Евгений ЛУКИН

КАТАЛИ МЫ ВАШЕ СОЛНЦЕ

Научно-фантастическая повесть

Тем только и дышим,

что знать не знаем.

В. И. Даль

Глава 1. НОЧКА ТЕМНАЯ

Кудыка был разбужен дробным, глуховатым бряцаньем медного
позвонка. Заворочался на лавке, с надеждой выпростал из-под одеяла,
подбитого заячьим мехом, всклокоченную голову, но, разлепив веки, так
ничего и не увидел. Черно - как в полене. "Трык-трык... - поскрипывало
и постукивало неподалеку. - Трык-трык..." Приподнялся на локте, все
еще ожидая, что вот-вот порозовеют, засветятся репейки [Репеек
(берендейск.) - звездчатая вставочка.] слюды в широком косящатом
оконце.

Не дождавшись, крякнул, помянул в сердцах шишимору [Шишимора
(берендейск.) - шишига, кикимора.] и всех родичей ее, потом запустил
пятерню в редкую от частых раздумий бороденку и, уставясь в невидимый
потолок, стал сердито соображать, что же он все-таки напутал в хитром
своем резном снарядце. Днем вещица работала исправно и бряцала
вовремя, если и промахивалась, то самую малость, а вот восхода, вишь,
не угадала еще ни разу. Может, и впрямь шишимора шалит?.. Однако в
шишимор, по правде сказать, Кудыка не особенно-то и верил. Он, если на
то пошло, и сам о прошлом годе, сговорившись с Плоскыней, подсадил
шишимору княжьему боярину Блуду Чадовичу. Резали они с тем Плоскыней в
тереме вислое крыльцо [Вислое крыльцо (берендейск.) - огражденный
перилами выступ, приделанный извне к дому.] о двух столпах. Крылечко
вышло - загляденьице, да вот прижимист оказался Блуд, недоплатил... Ну
и, стало быть, с того самого дня возьми да и заведись шишимора.
Скрипит, стонет - хоть из терема беги. Долго крепился Блуд, а все одно
не стерпел, послал за Кудыкой да за Плоскыней, уплатил сполна. И - как
корова языком слизнула, нет шишиморы... Такое вот диво.

Кудыка ухмыльнулся, припоминая давнюю эту проделку, и сел на
лавке, накинув на плечи зипунишко [Зипун (берендейск.) - исподняя
одежа, узкая, до колен и без козыря.]. За ночь горенка выстыла,
пробирал озноб. Либо огонь вздуть? Кудыка встал и в черной, как сажа,
тьме сошел крутой двенадцатиступенной лесенкой в подклет, где потрогал
чуть теплую печку и хмыкнул довольно. Печью своей Кудыка гордился.
Сложенная из греческого кирпича и лишь сверху обмазанная глиной, жар
она держала, почитай, всю ночь. В двух шагах от Кудыкиной подворотни
по речке по Вытекле пролегал путь из варяг в греки - ну как тут не
попользоваться такой оказией! Были бы только денежки. А денежки у
Кудыки были. Не чурки деревянные, как у прочих берендеев, а мелкое
серебро, дробная монета, у тех же греков наторгованная.

Хитер был Кудыка, ох, хитер! Другой бы на радостях изразец
муравленый пустил по печке, стены бы в горенке красной кожей приодел,
а он по-смирному - глиной да рогожкой. Назови кто в людях Кудыку
зажиточным - на смех бы ведь подняли. Хоть и дом у него двупрясельный
[Двупрясельный (берендейск.) - в два потолка.] - горница на подклете,
и дым вон из трубы, а не из окна волоком... А все смекалка Кудыкина.
Иной аж прослезится, о художестве [Художество (берендейск.) - лихие,
никудышние дела.] своем говоря, да кто ж ему поверит-то? А Кудыка как
начнет хвастать, провираясь для виду, все от хохота с лавок валятся.
Что с такого возьмешь? Потому и поборы на него падали самые легкие, и
даже Кощей, под которым ходили все теплынские берегини, хранил Кудыкин
двор лишь по малому оберегу [Оберег (берендейск.) - привеска от
сглазу, огня, воды и проч.]. А мог бы и по большому, раза в два
дороже...

Кудыка отнял заслонку, лицо нежно тронул неворошеный жар под
пеплом. Стало быть, все-таки дед вставал среди ночи да подтапливал...
Древорез пошевелил кочергой, обдав красноватой позолотой рубаху, и,
нашарив тугой, увесистый, как кирпич, стружечный жемок, сунул в печь.
Вскоре загудело густое веселое пламя, забегали по стенам теплые
зайчики. На полатях тут же закряхтел и заохал старый дед Пихто
Твердятич:

- Охо-хо, внуче Кудыче...

- Ты спи, дед, спи, - успокоил Кудыка. - Темно еще...

- Темно... - недовольно повторил дед. - То-то и оно, что темно. А
почему темно-то?

- Рано потому что, - ответил Кудыка, отправляя в огненную пасть
печи еще один плотный стружечный кирпичик.

Полати заскрипели, затрещали, всколыхнулась лежащая горбом ветхая
шубейка, и в пятнистой полутьме явилось морщинистое резное личико
деда. Кудыка инда [Инда (берендейск.) - ажно.] залюбовался. Уж на что
он сам слыл первым древорезом в слободе, а поди ж ты, выведи так-то
вот каждую морщинку!

- Незаплатана ты башка! - гневно выкатывая глаза, прошамкал дед. -
Рано ему! Солнышку-то давно уже встать пора!

- Ну ты солнышку-то не указывай, - ворчливо заметил Кудыка,
закрывая заслонку. - Пора ему там, не пора...

Дед крякнул и примолк. Потом заворчал снова, на этот раз тревожно,
испуганно:

- Раньше-то, а? Лето - долгое, зима - мягкая... Весной как
пригреет - смотришь: а лед по речке по Сволочи шорохом идет вовсю... А
ныне вон уже и Вытекла по затонам подмерзать стала... Эх! Прогневалось
на нас ясно солнышко...

- Это за что же? - спросил Кудыка.

- А не надо было греков пущать в государствие! Время мерят, часы
ладят...

Кудыка хмыкнул, засветил ночник и вышел в сени, где умылся ледяной
водой из кадки, все посматривая, не зарозовеют ли слюдяные чешуйки в
оконце.

- А знаешь, почему греков греками зовут? - снова заговорил дед,
стоило Кудыке вернуться. - Грешные потому что!.. А ты вон с ними
дружбу водишь, с ча-сов-щиками!..

Последнее слово дед выговорил презрительно, как выбранился.

- Как же это греков не пущать? - удивился Кудыка. - Ежели не
пущать, так это бесторжие будет. Бесторговица...

- Да и леший с ней, с бесторговицей! - взвился дед. - Зато,
глядишь, солнышко смилуется, припечет...

Кудыка не дослушал и снова поднялся в горницу. "Трык-трык... - все
так же поскрипывал и постукивал резной снарядец. - Трык-трык..."
Гирька на ремешке свисла уже чуть ли не до полу. Греки - греками, а и
мы кое-что можем. Немудреная вроде снасть: два пупчатых колеса с
колебалом да позвонок с опрокидом, а вот поди ж ты - время кажет и в
позвонок бряцает на закате. Ежели бы еще и на рассвете бряцала - цены
бы ей не было.

Кудыка нахмурился, остановил колебало и, намотав ремешок на валик,
снова качнул. Трык-трык... А ведь дед-то прав. Ночи теперь не в пример
длиннее стали. Шутка, что ли, лишних три оборота ременных на ночь
накинул! Позавчера два, вчера три... Сколько ж еще набавлять-то? Ремня
не хватит...

Долго бы еще размышлял Кудыка, но тут мелькнули наконец в слюдяных
репейках окна дробные алые искорки. Обрадоваться, правда, не успел -
понял, что не солнышко тем искоркам причиной. Кто-то бегал по улицам с
огнем, да и не один. А вскоре стали слышны и отдаленные крики.

Кудыка торопливо подпоясал зипун и, на ходу влезая рукой в рукав
шубейки, заторопился вниз по лесенке. Дед Пихто Твердятич,
привскинувшись на полатях, тревожно склонял ухо к невнятному шуму.

- Что там, Кудыка?

- Да кто ж его знает! - так же тревожно отвечал ему тот, срывая со
стены кистень-звездыш [Звездыш (берендейск.) - чекуша-гвоздевка, либо
рогульчатое ядро на коротком кистенище.]. - Не иначе, опять лихие люди
доброго человека в чужой клети поймали...

Нахлобучил шапчонку, выбежал в черные сени, отнял засов.
Очутившись на низком крыльце, первым делом взглянул на восток. Нет,
ничего там не светилось и даже не розовело.

Серебром сияли гвоздики звезд, вколоченные во множестве в огромное
черное небо. Ночь стояла такая ясная, что на шляпках покрупнее можно
было различить насечку.

Узкой прокопанной в сугробах тропинкой Кудыка приблизился к
воротам об одном полотне и, вынув брус, с трудом приотворил заметенную
калитку. По тихой улочке, страшно сопя и громко хрустя настом, кто-то
шел, направляясь к дальнему концу слободы, - темный, косолапый и с
посохом. А может, и с колом...

- Плоскыня, ты, что ли? - наудачу окликнул Кудыка.

Косолапый обернулся, набычился. И впрямь Плоскыня.

- А то кто же! - всмотревшись, чьи ворота, мрачно бросил он.

- Куда это ты до свету наладился?

- Иех! - вскрикнул в сердцах Плоскыня. Сгреб с лохматой головы