Чтение 26–й страницы книги ~Транквилиум~

- Поймаем, - сказал тот, что стоял за спиной.

- Объясняю, - сказал допросчик строгим голосом. Руки его вдруг как-то
судорожно вцепились одна в другую. - Вас обманули. Подставили. Вы
обеспечиваете алиби опасному преступнику. За его плечами уже десятки
зверских убийств. А сейчас он готовит покушение на сэра Карригана,
будущего президента. Операцию проводит Департамент охраны Палладии,
тамошняя тайная полиция. Потому что сэр Карриган заявил, что будет
бороться с рабством во всем мире. И вам, сыну известного вольнодумца и
убежденного республиканца, не пристало помогать им в этой грязной игре.

- Я никому ни в чем не помогаю, - сказал Глеб медленно, будто читая
неразборчивую надпись. - Я купил две пары фальшивых паспортов, и все. Я не
мог путешествовать по своему...

- Почему же?

- Этого я не скажу.

- Да бросьте вы. Можно подумать, что мы не знаем... Леди Стэблфорд
необыкновенно хороша в постели, не так ли?

- У меня скованы руки...

- Дружок, - добродушно прогудел тот, что стоял за спиной. - Да даже с
дубиной ты был бы для нас не опасен. А наручники - это так: символ
принадлежности к тем, кого бьют. Понял?

Глеб не стал отвечать.

- Понял, я тебя спрашиваю?! - и Глеба пронзила раскаленная проволока.
Потом сквозь звон и плывущие клочья он услышал:

- ...подожди пока. Он и сам... Глеб Борисович? Продолжим нашу беседу?

- Что вы хотите? - выдавил Глеб.

- Чтобы вы серьезно подумали, стоит ли быть нашим противником.

- Я ничей... не противник...

- Это не так, и тому есть доказательства. Но об этом позже. Сейчас я
вам скажу одну вещь, а вы ее обдумайте как следует. С этой секунды
безопасность леди Стэблфорд находится полностью в ваших руках.

- Объясните.

- Нет-нет, думайте сами.

- Я хочу ее видеть.

- Хотеть не вредно. - И, видя, что Глеб не понял, пояснил: - Вы ее не
увидите. По крайней мере, сейчас.

- Почему?

- Не заслужили.

- Кто вы? И что вам от меня надо?

- Хорошо. По пунктам. Мы - отлично информированная и практически
всемогущая организация. Мы боремся с рабством, тиранией,
несправедливостью, отсталостью. Путь к власти нам уже открыт, и через
десять лет никто не узнает этого тихого мира...

- Так. И?..

- Нас интересуют ваши способности. Есть основания полагать, что они у
вас не врожденные, а приобретенные.

- Вы ошибаетесь.

- Проверим.

- Значит, вы хотите как бы соединить нас со Старым миром?

- Как бы да. Вы там были?

Глеб покачал головой.

- Там есть на что посмотреть. Ну вот, узнаем друг друга получше,
тогда...

- И все равно - я должен увидеть ее.

- Настаиваете?

- Да.

- Хорошо. В таком случае, без какого глаза вы хотите ее увидеть: без
правого или без левого?

Глеб сжал челюсти, напряг плечи. Потом обмяк.

- Вот, значит, как...

- Именно. Вы не в том положении, чтобы настаивать на чем-либо.
Понимаете? Такая это игра. Вас ведь никто не вынуждал начинать ее. Так что
- доигрывайте, а там - платите проигрыш... или огребайте выигрыш. Как
повезет. - Он помолчал и добавил: - Будете делать все, что велю, - разрешу
писать письма.

- Буду делать, - сказал Глеб. - Где она?

- В хорошем надежном месте. Там сухо и тепло. Довольны?

- Письма, - сказал Глеб. - А потом? Когда я смогу ее увидеть?

- Когда мы будем вам полностью доверять. А уж через какое время -
зависит полностью от вас.

- Хорошо, - сказал Глеб твердо. - Что я должен делать?

- Сегодня - как следует выспаться. Работу начнем завтра.

- Тогда - снимите кандалы. Спать мешают ужасно.

Допросчик опять посмотрел на того, другого, за спиной, и тот,
наверное, кивнул.

- Давайте руки, - сказал допросчик. - Но помните: малейшее нарушение
с вашей стороны - и эта дама станет чуть менее привлекательной.

- Это я уже понял, - сказал Глеб. - О-ох, как натерло... И еще: не
распорядитесь, чтобы горячей воды дали? Тяжело таким грязным жить...

Первую ночь провели в море, было тихо, но на другой день ветер
понемногу набрал силу, погнал волну - и капитан Арчи, так его звали, повел
йол к берегу. Там есть где воткнуть кол, сказал он, и сестра его Дорис
солидно кивнула: да, есть. Они были странной парой. Арчи и Дорис. За
долгие годы совместного промысла они выработали свой язык и лишь в особо
сложных случаях прибегали к английскому, используя отдельные слова и
полуфразы. Зато в разговоре с посторонними, не владеющими их языком, они
становились обстоятельны и велеречивы. А то, что лексика отличалась от
общепринятой - так на то оно и море.

Сорок часов в тесной лодке вымотали Светлану - не физически. Она
спокойно переносила и качку, и соль. Но полная невозможность уединения; но
вспыхнувшее полузабытое: плотно, один к одному, спящие на палубе, и кто-то
из них уже не проснется, и запах рыбы, смолы, горячего мокрого дерева,
гнили и пота, и непрерывный надрывный плач, и скрип уключин, и тихие
усталые проклятия, и тоска, и тоскливые песни по вечерам, и даже веселые
песни все равно поются тоскливо... чужбина была впереди, была, но не
ждала... и самоедские мысли: дура, дура, дура, испортила все, и даже
последнюю ночь - и ту испортила... перегнуться бы через борт - и на дно
ключом... Что-то не пускало. Но думать об этом было легко, и она стала
думать именно об этом.

Олив заметила перемену в ней: Светлана вдруг перестала метаться -
телом и духом - и погрузилась во что-то завораживающее. Это тревожило, но
сделать нельзя было ничего - это Олив знала по себе. Она помнила себя,
впервые брошенную... жалкое зрелище. И ничем не помочь, поэтому лучше не
трогать.

Глеб вряд ли жив, беспощадно знала она. Той ночью, когда Светти
забылась в фургончике передвижного театрика, а она сама с карабином в
обнимку караулила рядом, сержант успел сбегать к отелю "Рэндал" и застал
там кучу полицейских, пожарных, солдат... Осторожно он разузнал, что
человек десять мастеровых где-то после полуночи вошли, избили и связали
швейцара и портье, поднялись наверх - и там началась Пальба. Кто и в кого
стрелял, сержант выяснить, конечно, не смог, но видел сам, как вынесли и
погрузили в медицинскую карету носилки, а на носилках лежал без признаков
жизни молодой, лет двадцати пяти, человек со светлыми волосами. Рука его
выпала из-под простыни и волочилась...

Что-то сгущалось на йоде. Должно быть, не только из-за ветра повернул
к берегу капитан Арчи.

Очень помогла Дорис. Прикидываясь пустой болтушкой, она пристроилась
возле Олив и затянула бесконечную сагу о том, как они с Арчи, еще молодые,
наткнулись на отмели на кусок "копченого" янтаря "с мою тогдашнюю задницу
размером". А "копченый", то есть красный, вошел вдруг в моду и стоил
четыре шиллинга за унцию; кусок же тянул на семьсот унций. Да и деньги
тогда были не то что нынче: те четыре шиллинга на два нынешних фунта лечь
могли и на них отоспаться. А был такой Арчи друг, а ее почти жених Верм,
вот уж имечко родители нашли, лучше бы сразу Червяк - и не мучиться. И
уговорил их этот Верм не продавать сразу, а погодить, цены, мол, еще
поднимутся. И стали ждать, и цены действительно все поднимались и
поднимались и вот поднялись так хорошо, что сели они все втроем в дилижанс
и поехали в Тристан, а оттуда поездом в Меркьюри. Там самые лучшие цены
были. Приехали - бабах! Правительство возьми да объяви новый налог на
добычу янтаря, да такой, что у всех все опало. И как мужчины приняли
вечерком с горя, так и продали этот кусок какому-то хлюсту фунтов за
тридцать или за сорок. А через неделю отменили тот налог... Сбежал тогда
от них Верм с какой-то цыганкой. Говорят, видели его потом в таборе - на
дудке играет...

Светлана все так же смотрела за борт, в темную воду, но
чувствовалось: слушает.

Ровно на закате йол ткнулся в песок.

Похоже, он опять уснул. Что-то ему подмешивали в еду или питье, это
ясно... Теплый, душноватый туман - и сквозь него скользит острый и
холодный, как стальной клинок, незамутненный островок сознания. Как бы -
чужого... Это странно, не страшно - может быть, потому, что - туман,
теплый душноватый туман... Но благодаря этому клинку, его остроте и
холодности, Глеб знает: Светлана им не досталась! Умница, она сумела
ускользнуть, скрыться... не погорячись, не поддайся, продержись...

Я - здесь - не поддамся...

Ему показалось, что последние слова он услышал, как отражение эха от
стен. Открыл глаза. Изгибы...