Любовь ЛУКИНА, Евгений ЛУКИН

А ВСЕ ОСТАЛЬНОЕ - НЕ В СЧЕТ

Счастливый человек - он был разбужен улыбкой. Ну да, улыбнулся во
сне, почувствовал, что улыбается, и проснулся. А проснувшись, вспомнил:

Вчера он вынул из кладовки все свои сокровища, построил их в шеренгу
и учинил генеральный осмотр. Два корня он отбраковал и, разломав на куски,
сбросил в мусоропровод, а остальные отправил обратно, в кладовку. Все,
кроме одного.

Это был великолепный, трухлявый изнутри корень с четко выраженным
покатым лбом и шишковатой лысиной. Шероховатый бугор вполне мог сойти за
нос картошкой, а из-под изумленно приподнятого надбровья жутко зиял
единственный глаз. Вдобавок вся композиция покоилась на неком подобии
трехпалой драконьей лапы.

Прелесть что за корешок!

Все еще улыбаясь, он встал с постели и вышел босиком в большую
комнату, где посреди стола на припорошенной древесной трухой газетке
стоял, накренясь, тот самый комель. С минуту они смотрели друг на друга. И
было уже очевидно, что остренькая шишка на сбоку лысины - вовсе не шишка,
а рог. Ну да, маленький такой рожок, как у фавна.

- Ты - леший, и зовут тебя - Прошка, - с удовольствием сообщил он
куску трухлявого дерева. - И страшным ты только прикидываешься. Ты -
хитрый и одноглазый. Коготь я тебе, конечно, укорочу, а вот что правая
щека у тебя вислая - это ты зря...

Тут он почувствовал беспокойство и оглянулся. Из большой комнаты
очень хорошо просматривалась коротенькая - в три шага - прихожая, тупо
упершаяся во входную дверь. Где-то там, далеко-далеко за дверью, его,
должно быть, уже ждали. Хмурились, поглядывали на часы и, поджав губы,
раздраженно постукивали ногтем по циферблату.

Он повернулся к комлю и, как бы извиняясь, слегка развел руками.

Наскоро умывшись, наскоро одевшись и наскоро позавтракав, он влез в
пальто, нахлобучил шапку и взял с неудобной, причудливой, но зато
самодельной подставки потертый до изумления портфель из настоящей кожи.
Перед самой дверью остановился, решаясь, затем сделал резкий вдох, открыл,
шагнул...

...и произошло то, что происходило с ним изо дня в день: захлопнув за
собой дверь, он обнаружил, что снова стоит все в той же прихожей, правда,
уже малость подуставший, что портфель стал заметно тяжелее и что на
воротнике пальто тает снег. Видимо, там, за дверью, была зима. Да, зима.
Недаром же три дня назад стекла заволокло льдом почти доверху.

- Ну вот... - с облегчением выдохнул он. - Уже все...

В портфеле оказались продукты. Он перебросал их в холодильник и,
чувствуя, как с каждой секундой усталость уходит, подошел к столу с
комлем, посмотрел справа, слева...

- Нет, - задумчиво сказал он наконец. - Все-таки второй глаз тебе
необходим...

Он перенес комель в кухню, зажег газ и, ухватив плоскогубцами
толстый, в синеватой окалине гвоздь, сунул его острым концом в огонь, а
сам, чтобы не терять времени, выбрал из груды инструментов на подоконнике
заточенный в форме ложечки плоский напильник и со вкусом, не торопясь
принялся выскабливать труху из полостей комля.

Когда закончил, гвоздь уже наполовину тлел вишневым. Осторожно вынув
его из огня плоскогубцами, он убедился, что рука не дрожит, и приступил.

Раскаленное железо с шипением входило в древесину, едкие синеватые
струйки дыма взвивались к потолку, вытягивались легким сквозняком в
большую комнату и плавали там подобно паутинкам перед коричневыми с
истертым золотым тиснением корешками книг, путались в хитрых резных
подпорках полок.

И тут - нечто небывалое - взвизгнул дверной звонок. Рука с
плоскогубцами замерла на полдороги от конфорки к комлю. Ошиблись дверью?
Несколько мгновений он сидел прислушиваясь.

Вишневое свечение, тускнея, сползло к острию гвоздя и исчезло. Да,
видимо, ошиблись... Он хотел продолжить работу, но звонок взвизгнул снова.

Пожав плечами, он отложил остывший гвоздь, отставил комель и,
отряхивая колени, вышел в прихожую. Все это было очень странно.

Открыл. На пороге стояла искусственная каштановая шубка с поднятым
воротником. Из кудрявых недр воротника на него смотрели блестящие, как у
зверька, смеющиеся глазенки.

- Чай кипела? - шаловливо осведомилось то, что в шубке, бездарно
копируя не то кавказский, не то чукотский акцент.

Опешив, он даже не нашелся что ответить. Шубка прыснула:

- Ну чо ты блынькаешь, как буй на банке? На чашку чая приглашал?

Оглушенный чудовищной фразой, он хотел было собраться с мыслями, но
гостья впорхнула в прихожую, повернулась к нему кудрявой каштановой спиной
и, судя по шороху, уже расстегивала толстые пластмассовые пуговицы.
Решительно невозможно было сказать, где кончаются отчаянные завитки
воротника и начинаются отчаянные завитки прически.

- Как... что? - упавшим голосом переспросил он наконец, но тут шубка
была сброшена ему на руки.

- Моргаешь, говорю, чего? - стремительно оборачиваясь, пояснила
гостья. Она улыбалась во весь рот. Круглые щечки подперли глаза, превратив
их в брызжущие весельем щелки.

- Можно подумать, не ждал!

- Нет, отчего же... - уклончиво пробормотал он и с шубкой в руках
направился к хитросплетению корней, служившему в этом доме вешалкой. Кто
такая, откуда явилась?.. Узнать хотя бы, в каких отношениях они - там, за
дверью...

Когда обернулся, гостьи в прихожей уже не было. Она уже стояла
посреди большой комнаты, и ее блестящие, как у зверька, глазенки, что
называется, стреляли по углам.

- А кто здесь еще живет?

- Я живу...

- Один в двух комнатах? - поразилась она.

Ему стало неловко.

- Да так уж вышло, - нехотя отозвался он. - В наследство досталось...

Разом утратив стремительность, гостья обвела комнату медленным цепким
взглядом.

- Да-а... - со странной интонацией протянула она. - Мне, небось, не
достанется... Ой, какая мебель старая! Ой, а что это за полки такие -
никогда не видела!..

- Своими руками, - не без гордости заметил он.

Уставилась, не понимая.

- Что ли, денег не было настоящие купить?.. Ой, и телевизора
почему-то нету...

Счастливый человек - он был разбужен улыбкой. Ну да, улыбнулся во
сне, почувствовал, что улыбается, - и проснулся.

За окном малой комнаты была оттепель. Свисающий с крыши ледяной
сталактит, истаивая, превращался на глазах из грубого орудия убийства в
орудие вполне цивилизованное и даже изящное. Леший по имени Прошка,
утвердившись на трехпалой драконьей лапе, грозно и насмешливо смотрел с
табурета.

- Что же мне, однако, делать с твоей щекой? Не подскажешь?

Леший Прошка загадочно молчал. Впрочем, щека - ладно, а вот из чего
бы придумать нижнюю челюсть? Он вскочил с постели и уставился в угол, где
были свалены теперь все его сокровища. Потом выстроил их в шеренгу и,
отступив на шаг, всмотрелся. Нет. Ничего похожего...

Тут он опомнился и взглянул на закрытую дверь комнаты. Там, за
дверью, его наверняка уже ждали. С дребезгом помешивали чай в стакане,
нервно поглядывая на стену, где передвигали секундную стрелку новенькие
плоские часы, переваривающие в своих жестяных внутренностях первую
батарейку.

Он оделся, подошел к двери и щелкнул недавно врезанной задвижкой.
Затем сделал резкий вдох, открыл, шагнул...

...и произошло то, что происходило с ним изо дня в день: прикрыв за
собой дверь, он снова очутился в малой комнате, но голова была уже тяжелая
и мутная, а щеки горели, словно там, за дверью, ему только что надавали
пощечин.

А может, и впрямь надавали, кто знает...

С трудом переведя дыхание, он заставил себя улыбнуться. Потом запер
дверь на задвижку и подошел к комлю.

- Ну-с, молодой человек, - сказал он, потирая руки. - Так как же мы с
вами поступим?

Он присел перед табуретом на корточки и тронул дерево кончиками
пальцев. Ну, допустим, полщеки долой... И что будет? Он прикрыл ладонью
нижнюю половину Прошкиной щеки и остался недоволен. Не смотрится... Стоп!
А если...

Мысль была настолько дерзкой, что он даже испугался. Ну да, а если
взять и спилить щеку вообще? Тогда вместо скособоченного рта получается
запрокинутая отверстая пасть, а спиленный кусок...

Он выпрямился, потрясенный.

В спиленный кусок - это и есть нижняя челюсть.

Он кинулся к кровати и выгреб из-под нее груду инструментов - искал
ножовку по металлу. Найдя, отвернул барашковую гайку, снял полотно, а
ненужный станок вернул под кровать. Снова присел перед табуретом и,
прищурив глаз, провел первый нежный надпил.

Древесный порошок с шорохом падал на расстеленную внизу газетку.
Работа была почти закончена, когда в дверь постучали. Нахмурясь, он
продолжал пилить. Потом раздался еле слышный хруст, и, отняв от комля то,
что было щекой, он внимательно осмотрел срез. Срез был гладкий, как
шлифованный.