- одеколоном. Ну и хорошо, ну и пожалуйста, только... нет, я сам не знаю,
почему он мне был не по душе. Он ведь всегда показывал мне свое уважение.
Даже на "вы" называл, и это получалось у него не нарочито, а вполне
естественно: "Знаете, Рома, в оценке этой книги я не могу с вами
согласиться..." Или: "Рома, если вы не против, я украду Ирину Григорьевну
из дома на два часа, в галерее выставка рисунков Рембрандта..."
даже когда узнал, что Верховцев сделал ей предложение, сказал внешне
беззаботно: "Решай сама, он ведь на тебе мечтает жениться, а не на мне". И
мам решала, думала. А я, хотя и не очень хотел такого отчима, но и не
тревожился сильно. Потому что Верховцев часто заявлял: "Я, Рома, вполне
разделяю ваше отвращение к интернатному быту. У каждого человека должен
быть родной кров..."
нельзя тебя сдавать в интернат!
взять квитанцию...
успокоилась. И сообщила, что я "совершенно неспособен к нормальному
диалогу". Стала собираться в свой институт и спросила, будто между прочим,
не помню ли я телефон Надежды Михайловны. Она и сама его, конечно,
помнила, но давала мне понять, что станет договариваться с тетей Надей,
потому что не намерена отправлять меня на интернатную дачу насильно. Мама
не любила, уходя на работу, оставлять меня "в напряженном состоянии".
решетку, когда уходишь с балкона.
тусклое. Чтобы его разогнать, я подкатил к двери в прихожую. На прибитых к
косякам крючьях лежала перекладина из обрезка трубы - мой турник. Мама
настаивала, чтобы я регулярно тренировал руки. Врачи говорили ей про свои
опасения: мол, паралич может распространиться вверх, и руки тоже онемеют.
Мама думала, что я про это не знаю, но я знал и очень боялся. Тем более,
что иногда - во сне или во время рисования, или когда мастерил что-нибудь,
по рукам вдруг пробегал колючий холодок, и мышцы после этого делались
вялыми. Я старался не думать про страшное и убеждал себя, что такие
приступы - случайность... Может, и правда они были случайностью. В
общем-то пока сила в руках у меня сохранялась. Ведь им всегда хватало
нагрузки: приходилось работать и за себя, и за ноги...
повис. Покачался на вытянутых руках, подтянулся, положил на холодную трубу
подбородок. Ноги подошвами коснулись паркета. Вышло, что я стою.
видел себя "в полный рост".
симпатичный.
просто маленький Карузо!
замолкала.
по-моему, пацан как пацан. "Если бы не..."
на пороге, положил на поперечную блестящую трубу подбородок и задумчиво
смотрит на свое отражение.
волосами, с надутым от недавних огорчений лицом, в белой футболке со
штурвалом и надписью "Одесса", в мятых синих шортах со старомодным
пионерским ремешком, в новеньких кроссовках (у них никогда не будут стерты
подошвы, но сейчас это неважно). С длинными, совсем нормальными на вид
ногами. Они даже и не очень худые. И успели загореть, как у всех
мальчишек, потому что я подолгу торчу на солнечном балконе. Правда, сзади
загара нет, но сейчас этого не видно...
загорать в этом году стало труднее. Дело в том, что мама, боясь новых
попыток ограбления, заказала осенью металлическую наружную дверь и заодно
- железную решетку для балкона. Ведь забраться со двора на второй этаж
ничего не стоит! Я спорил, доказывал, что не хочу жить как в тюрьме. Но
мама сказала, что в решетке сделают широкие ставни, можно будет их
распахивать.
в решетке, а отовсюду. И чтобы оно не отпечатывалось на мне пятнами, я
елозил с креслом туда-сюда...
шмякнулся на пол (услыхал, как о паркетные плитки стукнули колени; могут
появиться синяки, но болеть они не станут). На руках добрался до кресла,
влез в него. На душе по-прежнему был осадок от ссоры с мамой, и на балкон
не хотелось.
так и есть! На одном канале солидный депутат доказывал, что "судьба
экономических реформ зависит от консенсуса между правительственными
кругами и сферой предпринимателей". На другом повторяли вчерашнюю серию
"Синдиката любви". Я и вчера-то ее смотреть не стал. Во всех сериях одно и
то же: или мчатся на машинах и палят очередями, или он и она лижутся в
постели (аж тошнит, как поглядишь)... Переключил, а там по сцене прыгает
волосатый дурак с гитарой, в драной жилетке и широченных цветастых
бермудах. И орет в микрофон что-то бессвязное.
разевал рот, а в результате - тишина. Сперва было смешно, как этот
ненормальный старается напрасно. А потом стало немножко жаль его, и я
включил громкость. И вдруг разобрал слова! Парень орал одну и ту же фразу:
остался дома, отбился от интернатской дачи!
"попсу". А он, видать, почувствовал мое настроение и взвыл пуще прежнего:
Звонила мама. Сказала сухо:
вермишель, залей ее яичницей. Компот в холодильнике...
согласится остаться с тобой...
кашель получился.
личность. - Ага! И врун! Потому что по правде я еще не мыл посуду. Но я
сию минуту! До блеска! Все-всю...
виноватости. После этого, конечно, занялся посудой. А когда закончил
работу, выбрался на балкон.
не наступила. Тянул ветерок. На веревках, словно морские сигнальные флаги,
качалось белье. Одуванчики были, как осевшая на траву золотая метель.
неизменные бабка Тася и бабка Шура, слышны их голоса.
пушистый черный кот. Это был знакомый Пушок, он жил на четвертом этаже у
Гриши.
этом даже не заикался. У мамы жестокая аллергия на шерсть, это нервная
болезнь такая. И ничего с ней не поделать (как и с моей)... А с Пушком я
иногда играл: спускал с балкона бумажную "мышку" на длинной нитке, и Пушок
прыгал за ней и гонялся с величайшей охотой. Молодой он еще, резвый.
перилах карманное зеркальце и пустил в траву зайчика. Прямо перед котом,
по теневой стороне. Пушок тут же клюнул на эту приманку - прыг за
солнечным пятном! Прыг опять!.. Но рука у меня дрыгнулась, зайчик скакнул
в заросли у забора и пропал. Пушок тоже влетел в репейники - как пушечное
ядро! И скрылся там, не стал выходить. Может, нашел более ценную добычу?
Мережковский Дмитрий
Афанасьев Роман
Перумов Ник
Акунин Борис
Самойлова Елена
Соломатина Татьяна