Чтение 9–й страницы книги ~Транквилиум~

Крейсер был виден вдали за сгустившейся мглой.

По небу со стороны островов веером расходились высокие белесые перья.
Над самыми островами горбатилось что-то, пока не слишком отличимое цветом
от неба, но обещающее вырасти и еще показать себя.

Район "Торгового двора" пострадал особенно жутко. Короткий яростный
пожар на селитряном складе, в полутора сотнях ярдов отсюда, окатил дома
огнем и неистовым жаром. Каменные фасады потемнели, обуглилась краска на
железных крышах, почернели до угля деревянные ставни и двери. Сгорели
легкие павильоны, навесы над окнами, вывески, рекламные щиты. Ближе к огню
- горели деревья; теперь они стояли черные, обломанные, угловатые,
страшные. На тех, что оказались подальше, скрутились и пожелтели листья -
и уже начали опадать. Словоохотливый констебль, случившийся на углу - Глеб
с удовольствием отметил, что полицию успели вооружить: за спиной у бобби
висела янсеновская магазинка, - рассказал, что здесь оказалось страшно
много пострадавших, и все от огня: на прохожих вспыхнула одежда, волосы...
Если бы мальчишка-кэбби поехал здесь, подумал Глеб, мы как раз угодили бы
под этот огненный смерч... Повезло еще, сказал тот же констебль, что часть
селитры взорвалась, ударом воздуха погасило начавшиеся пожары - так, по
крайней мере, ему самому объяснил отставной офицер-артиллерист, бывший
здесь недавно. И если бы не взрыв, сказал он, если бы продолжалось горение
- заполыхало бы полгорода...

- Получается, меня сегодня спасла Констанс, - сказала Светлана
погодя; они ехали по каменному нижнему мосту через Шейди. - Я как раз
собралась ехать за покупками, когда она появилась, чем-то встревоженная...
впрочем, не встревоженной я ее никогда не видела. И мне пришлось побыть с
нею, а потом привезли Сайруса, и я, конечно, никуда не поехала... Надо
поблагодарить ее за спасение... хотя доставит ли ей это радость?..

- Фи, Светти, - сказала Олив. - Не ожидала от тебя.

- Разве я говорю что-то плохое? Констанс - хороший человек. Просто ей
не хотелось бы видеть меня в числе своих родственников, вот и все. А так -
она прекрасно ко мне относится.

- О, Глеб, - Олив улыбнулась ему будто бы чуть виновато. - Я совсем
забыла. Кит мне сказал, что вам нужна работа, не так ли? Других источников
дохода у вас нет?

- Да, это так, - сказал Глеб. - Но я думаю...

- Дело в том, что у меня есть на примете одно неплохое местечко. Имя
адмирала в отставке Вэллора вам говорит что-нибудь?

- Пожалуй, нет.

- Это совершенно прелестный старичок, помешанный на собственных
мемуарах. Нужно только, чтобы ему их написали... Работа литературного
секретаря - вы понимаете, что это? Он будет рассказывать или диктовать, а
ваше дело - все это записывать. Сможете? Вряд ли это займет много
времени... потому что адмирал грозен лишь утром, после ленча у него сон, а
вечером гости. При этом он не скуп: предыдущий секретарь получал у него
двадцать фунтов в неделю. Рекомендую на меньшее не соглашаться. Учтите,
что это при комнате и столе. Кстати, миледи, это именно он привез вашего
милорда мужа домой.

- Вот почему показалась знакомой карета... Соглашайтесь, Глеб
Борисович, это хорошее место. Олив, а если ты не прекратишь тыкать мне в
нос моим титулом...

- Чудный титул, я бы не отказалась. Ты просто не умеешь им
распорядиться.

- Мне кажется, что я его просто ненавижу.

- Ах, перестань.

- Без него было бы проще и лучше. Это точно. Я знаю.

- Ну, радость моя... Без многих вещей в этой жизни было бы проще и
лучше. Я права, Глеб?

- Пожалуй, да, - помедлив, согласился Глеб.

- Видишь, Светти, мужчина согласен. Это значит, что я не такая дура,
какой хочу казаться...

Во дворе мэрии полсотни мужчин в мундирах ополченческой кавалерии
упражнялись в ружейных приемах под покровительством пожилого седобородого
офицера-пехотинца. Несколько ополченцев стояли у ворот. Лошадей нигде не
было видно.

Один из ополченцев, сорокалетний примерно дядька рабочего вида,
поднял руку. Глеб натянул поводья.

- Молодой сэр, а не найдется ли у вас как бы табачку для нашего
брата? Свой искурил уж, а казенный не везут никак...

- Нету, солдат, - развел Глеб руками. - Не потребляю я его.

- Жалко, жалко, - понурился ополченец. - А новости есть какие? Слышно
что?

- Про новости мы вас хотели спросить.

- Нам последним новости приносят, так-то. Сержант вон говорил наш,
что теперь только ждать приходится: пойдут те на высадку или нет. Я
своей-то головой как думаю: им теперь, после пушек, терять нечего, только
на дне их и примут. А сержант говорит, что те торговаться начнут, пощаду
выпрашивать - в обмен на офицеров-то. Офицеры все у них там, под замком.
Злая теперь матросня...

- Мистер, - наклонилась Олив, - а сигары вы будете? У меня только
сигары есть. - Она протянула ополченцу кожаный портсигар.

- О, мэм! Спасибо, спасение вы наше! Если позволите, я еще одну
возьму, мы по штучке на троих пустим...

- Вы все берите, все. И не высыпайте, зачем?..

- Мэм, простите, не смею. Это дорогая вещь, да и муж ваш не поймет...

- Поймет, - засмеялась Олив. - Берите, вам это сегодня нужнее, чем
кому-то еще...

Закат был рубинов и стремителен. Солнце скатилось к подножию
фиолетовой тучи с безумной лилово-пурпурно-ало-розовой короной, безучастно
пожирающей небо, и вскоре мгла и тревога поглотили все.

- Едемте скорее, - ежась, сказала Светлана. - Олив, пожалуйста,
сегодня... не уходи, а? Я боюсь...

- Хорошо, - сказала Олив, и слышно было, как она улыбается. - Я с
тобой, с тобой...

Обратный путь оказался на удивление короток. Возок фонарщиков
вынырнул из-за угла навстречу, и улица позади него сияла теплым желтым
газовым светом. Донесся гудок локомотива и частые удары станционного
колокола: уходил в свой путь восьмичасовой пассажирский до Свитуотера.
Подумать только, люди едут на курорты...

Впрочем, это, наверное, мудрые люди.

Далеко-далеко замигал маяк Гард-рок. Три проблеска, пауза, пять.
Снова три. Во время осенних и весенних перелетов птиц к маяку собираются
лодки, лодки, лодки: собирать разбившихся и упавших в море курочек. Там
же, на Острове, их жарят на вертелах, или запекают в углях, обмазав
глиной, или варят в котлах и ведрах - курочки неизменно вкусны... но само
это действо: выуживание из волн поверивших обманному свету и погибших
поэтому птиц - вызывало и вызывает у Светланы непонятное отвращение...
хотя, казалось бы, чего ради? Там музыка, огни, вино, танцы на пляже,
смех, флирт... азарт добычи...

Чужой кабриолет стоял у дома.

- О! - сказала Олив. - Гости. Чего только не...

- Тише... - поднял руку Глеб.

Светлана не услышала ничего.

Но - Глеб явно что-то услышал, и Олив услышала тоже, потому что оба
мигом оказались на земле, Глеб метнулся к двери, но Олив скомандовала
шепотом: "Через двор!" - и они бросились к приоткрытым воротам, ведущим во
двор и к конюшне, и Светлана внезапно осталась одна при трех лошадях - и
чуть, растерянная от необъяснимой своей глухоты, она замешкалась на
несколько секунд, цепляя повода своей лошади и лошади Олив к карабинам у
ворот, лошадь Глеба отбежала на несколько шагов... Светлана почти уже
прошла ворота, пустынный темный двор был перед нею, запертые ворота
конюшни, белые на черном, и невидимая, с долгим скрипом затворяющаяся
задняя дверь дома - вот, в семи шагах, за углом... и и этот миг грохнула
парадная дверь, и кто-то в сером серой тенью по светлой дорожке метнулся к
кабриолету. "Глеб! Сюда!" - закричала Светлана, и этот, в сером, обернулся
на крик и взмахнул рукой, и что-то с хрустом и коротким звоном врезалось в
столб ворот, к которому она прижалась, а серый запрыгнул в экипаж, ударил
вожжами, засвистел, закричал - лошадь рванула. Глеб выбежал следом -
кабриолет был уже почти под аркой. Он выстрелил дважды, и после второго
выстрела из-под арки долетел звук удара - как палкой по доске. А потом
закричала Олив...

И Глеб, бросившийся было к лошадям, вернулся.

А Светлана поняла наконец, почему все происходящее она видит размыто
и как бы необязательно. Просто взгляд прикован к другому. В столбе на
уровне ее груди торчал длинный узкий нож.

Потом, когда в событиях возникали паузы: например, в вагоне поезда по
пути в Корсак, или в каюте "Музгара", или в дешевом номере гостиницы
"Тихая пристань", где он целыми днями лежал, не желая хоть как-то заявлять
о себе окружающему миру, - Глеб пытался восстановить в памяти полную
картину происходившего в этот вечер, первый вечер ненормальной,
неправильной жизни, - и так и не сумел никогда этого сделать. Наслаивались
чужие рассказы, события менялись местами в цепочке последовательностей,
что-то главное упорно ускользало. Так, он совершенно не помнил, что вынес
из огня один, на руках, лорда Сайруса - но знал, что да, он это сделал,
раз это видели другие и сам лорд, хоть и сквозь опиумное полузабытье, тоже
видел его и разговаривал с ним. Самому Глебу казалось, что вид
распростертого у подножия лестницы Лоуэлла: запрокинутая голова,
фонтанирующая кровью рана от уха до уха, руки все еще судорожно скребут по
ковру - поразил его настолько, что он застыл перед ним и простоял так