Юлия ЛАТЫНИНА

ДЕЛО О ПРОПАВШЕМ БОГЕ

Высокоученый чиновник ведомства справедливости и спокойствия, особо
полномочный инспектор из столицы, господин Нан, осматривал постоялый двор,
принадлежавший некоему Кархтару.

Сам Кархтар пребывал в бегах, и по всему Харайну ветер лениво трепал
объявления: три тысячи за голову убийцы городского судьи и зачинщика
мятежа в Иров день...

Постоялый двор был, как все постоялые дворы Нижнего Города:
неказистое двухэтажное строение с плоской кровлей, отгороженное от улицы
стеной из сырцового кирпича с толстыми лопатками, в центре дома неизбежный
дворик, к западной стене лепились как попало хозяйственные постройки, и
там же начинался садик с прудом посередине. В пруду плавали недорогие, но
неплохо подобранные кувшинки; у деревянной беседки цвело бледными,
вытянутыми трубочкой цветками личевое дерево. Господин Нан не столько
присматривался, сколько принюхивался. Запахи в империи говорили многое;
глухие стены скрывали содержимое садов и внутренних комнат, и те извещали
о достатке благовониями и ароматами цветов. Запах растения был важней его
вида. В саду Кархтара пахло невзыскательно: парчовой ножкой и лоскутником.

В ветвях личевого дерева запуталась блестящая мишура, и с рылец
карнизов сиротливо свисали длинные гирлянды, развешанные в миновавший
четыре для назад праздник Великого Ира. Карнавальное время остановилось в
покинутом доме бунтовщика, потихоньку выцветая на солнце.

Сопровождавший столичную штучку секретарь городской судебной управы,
некто Бахадн, недовольно косился на все эти размалеванные полотнища и
красные ленты, исписанные пожеланиями счастья. Не то чтобы в самих этих
лентах содержался некий криминал, вовсе нет, хотя, если подумать, бывали и
другие времена... Бывали времена, когда за вон этакое полотнище, которое
по всем правилам желает обитателям большой чин, а висит, извините, над
свинарником, - могли и загрести. Могли и сказать: "Это ты на что же,
почтеннейший, намекаешь, - что в империи каждая свинья может получить
большой чин? А вот как мы тебя сейчас соленой розгой... Ах, не хочешь? По
неразумию? Дай-ка ты мне, брат, двадцать пять розовеньких, тогда и
согласимся, что по неразумию..."

Но... Что-то скверное, нечиновное чудилось секретарю в каждом
празднике, словно праздник - двоюродный брат мятежа.

А столичный инспектор тем временем присел у садового алтаря и провел
рукой по шершавой глыбе. Собственно, присутствие этой глыбы было гораздо
более серьезным правонарушением, чем праздничная лента над свинарником,
потому что это был Иршахчанов камень - точнее, подделка под него, а
Иршахчановым камням в частных местах стоять не положено.

Две тысячи лет назад основатель империи Иршахчан отменил навеки
"твое" и "мое", и повелел, чтобы межевые камни отныне не оскверняли общей
для всех земли. Камни убрали с полей и расставили на перекрестках дорог,
украсив их изречениями Иршахчана. Они утратили смысл и обрели святость.
Сейчас они почитались как знаки высшего хлебного инспектора и
распорядителя небесных каналов.

Но крестьяне, хотя и знали, что покойный император - верховный бог
империи, молились местным богам, а не Иршахчану, так же, как подавали
прошение о семянной ссуде в сельскую канцелярию, а не в столичную управу,
- и дадут скорее, и сдерут меньше. Иршахчановы камни зарастали всякой
дрянью и оставались месяцами без еды, разве что если поселится под камнем
какой-нибудь настырный покойник или щекотунчик со змеиной пастью... А тут
камень стоял как новенький. Инспектор наклонился, разбирая надпись.

- Надпись "пышного хлеба", - почтительно сказал секретарь Бахадн. -
Люди "пышного хлеба", так эти бунтовщики сами себя называют. Когда
бунтовщик Нерен основывал эту секту, он ссылался на слова из канонического
текста "Книги творения ойкумены": "Государь разделил земли, отменил долги
и уравнял имущества. Тогда повсюду воцарилась справедливость, мир и
равенство, исчезли деньги, а с ними зависть, корысть, вражда и
беспокойство, и от этого хлеба стояли такие длинные, что скрывали с
головой едущего всадника".

А сочинитель Нинвен всю жизнь страдал оттого, что его обошли на
экзаменах, - как и здешнего хозяина - и всем хотел доказать свою
образованность. И стал доказывать, что акшинские списки древнее
канонического текста, а в них стояло: "И от этого хлеба стали такие
пышные, что из полузерна пшеницы пекли пирог".

Господин Бахадн хмыкнул:

- И из-за этой цитаты "длинные" и "пышные" ненавидят друг друга не
меньше, чем чиновников.

Столичный инспектор поднялся по крутой лесенке на второй этаж и,
пригнувшись, вошел в большую, с низким потолком гостиную. За четыре дня
ветер вымел из комнаты аромат воскурений, и теперь она пахла тоже кустами
инча: запахом садовым, нежилым. Рыжеватая пыль, носившаяся в воздухе по
жаре, осела тонким слоем на столе, на грубых деревянных скамьях и
табуретках, на переплетах многочисленных книг.

- Здесь они собирались последний раз, - сказал господин Бахадн,
указывая на стол посередине комнаты. На столе стояли чаши, недопитый
пузатый чайник и большая фарфоровая плошка для гадания по маслу. Господин
Бахадн объяснил, что постоялый двор принадлежал еще отцу Кархтара, у
самого бунтовщика не хватило бы на него сметки. А когда отец умер, Кархтар
разными неправдами сумел-таки перенять заведение в наследство.

- Только теперь здесь собирались все окрестные разбойники, особенно
из тех, что именовали себя защитниками справедливости и грабили лишь
богачей и государственные склады, потому что это проще и выгодней.
Говорят, Ханалай имел тут убежище после истории с белорыбицей.

И тут в соседней комнате что-то посыпалось на пол. Столичный чиновник
подскочил к двери и с хрустом рванул занавески.

Горница была заставлена книгами и ретортами, а на полу ее был
нарисовал оранжевый круг, вписанный в восьмиугольную звезду. У края круга
стоял парень лет двадцати шести. Парень был одет в синие травяные штаны и
куртку-безрукавку, перехваченную желтым поясом с медной пряжкой. Голова
парня была повязана двухцветным платком. Красный конец платка свисал
влево, а синий конец платка торчал вверх. Парень был огромен. Парень был
на полторы головы выше инспектора. Кулаки парня напоминали размерами два
куска круглого сыра, а ягодицы - два огромных подсолнуха.

Грохот в комнате произошел оттого, что парень свалил с полки целую
гроздь свитков и книг, - одну из этих книг парень и прижимал к груди,
судорожно моргая.

- Что же ты с книжками-то так обращаешься? - насмешливо спросил
столичный чиновник.

Парень озадачился. Можно было подумать, что вопрос Нана его удивил.
Можно было подумать, что он считал, что чиновник, заглянув в комнату, не
заметит мятежника восьми локтей росту. Озадачившись, парень предпринял
странное действие - он зацепил лапой свой платок и передвинул его. Теперь
красный конец платка свисал назад, а синий торчал влево.

Секретарь Бахадн в ужасе зажмурил глаза. Он никогда не видел
мятежников вблизи, а тем более таких огромных. Великий Вей! Как же его
сюда пустили! А впрочем, известно как - дал взятку, вот и пустили...

Нан шагнул в комнату.

Парень вытащил из-за пояса клевец с ясеневой рукояткой.

- Господин инспектор, - сказал парень, - все мы здесь наслышаны о
вашей доброте и справедливости. И вот если вы так справедливы, как о том
ходят слухи, вы повернетесь сейчас и уйдете из этой комнаты, а если нет,
то вам придется умереть.

Чиновник, с порога, молча прыгнул на мятежника. Руки его сомкнулись
на рукояти клевца. Мятежник мелькнул растопыренными ногами в воздухе и
приземлился на спину. Нан сел на него верхом и принялся душить.

- Стража, - тоненько закричал Бахадн.

Мятежник выронил и клевец, и книжку, и изо всех силы схватил
инспектора за его корешок. Чиновник заорал и выпустил горло мятежника. Тот
подпрыгнул спиной, вскочил на подоконник и с шумом обрушился в
прошлогоднюю колючую листву.

Инспектор сиганул за ним.

Синяя куртка мелькала уже в глубине сада, за решеткой. Инспектор
кинулся туда. Это было опрометчивым решением: в тот же миг откуда-то слева
вылетела длинная веревка с крючками. Один из крючков уцепился за отворот
замшевого сапога. Хрюкнула и покатилась в траву отодранная от сапога
бисерина. Инспектор отчаянно взмахнул руками, пытаясь удержать равновесие,
но тут другая веревка, с петлей на конце, обвилась вокруг шеи, и свинцовый
шарик на конце петли ударил в глаз.

Инспектор отчаянно забился, падая на землю и чувствуя, что теряет
сознание. Его протащили по колючей траве несколько шагов и бросили.

Господин Нан открыл глаза и помотал головой, соскребая с шеи удавку.
Невдалеке, в соседнем саду, три раза ухнула куча соломы: кто-то ссыпался
на нее, перемахнув через глинобитную стену. В доме истошным голосом звали
стражу. Инспектор посмотрел наверх. Он лежал под личевым деревом.
Полуденное солнце плясало в листве. Вокруг ствола дерева, прельстительная,
как змея, обвилась красная лента: лента именем Ира сулила дереву вечное
плодоношение и ягоды размером с человечью голову. Поскольку была еще
весна, ягод не было, только качались, отсвечивая тускло-золотыми боками,
несколько игрушечных яблок.

Господин Нан посмотрел на дом. Секретарь Бахадн, переваливаясь
по-утиному, спешил вниз по крутой лестнице. Пояс на платье судейского
чиновника поехал вверх, и под ним явственно обозначился солидный прыгающий
животик. Господин Бахадн размахивал руками и громко звал стражу.

Господин Нан, столичный инспектор, осторожно раздернул на шее