируют.
Ну тут уж я возмутился - какого черта орете?! А фамилия ваша? - грозно и
независимо взывает ко мне воблоподобная вожатая, потряхивая отвислыми
грудями с исписанным ксивником. Сорокин, - говорю. Отпускают. Ухожу.
Чувствую недоброе. А может вы еще и Борхеса читаете? - ехидно и через
плечо. Мне в затылок попадает камень. И ладно бы просто камень, а то
грязный какой-то асфальта кусок. Я его, естественно, подбираю и изящно
отправляю назад, прям этой стерве в лоб ее морщинистый.

Убил на хуй.

Довольный стал, дальше иду. Надо, думаю, еще чего-нибудь выпить.
Нашел чего-то, выпил, а в глазах этот ее берет желтый, как яичница, и
улыбочка эта дурацкая - надо ж так было? И еще выпил. Выпил и чувствую -
вот сейчас обкладывать начнут. Бегу к Дворцовой, а там пусто, видно все. И
палец посередь торчит, а я ощущаю - сейчас уже сирены завоют. И идет
навстречу какой-то откровенный урод, любой другой посмотрит - так, ничего
особенного, но я-то вижу! Вижу - обкладывают. Он мимо прошел, я ему:
Здравствуйте, он мне: Добрый день, а я его за шею хвать - он удивленно так
смотрит. Я пальцы сильнее сжал - он совсем растерялся, сказать что-то
хочет, руками замахал. Я еще сильнее. У него глазенки повылазили, язык
вывалился и синий весь такой. Бросил я его прямо тут, на площади, и ну
бежать - дальше, к набережной. Бегу и думаю - надо бы еще чего-нибудь
такого выпить. Бегу. Вижу. Машина милицейская стоит, чинят что-то. Думать
быстро надо - это я умею. Хватаю кирпич, подбегаю к одному - по темечку с
замахом, он и сказать-то ничего не успел на прощание. Лицо все красное
стало, течет и течет по кирпичу милицейский ум. Ну, думаю, кино. Другой ну
давай из под лайбы вылазить, а я тут как тут, ногой по домкрату дал изо
всей силы. Она нежно так опустилась, со вздохом томным, и диском
обнаженным по вые его гладко выбритой. Погрузилась и отделила. Смотрю -
торчат шланги внутренние, жизнедеятельность утихает. Провел я пас его
головой безфуражной в ближайшую подворотню и думаю - вот, хорошо. В машине
сразу нашел, не бог весть что, но выпил. Спокоен. Вылезаю из машины - а
она цвета такого канарейного, как яичница, как берет ее. Как обложка у
Борхеса. Затошнило сразу, но я сдержался, у того, что ум растерял автомат
снимаю, затвор передернул, в небо туманное очередую. Хорошо. И на
набережную погнал.

Как водится дует. Ветер с моря. На Неве рябит. И пара притихших
особей с надеждой взирают на крепость. Делают вид, что любовь, но меня не
обманешь. Не обложишь меня. Она оборачивается прямо навстречу моему
точному огню. А партнер ее и обернуться не успел - перекинулся через
парапет и, сверкнув ботинками всплескнул в тяжелой воле. Она оседала