Чтение 23–й страницы книги ~Рукопись Бэрсара~

и многотысячный, леденящий, корежащий душу вой.

Я устал. Оборвалась та пуповина, что на день связала меня с толпой, и
остались лишь ужас и отвращение, брезгливая ненависть к ним и к себе.

Только к себе - их я могу оправдать. Я знаю их жизнь - знаю, но сам я
не прожил десятилетий тех унижений и мук, бед и лишений, бесправия и
позора, которые составляли их жизнь. И я никак не могу объяснить тот миг,
когда вдруг вырвался из толпы и крикнул в безумные, ощеренные лица:

- К Ирагским воротам, братья! Не выпустим кеватцев из города!

...Что-то вдруг толкнуло меня. Ни звука, ни шороха - но там, в
темноте, кто-то есть. Я медленно поднял ружье...

- Эй, не стреляй! Свои! Учитель, ты тут?

Эргис! Куда и делась усталость; я вскочил и, сам удивляясь себе,
завертел тяжеленный ворот. Решетка приподнялась, несколько теней
скользнуло в башню, и я отпустил рукоять. С коротким стуком решетка
закрыла вход, и кто-то из спящих пошевелился.

- Здравствуй, Учитель, - тихо сказал Эргис, и мы обнялись.

- Ну, вы и наворотили! За сотню, поди, нащелкали!

- Нас тоже. Днем нас было полсотни.

- Да уж! - пересчитал нас взглядом, оглянулся. - Погоди, а у бойниц
кто есть?

- Все тут. Люди вымотались, Эргис. Здесь я их хоть разбужу.

Он кивнул и послал своих наверх. Вот мы и опять вдвоем у огня.

- А ты переменился, Учитель. Чай, несладко пришлось?

- По-всякому. А как вы?

А что нам?

- Своих повидал?

- А как же! Прижились они в Касе. Молвил было матери, мол, скоро
домой, так руками замахала. "Тут доживу, мол, в покое". Ты Зиран-то
помнишь?

- Конечно!

- Тоже там. Дочку просила поискать.

- А как Огил?

- Здоровехонек, - как-то нехотя ответил Эргис.

- Что-то случилось?

- Да что должно было, то и сталось. В лесу-то мы все братья были, а
нынче кто брат, а кто и свояк. Рават теперь силу при нем забрал, правая
рука, почитай.

- Значит, плохо?

- Да нет. На глаз оно вроде как было. Только старых-то всех от дела
плечиком оттерли.

- И тебя?

- Ну, я-то ему покуда нужен. Ладно, мне-то на что гневаться? Я
мужик-лесовик, а ему нынче другие люди надобны. Ох, хорошо, что я тебя
сыскал, Учитель!

Я потянулся за поленом, чтобы спрятать глаза. Рано об этом, Эргис.
Пока я не повидаю Баруфа...

- Что в городе?

Эргис усмехнулся:

- Да, считай, все. Как уходил, еще только у дворца дрались. Кеватское
подворье вовсе в щепки разнесли, а акхона Огил пальцем тронуть не дал.
Охрану поставил - и все.

- На улицах дерутся?

- Не. Народ доносчиков Симаговых ловит. Страшно было, сказывают?

- Да. Бывало, по десять человек казнили. Ты Ваору помнишь?

- А то!

- Ее тоже. Уже давно.

- Жаль бабу! Грешница была, да ей-то господь простит.

- Ты меня долго искал?

- А чего искать? Что я, тебя не знаю? Пошел, где горячей, да и в
Саданских воротах надоумили. Ты это ладно смекнул - город закрыть.
Гонец-то тоже от тебя?

Я не ответил и он усмехнулся. Вздремни пока. Постерегу.

Утром ворота занял отряд горожан, и мы - уцелевшие - разбрелись по
домам.

Страшен был город, но - спасибо усталости! - все скользило поверху,
не задевая душу. Эргис привел меня в самый центр к двухэтажному дому.

Здесь трупы уже убрали, только кровь на снегу да обгорелая дверь
выдавали недавнюю драку. Часовые узнали Эргиса, и нас пропустили.

Дрались в доме: кровавые пятна и копоть, обломки мебели по углам.
Полно народу, но никакой суматохи - все чем-то заняты, каждый знает, что
ему делать, все движется, как отлаженная машина, и это значит, что Баруф
где-то здесь.

Мы поднялись наверх, Эргис открыл дверь без стука, и я увидел Баруфа.
Он стоял у окна и не обернулся, когда мы вошли.

- Огил, - сказал я тихо. Почему-то мне стало страшно.

- Тилам?!

Он оказался рядом - глаза в глаза, - и в его глазах была простая
ясная радость.

- Наконец! Я тебя третий день ищу! Где же ты был?

- В Ирагской башне, - ответил Эргис. - Он ворота держал. Так я пошел,
что ли?

И мы остались одни.

Баруф не изменился. Подтянут, чист, зеркально выбрит. А я оборван,
грязен, закопчен, с трехдневною щетиною на лице. Неравное начало
разговора.

- А ты изменился.

- Похорошел?

- Нет, пожалуй. - Он улыбнулся, и я с облегчением понял: все хорошо.
Я не переменился к нему.

- Суил у тебя?

Он кивнул.

- Все в порядке?

- С ней - да. А ты?

- Жив.

- Это не ответ, Тилам.

- Другого пока не будет. Сначала я приведу себя в порядок.

- И только?

- Увидим. Я еще не решил, что тебе скажу.

...Я спал, просыпался и засыпал опять; даже во сне я чувствовал, что
я сплю, и нежился, наслаждался этим, как в детстве, когда болезнь
избавляла меня от занятий, и можно было укрыться во сне от беспросветности
школы и беспросветности дома, от всей этой беспросветной тоски, именуемой
жизнью. А потом я вдруг понял, что надо проснуться. Луна, как прожектор,
светила в окно, и в ногах постели сидел Баруф, неподвижный и черный в
молочном свете.

- Уже вечер? - спросил я лениво.

- Ночь.

- Чего не спишь?

- Боюсь ложиться, - он смущенно, как-то растерянно улыбнулся. - Такое
вот дурацкое чувство: только усну - и сразу... Одиннадцать лет, Тилам!
Понимаешь? Одиннадцать лет! Никак не могу поверить, что это уже...

Я не стал отвечать. Любое слово его спугнет. Пусть сохранит эту
минуту.

- Смешное маленькое счастье, - сказал он тихо. - Вот эта единственная
минута. Завтра останется только дело. Завтра, послезавтра... и до конца.
Ладно, Тилам, и на это уже нет времени. Ты решил, что мне скажешь?

- А что тебе сказала Суил?

- Все, что знала.

- Немного.

- По-моему, достаточно.

- Достаточно для чего?

- Не надо, Тилам, - попросил он. - Я слишком устал для обычных игр.

- Ладно, - сказал я и сел с ним рядом. - Спрашивай. На что смогу -
отвечу.

- Мне это не очень нравится, Тилам.

- Мне тоже. Просто есть игры, в которые с тобой лучше не играть.

- Если я тебя обидел...

- Нет. Но играть мной ты уже не будешь. Смирись с этим.

- Попробую, - сказал он с улыбкой. - Значит, ты вступил в Братство?