Чтение 25–й страницы книги ~Звезды

-- Телевизор? -- со сна Счетчик казался более тупым, чем обычно.

-- Не видишь, что ли?

Рептилоид повернул голову к экрану, потом кивнул:

-- Свет... Я не могу воспринимать визуальный ряд вашего телевидения.

-- Почему?

-- Слишком медленная развертка, крупные сегменты, из которых
формируется изображение... и очень большое количество помех. Крайне
трудно обработать такую информацию.

На мой взгляд телевизор показывал идеально.

-- Но ты же видел изображение на дисплее, там, в челноке!

-- Не видел. Снимал данные по пути к экрану. Это гораздо удобнее, --
Счетчик вновь свернулся клубком. -- Продолжай свой отдых, я перестану
воспринимать звук как внешний раздражитель.

Через мгновение он снова спал. Точнее не спал, а занимался
познанием... Удобная у них физиология. Я опустил ноги с кровати,
прислонился к стене, вздохнул. Мне спать не хотелось совершенно.

Возможно ли украсть челнок?

В буквальном смысле -- нет. Подготовка к старту заканчивается лишь за
час до запуска. И потом требуется труд сотен людей, чтобы корабль
стартовал.

А возможно ли подменить экипаж? "Бураны" в транспортных рейсах летают
с тремя членами экипажа -- командир, он же первый пилот, второй пилот и
джамп-навигатор. Допустим, Данилов и впрямь берет меня в экипаж...
вторым пилотом, вероятно. На каком этапе контроль над экипажем
минимален? В автобусе, по дороге на старт, народа много. Разве что у
стартового стола, перед загрузкой в лифт. Но как провести туда деда и
Счетчика? А что делать с Даниловым и джамп-навигатором? Оставлять их у
стартовой позиции -- это убийство. Когда "Энергия" выпихивает "Буран" на
орбиту -- старт заливают реки огня. Отпустить -- поднимут тревогу...

И не удивятся ли в ЦУПе тому, что все переговоры ведет второй пилот?
А как подделать телеметрию -- если нацепить датчики на деда, то врачи
немедленно отменят старт. Это там, у чужих, доктора давно махнули рукой
на состояние экипажа... трезвый -- и ладно...

Сотни проблем.

Стоп! Что со мной?

Я ведь обдумываю, как похитить звездолет!

Подавив первый импульс -- кинуться к Счетчику, я попытался привести
мысли в порядок. Неужели он все-таки пытался воздействовать на меня?

Кажется, нет.

Мое отношение к задуманному дедом и рептилоидом плану не изменилось.
Не хотел я этого... по крайней мере, так вот, не получив никаких четких
объяснений. И прорываться к челноку с боем, с автоматом наперевес и
дедом на закорках -- не собирался!

Просто злость накатила. После гениального перевода "Ромео и
Джульетты" на молодежную феню, после рекламы электрического штопора,
после трусливого, ночного показа старого кинофильма, рисующего чужих не
в лучшем свете.

Ведь будет становиться все хуже и хуже. Мы деградируем. Стремительно,
бесповоротно. Превращаемся в расу идиотов.

Дверь скрипнула.

-- Петя?

Дед опасливо заглянул в комнату.

-- Все в порядке?

Я быстро встал, на цыпочках подошел к двери, выскользнул в коридор.
Там было темно, лишь у лестницы на второй этаж тускло тлела лампочка.
Кажется, в детстве я боялся темноты... уж не знаю, почему. Дед пообещал,
что у моей двери всегда будет гореть свет, и выполнил обещание. Не
ночник над кроватью -- дед никогда не потакал моим страхам, а свет за
дверью. Но мне этого вполне хватило. Ведь у этой лампочки даже нет
выключателя. Она всегда горела... и когда я спал в своей постели, и
когда занимал койку в училище, и когда устраивался в отеле под светом
чужой звезды...

-- Все нормально, Петя? -- тревожно повторил дед.

В старой пижаме и шлепанцах он не выглядел идеологом человеческого
шовинизма, хитрым демагогом и безжалостным оппонентом правительств.
Обрюзгший старик, которому давно положено доживать свой век у телевизора
со стаканом кефира...

-- Ты... ты боишься за меня? -- сообразил я. -- Боишься, что Счетчик
попытается воздействовать?..

Дед отвел глаза.

-- Я просто смотрел телевизор.

-- И что нового?

Я пожал плечами:

-- В продажу поступил электронный штопор. Открывает двадцать бутылок
в минуту.

Дед послушно улыбнулся. Так улыбаются ребенку, взахлеб
пересказывающему свой первый анекдот. Да и у меня уже смеха не
оставалось.

-- Мы в какую-то пропасть валимся, дед, -- сказал я, прислоняясь к
косяку. -- Отупение. Причем... радостное такое.

-- Радостное отупение -- это хорошо сказано, -- дед кивнул.

-- Нет, я не думаю, что Счетчик на меня влиял... наверное, просто
ночь. Я начал обдумывать, как спереть челнок!

Дед терпеливо ждал.

-- Ночью... оживает злость, дед. Я привык спать ночами. А днем --
читать хорошие книги, или смотреть хорошие фильмы. Не оставалось времени
подумать о чем-то плохом. Может быть я зря сплю ночами?

-- Ты посмотрел пару каналов и увидел пару тупых передач, -- сказал
дед. -- И решил, что стоит ли соблюдать правила игры, установленные
_таким_ человечеством?

-- Да, наверное. Только каналов было пять.

-- Петя, ты не совсем прав. Радостное отупение -- это нормальное
состояние человечества. Оно лишь принимает разные формы. Когда
происходит столкновение культур, потеря глобальных ценностей -- вот как
сейчас, оно становится рельефнее, ярче. Но всегда и во все времена
состояние радостного отупения устраивало большинство людей.

-- Значит причина была ошибочна. А вывод?

-- Вправе ли мы нарушать законы? Не те, что вписаны в уголовный
кодекс, а моральные законы, этические постулаты?

-- Да. Только не _мы_ -- ты ведь для себя все давно решил. Вправе ли
_я_?

Дед взял меня за руку -- цепко и сильно.

-- Петя, я воспитывал тебя человеком. Настоящим человеком. Мне часто
казалось... и сейчас еще кажется... что это удалось.

-- Спасибо...

Никогда дед не говорил мне такого. Наши отношения просто были, а что
в них являлось воспитанием, что любовью, что амбициями великого демагога
-- я не знал. И не хотел знать.

-- Ты правильный, Петя, -- негромко продолжил дед. -- Ты ведь сам не
знаешь, насколько правильный. Когда ты был мальчишкой это умиляло
взрослых и отпугивало от тебя сверстников... когда ты стал взрослым, это
стало отпугивать взрослых и привлекать детей.

Он тихонько засмеялся.

-- Общаясь с тобой люди начинают испытывать комплекс неполноценности.

-- Что? -- я растерялся.

-- Комплекс неполноценности, -- повторил дед. -- Ты абсолютно честен
и этичен. Ты всегда ставишь общественные ценности над личными. Ты
способен вести разговор на любую тему... от влияния эллинской культуры
на развитие восточной философии, и до технологии кустарной выплавки
легированной стали...

-- Нет, дед, погоди, легированную сталь кустарно не...

Дед тонко захихикал. Я потер лоб и замолчал.

-- Ты вызываешь у окружающих спонтанную неприязнь. Настолько
бессмысленную, что их поведение становится, наоборот, подчеркнуто
дружелюбным. И в то же время это лишает тебя друзей. С идеальными людьми
не дружат, им поклоняются. Но от этого я тебя сумел уберечь... хоть и
было трудно.

У меня горели щеки. Это не просто неприятно, это гнусно!

-- Я добивался одного, -- сказал дед. -- Чтобы в этот, наступивший
миг... как я надеялся, что он наступит!.. ты был вправе принимать
решения. Не боялся преступить черту общепринятой морали. Законы
придумывают для того, чтобы их нарушать. Каждый шаг человечества в
завтра был нарушением законов сегодняшних. И всегда находились те, кто
смел нарушить законы... Те, кто переступал черту, обычно были негодяями.
Я мечтал о другом. Чтобы ты мог решать -- не оглядываясь на
человечество. И был не худшим его представителем, одновременно.
Невозможная задача. Но я попытался ее решить.

-- Дед, ты веришь в то, что говоришь? -- прошептал я.

-- Да.

-- Уговариваешь меня принять собственную, личную этику? И при этом
считаешь, что я останусь человеком?

-- Да.

-- Но ведь это не моя этика, дед, -- тихо сказал я. -- Это все --
проекция твоих взглядов. Твои страхи, комплексы, мечты. Я твой
инструмент, дед. Ты верил, что человечеству, чтобы достичь величия,
потребуется такой как я. И создал меня. Вырастил, как в колбе.

Дед кивнул.

-- Ты прав. Но я задам лишь один вопрос. Ты веришь, что я прав?
Веришь, что нынешнее состояние приведет Землю к гибели?

-- Верю, -- сказал я. -- Верю.