далайну.
потом оставили одних. Шооран понимал, что цэрэги не ушли, что они
поблизости, но никто не подсматривал, что происходит на крестовинах.
Оройхон был важнее любопытства, а внезапно обретенный илбэч требовался
властям всерьез и надолго. Шооран обратил внимание, что между отдельными
крестами стоят щиты, чтобы и сами прикованные не могли видеть друг друга.
неподалеку воняли дымом авары, значит, рядом мертвая полоса - дорога в
страну старейшин. Братья, не скопив своего, хотят добраться до чужих
богатств.
высокой или низменной цели, свободным или связанным, но он будет исполнять
свой долг. Пусть после его дел прольется кровь, и кто-то станет более
несчастен, чем сейчас, но раз есть далайн, и есть илбэч - илбэч обязан
строить. Хотя бы просто для того, чтобы в мире стало одним оройхоном
больше.
один. Потом их не трогали целый месяц, из чего Шооран заключил, что
объявился Ёроол-Гуй, и братья выжидают, не желая рисковать. Месяц истек, и
еженедельные выходы к далайну возобновились. Первое предположение Шоорана
оказалось правильным: строилась широкая, в три оройхона дорога в землю
старейшин.
под стражей в алдан-шаваре, дулись в кости на интерес или вечернюю порцию
мяса (теперь им давали и мясо, и наыс, и вообще все, кроме вина) и
старательно не говорили на запретную тему. Лишь Уйгак - тощий, но страшно
прожорливый мужик, глупый и такой законопослушный, что неясно было, как он
попал на каторгу, а потом в бунтовщики, вздыхал порой, придвигая миску с
выигранным мясом:
угрюмый Куюг, - и не знает, что гарпунок на него уже заострен.
он многозначительно поднимал к потолку палец, перемазанный в мясной
подливке.
говорить, а слушать других. Его тоже преследовало сравнение с бовэром, и
он ждал всяких неожиданностей. Кроме того, он постоянно представлял в уме
карту мира и старался отметить на ней новые оройхоны. Не так много их
было. Окажись он на свободе, он бы выстроил за это время куда больше.
пресным. Выход Шооран нашел в беседах с Маканым. Калеке достаточно было
задать один вопрос, а дальше он рассказывал сам без остановок. Надо было
лишь суметь разобрать его речь, и тогда выяснялось, что он рассказывает
массу любопытных вещей.
Ешли ее харвахом шырым натереть, так она шветитша в темноте. Штрашно! Ее
надеть и ишшо на ходули штать. Ночью приду на поле, да как крикну
шторожам: "Ужнаете меня?!" Они и уполжают штаны чиштить. Вше оройхоны были
мои. Но вше-таки поймали меня. Макали три ража. Шешть раж это уже потом,
жа другое...
отделенные друг от друга огненным болотом. Едва камень затвердел, как
отряды цэрэгов, скрывавшиеся неподалеку, ринулись на приступ. В
неожиданности они видели свое главное преимущество. Но неожиданного удара
как раз и не получилось. На том берегу еще неделю назад заметили
замаячивший оройхон и, поняв, что происходит, успели подготовиться к
атаке.
от передовых дюжин почти никого не осталось. Остатки нападавших были
смяты, старейшины сами пошли в наступление.
отвязать, когда из клубов дыма, по-прежнему тянущихся с бывшей мертвой
полосы показались кольчужники врага. Грудь каждого за прозрачной чешуей
казалась открытой, в руках пели хлысты, короткие копья торчали за спиной.
После мгновенной схватки охранники были перебиты, и наступающие пошли
дальше. На привязанных к крестам людей они не обратили внимания - мало ли
какие жертвы приносит противник великому Ёроол-Гую.
единственный шанс получить свободу. Шооран напрягся, пытаясь освободиться.
Мягкие ремешки не растягивались. Если бы заранее, прежде чем его
привязали, напружинить мышцы, он может быть и мог что-то сделать, но
сейчас он был беспомощен. Ему не было больно, под ногами стояла
подставочка, он мог висеть так долго, не испытывая заметных мучений, не
жестко, но плотно перебинтованный, неспособный шевельнуть и пальцем.
бессилия сами выступили на глазах. Он оказался не готов и не способен к
борьбе, ему не к чему было применить свою силу, он не мог даже бестолково
дрыгаться.
на землю спрыгнул один из его товарищей и, пригнувшись, побежал в сторону
тэсэгов.
я не илбэтш, я могу и жадержатша.
- они быстро развязали оставшихся пленников. Большинство, дождавшись
свободы, тут же убегали и вскоре у поребрика остались лишь четверо бывших
каторжников и бывших чудотворцев: Шооран, Маканый, Куюг и Уйгак.
историю о пяти братьях хорошо слушать ветшером. Вжаправду я ее не хотшу.
Хотя, кто знает, сколько лет Маканому?
мясом-то кормить будут?
я остаюсь.
свою дорогу.
затянутом нойтом и испачканном только кровью, он переоделся. Убитый цэрэг
лежал на земле, поджав колени и положив руки под голову, словно спал. На
разбитом кистенем виске выступила кровь. Стараясь не смотреть в молодое
лицо, Шооран раздел покойника.
Впору пришлась кольчуга. Поверх кольчуги Шооран натянул мягкий жанч,
выданный братьями. Не стоит лишний раз показывать любопытным глазам свое
снаряжение. Шооран подобрал копье, нож, скатал хлыст. Не тронул лишь
забрызганный кровью шлем. Настороженно прислушался. Сзади нарастал шум
битвы.
теперь начинало сказываться их численное превосходство. Цэрэги старейшин
попятились.
Впереди наверняка стоят заслоны при орудиях, сзади идет сражение, да он ни
за какие блага и не согласился бы возвратиться назад. Шум приближался,
надо было что-то предпринимать.
или рука бледного уулгуя, старается уйти в один из боковых закоулков.
Шооран поступил так же. Он подошел к шавару, пока еще чистому и пустому и
скрылся в темноте, стараясь не представлять, что произойдет, если
разбуженный Ёроол-Гуй вздумает навестить этот оройхон.
решающего перевеса не добилась ни одна из сторон. К вечеру войска отошли
каждое на свои земли, но было ясно, что утром все начнется сначала.
Разъединить враждующих мог теперь только Ёроол-Гуй, но такой исход никак
не устраивал Шоорана. В шаваре уже резко воняло нойтом, и если крупные
хищники появятся здесь еще не скоро, то ядовитого зогга можно встретить
уже сейчас.
света вышел к далайну. Опасно было находиться так далеко от спасительного
поребрика, опасно было стоять на виду, на оройхоне могли оставаться отряды
разведчиков, но Шооран не видел иного выхода. То, что он собирался
сделать, поможет добрым братьям залить кровью соседнюю страну, поскольку
старейшины не смогут удерживать широкий фронт. Но Шоорану не было жаль ни
тех, ни других. Незаметно для себя он перешел в состояние, неизбежное для
человека, способного переделать мир: думать лишь о человечестве в целом и