Сергей ЛУКЬЯНЕНКО

МОЙ ПАПА - АНТИБИОТИК

Сквозь сон я услышал тихий гул снижающегося флаера. Тонкое угасающее
пение плазменных моторов, шорох ветра, путающегося в плоскостях. Окно в
сад было открыто, а посадочная площадка у нас совсем рядом с домом. Папа
давно уже грозится перетащить керамические плитки, из которых выложен
пятиметровый посадочный круг, подальше в сад. Но делать этого, наверное,
не собирается. Если уж ему понадобится сесть бесшумно, то он приземлится с
отключенными двигателями. Этого делать нельзя, слишком опасно и сложно, но
папа на такие мелочи не обращает внимания.

Дело в том, что мой папа - антибиотик.

Не открывая глаз, я сел на кровати. Пошарил рукой по столу, где была
сложена одежда, но передумал и побрел к двери прямо в пижаме. Ноги
путались в длинном теплом ворсе ковра, но я нарочно старался не отрывать
их от пола. Мне очень нравится этот толстенный мягкий ковер, на котором
можно кувыркаться, прыгать и делать все что угодно, не рискуя сломать себе
шею.

За окном гулко стукнули посадочные стойки флаера. Сквозь веки
просочился тускло-красный свет тормозного выхлопа.

По-прежнему не размыкая глаз, я открыл дверь, начал спускаться по
лестнице. Если папа приземлился "громко", значит, он хочет, чтобы я знал -
он вернулся. Но и я хочу показать, что знаю это.

Шаг, еще шаг. Некрашенные деревянные ступени приятно холодили ноги.
Не мертвой стылостью металла, не равнодушным ледяным ознобом камня, - а
живой, ласковой прохладой дерева. По-моему, настоящий дом обязательно
должен быть деревянным. Иначе это - не дом, а крепость. Укрытие от
непогоды...

Шаг, еще шаг... Я сошел с последней ступеньки, встал на гладкий
паркет холла. Забавно определять свое положение по состоянию пола. Шаг,
еще шаг. Я уткнулся лицом во что-то твердое и гладкое, как сталь;
скользкое и упругое, как рыбья чешуя; теплое, как человеческая кожа.

- Гуляешь во сне?

Отцовская рука взъерошила мне волосы. Я уставился в темноту, пытаясь
разглядеть хоть что-нибудь. Ну конечно, папа вошел в дом, не зажигая
света.

- Включить свет, - обиженно сказал я, пытаясь увернуться от отцовской
ладони.

По углам холла начали разгораться желто-оранжевые светильники.
Темнота сжалась, убегая в широкие прямоугольники окон.

Папа, улыбаясь, смотрел на меня. Он был в десантном спецкостюме, и
обтягивающий его тело черно-смоляной биопластик уже начинал светлеть.
Приспосабливался к изменившейся обстановке.

- Ты прямо с космодрома? - спросил я, с восхищением глядя на отца.
Как обидно, что сейчас ночь и никто из одноклассников его не видит...

Спецкостюм казался тонким, наверное, из-за того, что мускулы рельефно
выделялись под тканью-хамелеоном. Но это только иллюзия. Биопластик
выдерживает температуру в полтысячи градусов и отражает очередь из
крупнокалиберного пулемета. Ткань, из которой сделан спецкостюм, имеет
одностороннюю подвижность. Не знаю, как это устроено, но если дотронуться
до комбинезона снаружи - он твердый, словно из металла. А когда надеваешь
спецкостюм (папа иногда мне разрешает), - он мягкий и эластичный.

- Мы приземлились час назад, - рассеянно сказал, ероша мне волосы,
папа. - Сдали оружие, и сразу по домам.

- Все в порядке?

Папа подмигнул мне, заговорщически оглянулся.

- Все более чем в порядке. Болезнь ликвидирована.

Слова были обычными, как всегда. А вот улыбка у папы не получилась. И
спецкостюм у него никак не мог успокоиться: поблескивали разбросанные по
ткани датчики, мерцала разноцветным непонятным узором индикаторная панель
на левом запястье. По цвету спецкостюм уже ничем не отличался от
бледно-голубых обоев. Шагни папа к стене - и его невозможно будет
заметить.

- Пап, - чувствуя, как слетает с меня сон, прошептал я. - Трудно
пришлось?

Он молча кивнул. И нахмурился - теперь уж абсолютно по-настоящему.

- А ну-ка, марш в постель! Два часа ночи!

Наверное, таким голосом он отдает приказания там, на планетах,
пораженных болезнями. И никто не решается спорить.

- Есть! - четко, в тон папе, ответил я. Но все-таки спросил
напоследок: - Пап, ты не видел...

- Нет. Ничего, теперь сможешь болтать со своим другом снова. Связь с
планетой восстановят к утру.

Я кивнул и пошел вверх по лестнице. Оглянувшись, у самой двери
увидел, что папа стоит на пороге и стягивает с себя гибкую голубую броню.
Перегнувшись через перила, я смотрел, как перекатываются у него по спине
тугие клубки мышц. Я никогда не смогу так накачаться, не хватит терпения.
Папа заметил меня и махнул рукой:

- Ложись, Алик. Подарок покажу только утром.

Это здорово, подарки я люблю. Папа дарил их мне, еще когда я был
совсем маленьким и не знал, кем он работает.

Когда от нас ушла мама, мне было пять лет. Помню, как она целовала
меня - я стоял у двери, никак не мог понять, что происходит. Потом мама
ушла. Навсегда. Она сказала, что я могу приходить к ней в любой момент, но
я так и не пришел. Потому что узнал, из-за чего они с папой рассорились, и
я обиделся. Оказывается, маме не понравилось, что папа служит в Десантном
Корпусе.

Однажды я случайно услышал их спор. Мама говорила что-то отцу - тихо,
устало, так говорят, когда доказывают самому себе, а не собеседнику.

- Неужели ты не видишь, в кого превратился, Борис? Ты даже не робот -
для них есть Три Закона, а для тебя ни одного. Ты делаешь то, что тебе
прикажут, не думая о последствиях.

- Я защищаю Землю.

- Не знаю... Одно дело, когда ваш Корпус сражается с Пилигримскими
диверсантами. А другое, когда десантники усмиряют колонии.

- Я не имею права об этом думать. Решает Земля. Она определяет
болезнь, она назначает лечение. А я просто антибиотик.

- Антибиотик? Верно. Они тоже лупят наобум - и по болезни, и по
человеку.

Они замолчали. Потом мама сказала:

- Прости, Борис, но я не могу любить... антибиотика.

- Хорошо, - спокойно сказал папа. - Но Алька останется со мной.

Мама промолчала. А через месяц мы с папой остались одни. Честно
говоря, я даже не сразу это почувствовал. Мама и раньше подолгу не бывала
дома - она журналист и ездит по всей Земле. Папа бывает дома гораздо
больше, хотя раз или два в месяц уезжает на несколько дней. А когда
возвращается, привозит подарки - удивительные вещи, которых нет ни в одном
магазине.

Однажды он привез Поющий Кристалл. Маленькая, сантиметровая пирамидка
из прозрачного синего камня тихо, не умолкая ни на секунду, наигрывала
странную бесконечную мелодию. Звук Кристалла менялся, когда шел дождь;
когда на него падал солнечный свет, становился громче; если Кристалл
подносили к металлу, он менял тональность. Он и сейчас поет свою вечную
песню, плотно укутанный ватой и запрятанный в самый дальний угол шкафа.

Были еще лотанские зеркала и рэтские скульптурки - вылепленные из
мягкой розовой пластмассы люди взрослели, старились, смотрели то улыбчиво,
то хмуро.

Ну а самым лучшим подарком был пистолет.

В тот раз папы не было почти неделю. Я ходил в школу, играл со своим
другом Мишкой по прозвищу Чингачгук. Ездил с ним и его родителями в
соседний город, где начинался праздник Смеха. Мишка даже ночевал у меня
насколько раз. И все равно было скучновато. Наверное, папа это понял.
Когда он приехал, то даже не стал ничего рассказывать. Порылся в сумке и
протянул мне тяжеленный металлический пистолет. Секунду я держал его в
руках, не догадываясь, в чем дело. И только когда устала рука и я едва не
уронил оружие, до меня дошло - это не игрушка. Ее не стали бы делать такой
тяжелой, под силу лишь взрослому.

- Он не стреляет, - угадав мой вопрос, сказал папа. - Я разбил
излучающий генератор.

Я кивнул, пытаясь прицелиться. Пистолет дрожал в ладони.

- Откуда он, пап? - нерешительно спросил я.

Папа улыбнулся.

- Помнишь, кем я работаю?

- Антибиотиком! - с готовностью ответил я.

- Верно. В этот раз мы лечили болезнь под названием "космическое
пиратство".

- Настоящие пираты? - У меня перехватило дыхание.

- Даже слишком настоящие.

Конечно, папина работа нравилась мне не только из-за необычных
подарков. Мне нравилось, что папа такой сильный, сильнее любого из наших
знакомых. Он мог в одиночку поднять флаер, мог пройти на руках весь сад.
Каждое утро, в любую погоду, и зимой и летом, он по два часа тренировался
в саду. Я к этому привык, а вот те, кто заходил к нам впервые и видел
отца, меланхолично подтягивающегося на двух пальцах левой руки или
разносящего в щепки толстенные доски, закрепленные в специальных стойках