очках, что стерег дверь.
тихонько застонал. Правая рука торчала неестественно. Щуплый в два движения
выправил ее, согнул в локте, прижал к туловищу и держал, пока накладывали
повязку.
обязательно информативное. Скорее даже наоборот. Но не мог же он наследника
престола обложить на чисто русском...
наклеенной бородой!.. - хотел добавить что-то еще, но загнал себе мысленный
кляп.
Валерию Михайловичу. Петр с совершенно потерянным видом рисовал загогулины
пальцем на столе. Марата наконец забинтовали и поставили на ноги...
простынно-белыми и вздулись, как паруса. Какой-то миг они держались, потом
исчезли. За окнами было черно, и в этой черноте змеились багровые жилки.
Меня вдавило в дверь, а потом комната как-то мгновенно уменьшилась и
отдалилась, я видел ее будто через прямоугольную трубу. Труба эта вдруг
покосилась, накренилась... я понял, что упал. Но это падение вернуло мне
чувство тела. Голова все еще гудела от удара, к ушам приложили то ли
подушки, то ли исполинские раковины, но руки и ноги были при мне и мне
подчинялись. Я поднялся на четвереньки, встряхнулся, встал на ноги.
Осмотрелся. Меня вынесло в холл вместе со створкой двери. Она послужила мне
чем-то вроде парашюта. Из комнаты, где мы все были, валили клубы дыма. Потом
в этих клубах возник человек. Спиной ко мне. Он пятился, волоча что-то по
полу. Я оказался рядом. Отец тащил Марата. Осторожно, сказал он. Я не слышал
ничего, но понял по губам. Да и что еще можно было сказать?.. Он передал
Марата мне и медленно погрузился в дым.
невыносимо медленно поворачиваюсь в сторону лестницы. Грязно-белая тень
(именно так я вижу: белая тень), перечеркнутая пополам неровной смоляной
полосой рта, взмывает над лестницей. Красный глаз смотрит мимо. Это еще
страшнее той кошки, а пистолета у меня нет... Падаю на спину, скрестив руки,
перекатываюсь от удара. Чудовище, не встретив сопротивления - и опоры, -
перелетает через меня, скребет когтями, почти лежа на боку и клацая зубами в
воздухе... Выстрел и второй. Визг. Чудовищу больно и страшно. Это огромная
белая собака. Пасть ее окровавлена. Это не моя кровь, я цел.
говорит. Не понимаю. Он говорит еще и еще, а я все не понимаю...
хорошо, и где-то над всем этим парила мысль, что вот все и кончено, и ничего
больше не надо делать, и не потому, что все сделано, а потому, что с
человека, который не в состоянии шевельнуть пальцем, совсем другой спрос...
сломан позвоночник, Боже мой, какое облегчение... ни тени страха, боли или
сожаления... ничего... Так я лежал, время куда-то шло, не останавливаясь, а
потом кровь и боль застучали, задергались, забились и запульсировали во всем
теле, и я понял, что цел, и что самое большее, на что могу рассчитывать, -
это переломы конечностей, и я встал на ноги, просто чтобы проверить, есть
они или нет - переломы, - и, конечно, никаких переломов не оказалось, и
надежды умерли, не успев родиться.
шага. В клумбе после меня осталась глубокая воронка. Валялись сучья и ветки.
Одинокий тополь, в который мне повезло попасть, торчал посреди страшно
захламленного двора: бревна, доски, битый кирпич. Позади меня чернел скелет
полуразобранного старого дома, другой дом, еще целый, но уже, наверное,
нежилой, стоял впереди. Справа и слева двор ограждали каменные брандмауэры.
На секунду меня охватила глупая паника: мне показалось, что отсюда нет
выхода. Потом я увидел промежуток между домом и правым брандмауэром.
Наверное, там ворота. Я снял шлем. Было светло, но то ли дымно, то ли
туманно. Пахло керосином. Я поковылял к выходу. Я даже не чувствовал, что
иду: все забивала боль. Боль и подавление боли. На этом меня сейчас
замкнуло. Иначе нельзя, иначе не сделать и шага. Навстречу и мимо, обогнув
мои ноги, проплыл "горб" - вернее, то, что от него осталось. Генератор,
почти отделившийся от корпуса и державшийся на каких-то металлических нитях,
казался головой на свернутой шее. Я вплыл в проход между стеной дома и
брандмауэром и увидел женщину. Женщина, одетая странно: в светлый, расшитый
блестками халат и овчинную безрукавку, - сидела на корточках, привалившись
спиной к стене, и пела: а-а, спи-усни... это могло бы сойти за колыбельную,
если бы не звучало так громко и отчаянно. В руках, обняв, она держала
релихт. Очевидно, мой. Горел зеленый индикатор полной зарядки. Крепкие вещи
делают в Сибири, крепкие, надежные... очень опасные... Женщина не видела
меня. Я встал так, чтобы ни при каких обстоятельствах не угодить под луч, и
стал потихоньку отбирать у нее оружие. Она долго не замечала этого и
продолжала тянуть свое: я котище-коту за работу заплачу... Я уже отошел на
несколько шагов, когда она обнаружила, что руки ее пусты. Она замолчала и
несколько секунд сидела молча, потом посмотрела на меня, мимо меня, на небо,
на свои руки. "Женя, Женечка мой!" - крик ударил меня в лицо, я повернулся и
поковылял к воротам, боль опять раздирала все тело, еле протисну
крика, но он догнал меня: "Женечка мой, Женечка, сыночек!" - я уже бежал
какими-то переулками, проходными дворами, спасаясь, но бесполезно:
"Же-е-еня-а-а-а!!!" Наконец крик отстал, затерялся, угас. Я стоял на
каком-то перекрестке, под алюминиевым небом, среди безликих и слепых домов,
у которых нельзя было сосчитать этажи, в городе, в котором я никогда не был.
носились по этому городу, как крысы по лабиринту, у них было задание и была
цель, а я стоял на проклятом перекрестке, не имея ни цели, ни средств для ее
достижения. А главное - плотная пелена перед глазами, перед внутренними
глазами...
"иерихонская труба", а ближе ко мне, наполовину въехав кормой в витрину,
стоял танк. Ствол его пушки был направлен точно в костер, и я подумал, что
хоть в одном экипаже нашлись настоящие мужики. Все люки танка были открыты,
из водительского доносились бессильные рыдания. Вылазь, сказал я, вылазь,
говорю! Дяденька, не тронь! - голос был совершенно мальчишеский. Не трону,
не трону... Вылез совершеннейший пацанчик, мне до подмышки, чумазый и
зареванный. Что теперь делать, что теперь делать?! Иди поспи, сказал я.
Продолжая всхлипывать, он прошел через разбитую витрину в темное помещение -
кажется, это был магазин одежды - и затих там.
двенадцати фугасных снарядов. Это действительно стреляли они. Молодцы,
парни, горжусь...
его на дно. Взломал ящик с НЗ. Консервы меня не интересовали. Засургученная
фляга лежала на самом дне. Отвернул, кроша сургуч, пробку, сделал три добрых
глотка. Перехватило дыхание. Это был не шнапс, а чистый спирт. Содрал крышку
с баночки какого-то сока, не чувствуя вкуса, выпил. Лег на брезент - на
спину, раскинув руки и ноги. Болело все жутко. Приказал себе: пятнадцать
минут. Над лицом, у верхнего люка, горела лампочка: толстый, голубоватого
стекла, баллон, окруженный мелкой сеточкой. Снаряд попадает в танк, лампочка
лопается, но все стекло остается в сетке. Страшно важно, особенно, если
снаряд бронебойный. Лампочка медленно меркла. Вот остался только багровый
волосок. Наконец, исчез и он.
трупу, кого-то ища... узнавая и не узнавая убитых... Но, наверное, именно
повторность (повторность!, а потысячность - не желаете ли?
подесятитысячность?) позволила мне не выпасть из собственной сути: я быстро
и деловито осмотрел всех, кто здесь был, и составил предварительное, для
внутреннего употребления, впечатление.
бомбы выбиты были не только и не столько окна в конференц-зале, где мы имели
счастье находиться, сколько задняя дверь дома. Взрывная волна прошлась по
помещениям прихотливо: растерев в рагу и щебенку все и всех в
полуподвальчике, где был центр связи и информации, она пощадила пост охраны
напротив. И охранники - один местный и двое наших, телохранители "принца", -
хоть и оглушенные, сумели встретить ворвавшихся в дом псов...
изломанные, с проломленными черепами, вырванными челюстями... некоторые
Посняков Андрей
Посняков Андрей
Лондон Джек
Грабб Джеф
Сертаков Виталий
Посняков Андрей