Чтение 34–й страницы книги ~Леопард с вершины Килиманджаро~

разбиралась в моей мимике. Ведь сама она не требовала от меня благодарности.
И никогда не потребует.

-- Мне тяжело говорить об этом, Рамон, но я не хочу, чтобы после того,
как меня не станет, тебе рассказывали об этом посторонние люди. Помнишь, в
день нашего расставания я дала тебе слово не улетать с Земли. Но я его не
сдержала. Это случилось тогда, когда гибель вашего корабля стала очевидной,
но осталась слабая надежда на то, что кто-нибудь сумел опуститься на нижние
горизонты буя. Нас было шестеро. Я хочу рассказать тебе об этих людях,
потому что сейчас в живых остались только двое -- второй пилот и я. Ты
должен знать о тех...

Я поднял голову.

-- Не надо о них. Ведь ты говоришь о себе. Говори о себе.

Она не поняла. Вероятно, она приписала мои слова тому, что ее сообщение
потрясло меня.

-- Хорошо. Я не стану рассказывать, как мы летели. Мы ожидали самого
худшего. И ожидание превратилось в уверенность, когда наши приборы начали
фиксировать наведенное излучение, а кое-какая аппаратура просто вышла из
строя. Тогда командир отдал приказ начать разведку на одиночных ракетах. На
большом корабле остались командир, второй пилот и я.

Стены и потолок голубели -- это опускались сумерки, тихие сумерки после
утренней грозы.

А где-то, в непостижимом удалении от мира этих летних сумерек,
стремительно неслись два корабля: один -- в пространстве, другой -- во
времени; один, воскрешенный словами женщины в белом, принадлежал миру
прошлого; другой, неотвязно преследующий меня своей ненужностью, был послан
в будущее. Первый, движимый воспоминанием этой женщины, летел навстречу
бесполезной гибели шести человек; вместо них должны были лететь машины, но
если кто-то в опасности -- на выручку ему бросаются живые люди. Так всегда
было и так всегда будет на Земле. Но лучше бы они не летели.

Второй нес в себе машину, пусть мудрую, но все-таки косную в своей
формальной логичности. Вместо нее должен был лететь человек. Этот корабль
еще где-то впереди нас, но мы никогда не сможем связаться с ним, и не только
потому, что по программе он должен был уклоняться от контакта с жителями
планеты, на которую прибудет. Просто мы еще не знаем, что это такое -- тело,
двигающееся во времени. Мы даже представить себе этого не можем. Он летит
впереди нас, и в то же время он уже вернулся одиннадцать лет тому назад, и
то, что он принес, всегда было страхом слабых и мечтою сильных...

-- ... Но несмотря на то, что ни один сигнал не доносился к нам с
мертвого буя, меня не покидало ощущение, что ты -- там, и я не согласилась
бы на отлет...

Джабжа прав -- слабых на Земле больше нет. Значит, все -- сильные.
Значит, это нужно всем. Машинная логика! Когда-то люди -- сильные люди --
мечтали иметь крылья. И что было бы, если бы эта мечта сейчас исполнилась? Я
тихонечко повел плечами. Ненужная тяжесть, улиткин домик. Человек уже давно
крылат, и наши машины -- от могучих и многоместных мобилей-экспрессов до
крошечных индивидуальных антигравиторных "икаров" -- не идут в сравнение с
весьма несовершенными перепончатыми придатками, нарисованными воображением
древних мечтателей.

-- ... Было очевидно, что дальнейшее пребывание на орбите грозит
гибелью и остальным членам экипажа. Я потребовала, чтобы мы перешли на более
безопасную орбиту, но командир получил указания с Земли...

Почему мысли мои неуклонно возвращаются к "Овератору"? Что движет ими

-- страх? Я наклонил голову, рассматривая себя то с одной стороны, то с
другой. Страх... Смешно. Я давно уже понял, что бояться можно только за
кого-нибудь другого. Не зная своего года, я уже боялся за Сану, боялся до
такой степени, что не позволял себе узнать свой год даже под угрозой того,
что окружающие сочтут это трусостью. Я не позволял себе думать ни о чем
другом, кроме одного: как же заплатить ей за все то, что она для меня
сделала, и за то, что она могла бы еще сделать, если бы не уходила первой.
Но так бояться можно только за того человека, который бесконечно дорог тебе,
и я искал в себе этот страх, и хотел найти его, и не находил. И не знал, что
же было раньше: ушла ли любовь, а за нею -- страх за любимую, или же я
просто устал бояться... Наверное, последнее. Во всяком случае, мне было
легче думать, что один проклятый "Овератор" виновен во всем.

-- ...Но всю обратную дорогу меня не покидала уверенность, что мы
просто не там искали, что ты жив, и может быть, находишься в самом
неожиданном месте, -- например, на каком-нибудь корабле, потерявшем связь с
Землей; я обратилась ко всем оповещательным центрам Солнечной...

Мне было не легче. Потому что я знал: "Овератор" здесь ни при чем. Не
знай она этого -- она все равно сочла бы себя вправе запереть меня в эту
клетку, все равно она рас- поряжалась бы мною, как Педелем; все равно люди
Егерхауэна вели бы эту каторжную жизнь, так наивно принятую мной за подвиг.
Элефантус -- не простивший себе просчета с фасеточным мозгом; Сана -- чтобы
иметь возможность и во время работы наблюдать за мной; Патери Пат -- вот тут
я только не знал, в чем дело. Просто было в его жизни что-то, потеря
какая-то, и он работал, чтобы забыть. В этом я был уверен. А там, в далекой
снежной Хижине -- и говорить не о чем...

Сана стояла передо мной и молчала. Она молчала уже давно. И я с ужасом
подумал, что должен ей что-то сказать. Вот так молчал я и в день нашей
первой встречи здесь, в Егерхауэне, и так же время неслось все быстрее и
быстрее, но тогда я мучительно хотел найти для нее самые нужные слова, а
сейчас...

-- Сана, -- неожиданно сказал я, -- а тебе, именно тебе, оказалось
нужным Знание, принесенное "Овератором"?

Казалось, в ней сломался тот стержень, который всегда заставлял ее
выпрямляться навстречу мне -- она вдруг резко наклонилась надо мной, и ее
глаза, ледяные лучистые глаза замерли передо мною.

-- Да, -- сказала она. -- Да. Да. Это мне действительно нужно. Да.
Потому что только благодаря этому ты -- со мной. Пусть только поэтому, но ты
-- со мной. Ты думал -- я боюсь смерти. Разве это страшно?! Для меня
существовал только один страх -- потерять тебя. Но это не позволило тебе
уйти от меня. И теперь ты не уйдешь. Даже теперь. Вот почему мне нужно это.

-- И только? -- спросил я.

Она не ответила. И снова наступило молчание, и молчание это было
безнадежно. Я встал и как можно быстрее вышел.

Педель распахнул передо мной дверцу мобиля, влез следом и примостился
где-то сзади. Затих. Мне казалось, что мобиль едва тащится. Гнусная
аквамариновая коробка! Разве можно было сравнить его с легкой спортивной
машиной Илль, сверкающей, словно капля меда?

Я приземлился у входа в сад, чтобы немного пройтись. Велел Педелю не
наступать мне на пятки. Пошел по узкой аллее на тусклые огни обеденного
павильона.

Неожиданно из-за поворота показалась огромная фигура. Шатаясь и мыча,
она приближалась ко мне. Я прижался к дереву и замер. Это был Патери Пат, но
в каком состоянии! Он был пьян. Пьян, как дикарь. Я бы с удовольствием
отодвинулся подальше, но не хотел выдавать своего присутствия. И правильно
сделал. Он прошел в двух шагах от меня, даже не подняв головы. Дошел до
конца аллеи, но не свернул, а было слышно, как вломился прямо в кусты.
Проклятый день! Только этой гадости мне и недоставало.

Я быстро двинулся к дому и вспрыгнул на крыльцо. Черт побери, как это
мне в голову не приходило? Ее глаза, ресницы, руки... Милый Элефантус!

Но его не было ни в первой, ни во второй комнатах. Не вспугнул ли его
этот пьяный боров? Я обошел весь коттедж и пошел в его личный домик.

Элефантус сидел в кабинете. Когда я постучал, дверь распахнулась, но он
не поднял головы. Его поза меня насторожила. Так держатся люди, которые
вот-вот потеряют сознание. Но когда я бросился к нему, он поднял голову и
остановил меня:

-- Не нужно. Ничего не нужно. Илль погибла.

Я не понял. О чем это он? Он знает о нашем полете? Он полагает, что
я?..

-- Илль больше нет, -- сказал он шепотом.

Я махнул рукой. Криво улыбнулся. Да нет, не может быть. Все он путает.
Все они пьяны. Сейчас я скажу что-то такое, что сразу рассеет все
подозрения. Надо только это найти... Вот сейчас...

-- Нет! -- крикнул я. -- Ведь она бы знала...

-- Она знала, -- сказал Элефантус.

Я пошел прочь. Наткнулся на что-то холодное и звонкое. Отодвинул
плечом. Отодвинулось. Патери Пат, шатающийся, закрывший голову руками,
словно ослепший от боли, встал у меня перед глазами.

-- Педель! Самый быстрый мобиль! Самый!

Казалось, мобиль повис в густой неподвижной пустоте. Ни одного огня
внизу. Ни проблеска впереди. Скоро ли?

Замерцали огоньки па пульте. Я машинально нажал тумблер. Голос Саны
ворвался в машину:

-- Рамон! Рамон! Где ты? Немедленно возвращайся! Где ты?

Я нагнулся к черному овалу:

-- Лети к Элефантусу. Ему нужна помощь.

Голос умолк, а потом снова раздались вопросы, упреки, крик... Я
выключил "микки". Немного подумал. Нет. Никаких разговоров. Я не поверю ни
голосу, ни воображению. Поверю только своим рукам и своим губам...

-- Сегодня... Именно сегодня! Неужели Илль чувствовала, что это
произойдет сегодня?

-- Предчувствий не существует. Факт смерти был равновероятен для любого
из трехсот шестидесяти пяти дней года.

Успел-таки пробраться в мобиль!

-- Помолчи, сделай милость. Что ты об этом знаешь?

-- По данным Комитета "Овератора" Илль Элиа должна была погибнуть в
этом году. Поэтому меня удивляет, что вы воспринимаете этот факт...

-- Что ты мелешь? Откуда ты мог это знать?

-- Неоднократно работал по биофону Патери Пата. Трудно работать. Он все