неожиданно наступившая тишина навалилась на меня, прижала к земле, вдавила
в эту грязную сырость, та же самая тишина, как и тогда, когда стреляли по
нам, тишина после стрельбы, так больно ушам, и я зарыдал.
это весь в грязи, с ружьем, без патронов, с исцарапанным лицом. Танцевал,
ответил я. С кем? С лесной лягушкой. Они все заржали совершенно
по-идиотски, все, кроме Аньки, которая очень неодобрительно на меня
смотрела.
имел, немного растерянно смотрел я в ответ, - я имею право делать все, что
хочу, хотя бы и стрелять из ружей. Нет, ты не имел права меня ревновать.
Это почему же? Потому что я тебе ничего не должна. Анька, кричали мои
глаза, я хочу тебя, я, быть может, даже люблю тебя. Нет, моргнула она, ты
лжешь. К тому же ты тоже со мной спал, так что уступи и другим. Мои глаза
недоумевали. Когда? Тогда, когда меня забодал козел, у Коломенского, или
ты даже не помнишь?
говорит с Рудольфом, по-английски и смеясь, а остальные болтают о чем
попало, Саша спорит, Петя рассказывает пионерские анекдоты, Леня слушает
эти анекдоты, а Федя соглашается с Сашей, посуда звенит, чиркают спички,
выдыхается сигаретный дым... Стоп, а откуда взялись сигареты? Саша ходил к
тем, двоим, ну из трейлера, нашел у них по пачке. Ходил? Но ведь мы ехали
тогда столько времени от этого места! Да, три часа, но идти оказалось
быстрее. Закопал? Не, они воняют уже вовсю. Саша зачем-то документы у
водителя забрал, на, смотри. Не хочу я смотреть, дайте лучше выпить
чего-нибудь, как раз будет повод покурить. Так где ж ты все-таки был? -
спрашивает Саша. В лесу. А стрелял в кого? В воду. Зачем? На круги
смотрел. Мудак, смеялся Саша, мы хотели еще куда-нибудь съездить или на
охоту пойти, а ты ружье забрал. Так не собирались же ехать, взволновался
я. Скучно здесь, сказал Федя, надоело сидеть целый день.
посмотрел на меня с интересом и промолчал.
ничуть не думая о том, что нас могут услышать. Нельзя столько пить, я все
время говорил себе об этом, нельзя. Но нам стало становиться все равно.
увидел бы какой-никакой сон под утро, я всегда вижу сны под утро, но еще
задолго до утра, часа в четыре меня разбудил эта сволочь Петя и прошептал,
что пора ехать. Я до сих пор не знаю, что заставило меня не посылать его,
а действительно встать и пойти на двор. Легко сказать - пойти, меня кидало
из стороны в сторону, как при урагане, но я благополучно добрался до озера
и, как был, в одежде, бухнулся в ледяную воду. Может, мне и не стоило
этого делать, но я это сделал, так уж вышло. И именно так я объяснил это
Саше с Петей, которые уже ждали меня в грузовике и были глубоко потрясены
таким моим видом. Меня посадили в фургон, они не хотели мокнуть рядом со
мной, да втроем мы бы и не вошли в эту красную кабину. Насколько я понял,
они никому не сказали об отъезде, но почему-то взяли меня. Когда грузовик
проехал около километра я понял, что Саше тоже не помешало-бы прыгнуть в
озеро - он с трудом удерживал машину на узкой лесной дороге, постоянно
задевая выступающими углами фургона стволы деревьев. Я решил, что самое
время доспать, если, конечно, удастся, пока они будут искать какую-нибудь
новую деревню. И хотя я сильно протрезвел от воды и, кроме того, был
насквозь мокр - с меня текло, а грузовик каждую минуту сотрясали жесткие
удары, несмотря на все это мне удалось заснуть почти сразу. Снилось мне -
неожиданно выпал снег.
луны столбового фонаря мелкими мухами кружится в непонятных направлениях
снежная крупа, обсыпая соляным покрывалом одинокие автомобили. То ли я в
аквариуме, то ли город в аквариуме, а скорее всего и я и город в
аквариуме. Внизу что-то дверным звуком грохает, что-то звонко падает - все
всякого сомнения разбито подъездное стекло. С похожими на завод стонами
устало суетится лифт. Я поэтизирую ночь. Позади меня на рояле что-то
безудержно светское бренчит обнаженная школьница, холодно же голым задом
на мертвой коже кривоногого стула... Две другие, одна другой
пятнадцатилетнее, резвятся на бильярдной кровати, озорно притрагиваясь
змеиными язычками к прорезиненным пенькам сосков, заполняя строгой формы
влагалища кофейными зернами. Им безусловно хорошо, они даже не замечают
моего адвокатского профиля на фоне полного собрания сочинений. Придворные
ноты упруго сыпятся из-под хищно расставленной створки номерного рояля,
сладко шумит в голове от легкого вина, вдали проплывают каравеллы,
бригантины и эспаньолы, так бесконечно пусто внизу живота, так полетно...
И не хватает-то сущей малости, пустяка ничтожного, а все из-за того, что
эта сука ирландец полный коробок шмали куда-то подевал. И только я понял
это, как исчезли с плавным вздохом чистые куклы, унеся с собой в никуда
полные влагалища моего кофе. Весь мой кофе. А та, что осталась, с такой
силой долбила заслуженное клавиши моего старенького пианино, с такой
самосвальной мощью вжимала в пол латунную педальку, демоны, она же сейчас
все сломает, забирайте, забирайте и ее, ни к чему мне ее поролоновые
ягодицы, стул, постойте, при чем же здесь стул... И пропала вместе с
любимым вертящимся стулом. Меня отпустило.
подставленную ладошку, так чисто и по-детски, я встаю на колени перед
узким диваном, склоняю голову на покрывало и любуюсь. Сказка моя. Свет
мой. Как же я люблю тебя, люблю до боли, до слез неизвестно от чего, до
судорог люблю. Может, я и лягу здесь сейчас, подле тебя, тихо лягу, чтобы
не разбудить. Вот только мне перестанет мешать мне та слепая красавица, ну
та, что стоит за окном, что делает мне знаки шилом. Уйди, - говорю я ей, -
не мешай мне сидеть здесь и любить, сидеть и смотреть на теплый запах
волос ее. Но нет, не уйду, - отвечает мне из-за окна, - не верю я в твою
любовь, ты всегда лгал себе, ты вообще жалок и тих, и тишь твоя - всего
только страх, но никак не кротость.
скоро свихнемся все. Перережем друг друга к черту. Совсем не хотелось
больше это смотреть, поэтому я помотал тяжелой головой, больно ударился
обо что-то сбоку и опять провалился в сон.
все-таки кончилось, как и всегда заканчивалось. Ушли. Оставили
разгромленный город. И если закрыть окно, чтобы не несло с улицы трупами -
можно спокойно посмотреть в зеркало, выдавить какой-нибудь прыщик. Я стоял
в ванной и упоенно вслушивался в шум воды, неровной напряженной струей
бьющей их до предела вывинченного крана. Белое светло. Сейчас для меня не
было ничего драгоценнее кафельного блеска. Опять был дома. Дома, в ванной
комнате, абсолютно голый, как свободно, вот только что колол меня в плечи
звенящий душ, закрою воду и выйду в комнату, а там, на узкой одиноческой
тахте лежит та, что заставляет меня забыть весь этот хлев лесного царства.
Чудесная сказка. Только обнаженные тонкие руки из под перепутавшихся
простынь. Я склоняюсь к ней и тяну в сторону эти ненужные тряпки, впиваюсь
в ее глаза и впитываю их, впитываю, вливаю в себя, она смотрит на меня
этой серой глубиной, она отдает все и шепчет: Сделай так, сделай... В
смерти ведь нет ни символов, ни сантиментов. Она - верная штука и, слава
богу, есть у каждого.
пропасть, в бездну. Кто же ты? - только и успеваю спросить.
свернувшись, я даже не очень хорошо знаю, как ее зовут, может Анька, а
может и Кристина, но ведь это неважно, ведь я же люблю ее и без этого,
люблю до болей в левой стороне груди, до исступления люблю. Мне так
нравится видеть ее такой, я упиваюсь изгибом ее плеча, сжимаю шило крепче
и коротким, но сильным ударом втыкаю его ей в спину, тут же выдергиваю и
отбрасываю в угол, обхватываю хрипящее тело руками, целую, ловлю ее слезы
и шепчу, что спасу, что это не страшно, я же так люблю ее, и поэтому она
не может умереть вот так просто, на моих руках, у меня ведь нет ничего,
кроме нее, ведь она для меня - все...
окном уже стреляют, как странно, ведь я еще никого не вызывал, ведь все
произошло вот только что, сейчас, а они уже здесь, славная моя, ночи мои,
не умирай никогда...
услышал весь этот грохот еще во сне, потусторонняя сила швырнула меня на
Флинт Эрик
Шилова Юлия
Русанов Владислав
Земляной Андрей
Шилова Юлия
Каргалов Вадим