Чтение 44–й страницы книги ~Рукопись Бэрсара~

силком уволочь!

- Насильно человека не спасешь.

Поглядели на меня и отвели глаза. Наверное, думают, что я зол на
Салара. Нет! Я так же не чувствовал к нему вражды, как и он ко мне. Мы
просто хотели разного, и за нами стояли разные силы; мы были обречены
враждовать, но имей я возможность его спасти, я бы его спас.

Посланец Зелора пришел к рассвету. Никто не заметил, как он миновал
дозоры, Тарг поймал его почти у дверей.

В первый раз я увидел "призрака"... и не увидел. Этот человек был, и
его словно не было, взгляд скользил по нему, не зацепляясь. Не личность
без примет, которых в Олгоне я обнаруживал сразу, а действительно человек
без лица, невидимка, тень.

Он был из доверенных: увидел нас, и, сразу узнав, упал на колени.
Упоение, почти экстаз были на никаком лице, жуткий восторг самоуничижения.
Он мог прожить жизнь, узнав из Старших только Зелора, теперь он _в_и_д_е_л
нас всех, и это, может быть, был лучший миг в его жизни.

- Встань, брат, - сказал я мягко. - Садись вон туда и говори.

Он послушно уселся на лавку, и восторг на его никаком лице не вязался
с нерадостными словами.

Зелор сообщал, что первый день кончился лучше, чем мы могли ожидать.
Начисто выметены только пять домов: Арвана, Рилга, Ивра, Нолана и Равла...

- Господи, - тихо сказал Асаг, - уже за сто!

...из прочих пока взяли только верхушку: Братьев Совета, их
доверенных и связников. Два дома не пострадали вовсе: Дигила и Норта. С
нами те двое пошли, но и рассиживаться не стали - законсервировали своих
людей и сами исчезли. Пока всех потерь Зелор не знает, но на глаз не
меньше полутора сотен.

Сначала арестованных стаскивали в городскую тюрьму - всех скопом, и
многие успели сговориться, что им отвечать. Потом спохватились: Салара,
Братьев Совета и еще с десяток народа куда-то уволокли - Зелор не знает
куда, но к вечеру думает знать.

Допросы уже начались, многих пытали, но пока не сломался никто. Аких
подчеркнуто устранился, даже докладывать себе не велел - всем заправляет
Таласара через своего подручного Имора. Говорят, он выкупил его из долгов
и держит страхом. Зелор еще разузнает об Иморе, но думает, что его неплохо
убрать: дрянь он опасная и многое знает.

И еще были новости, но неважные, я их почти пропустил мимо ушей. Меня
хватило еще на то, чтоб отпустить гонца. Велел хорошенько его накормить и
сказал на прощанье несколько добрых слов. Эти слова предназначались
Зелору; я знал, как он их ждет, как важно для него мое одобрение - ведь на
свете только я люблю его почти бескорыстно, только я его не боюсь, а
восхищаюсь им.

Но гонец ушел, и я больше не мог сдержаться, я вскочил и забегал по
избе. Я забыл об Асаге и о Сибле, не стыдился их взглядов, не боялся того,
что они угадывают во мне.

Что же ты наделал, Баруф. Началось! В двух шагах от твоего дома уже
пытают. Государственная необходимость, законы эпохи... врешь! Ничто тебя
теперь не спасет. Ты нас предал, Баруф! Меня, себя, тех, кто был твоими
друзьями в Олгоне. Ты позволил этой мерзости себя одолеть, и теперь она
уничтожит тебя и искалечит страну...

Тяжелая лапа Сибла придавила мое плечо, кристально-прозрачные,
жесткие глаза взглянули прямо в сумятицу боли. В них не было сочувствия -
лишь понимания.

- Эк тебя корежит! - сказал он. - Из-за дружка, что ли? Зря. На то в
лесу и велик зверь, чтоб малые не жирели. Давно нас надо было так пугнуть,
привыкли-то жить на карачках.

- Не то говоришь, Сибл, - спокойно заметил Асаг. - Не там заноза.
Больно ты высоко, Тилар, дружка-то ставишь. Думаешь, он всему голова? Как
бы не так! Наша это драка, семейная. Это нас с хозяевами черт веревочкой
повязал: они нас не пожалеют, так и мы их не пожалуем.

Сибл усмехнулся:

- Покуда-то только они нас.

Они разглядывали меня, как букашку, вертели пред глазами; а я устал,
я не мог заслониться от их колючего интереса. Наверное, у них было на это
право. Они подчинялись мне, они отдали свою судьбу в мои руки, и им надо
было понять, что я такое, когда не могу притворяться. Не могу, но и не
хочу. Я просто сказал, как думал:

- Все бы ему простил, но пытки...

- Экой ты мяконькой! - с удивленным сожалением заметил Сибл. -
Шкура-то в дырах, а дите-дитем. В большом-то деле да не замараться?

- Замараться - это значит дело замарать. Кому это тогда нужно?

- А кому какая печаль? Только победить - а там все простят. Ни за что
не осудят.

- Нет, Сибл, - тихо ответил я. - Победителей тоже судят. Победителей
надо судить.

Время шло, и дела наши тоже шли. Те, кто должен остаться в Квайре,
разбредались по городам; многие уходили на север, в разоренное Лагарское
приграничье, растворяясь в тамошнем неустройстве, в суете налаживаемой
жизни.

Почти неощутимые нити тянулись от них ко мне, словно нервы прорастали
в размозженную плоть. Да, я знал, что кое-кого мы потеряем. Будут такие,
что уйдут из-под бремени Братства, предпочтут ему просто жизнь. Но я знал
и то, что наша закваска крепка, что в Братство шли только сильные духом, и
верил, что жизнь, лишившись борьбы, покажется им лишенной смысла.

Братство ушло из столицы, исчезло, растворилось, как щепотка соли в
реке - и это именно то, к чему я стремился. Да, Баруф, мы заразили страну.
Ты еще пожалеешь о своей ненужной победе.

А в столице колесо правосудия все дробило судьбы. Зелор узнал, куда
увезли предводителей Братства. Это было надежное место, и вести редко
доходили до нас.

Салар не сказал ни слова. Он просто замолчал в час ареста: не отвечал
на вопросы, не стонал под пытками, и даже палачи почитали его. Тнаг умер
от ран. Арвана сломали, и арестовали еще пятерых.

Остальные не выдали никого.

Баруф оправдал надежды - казней не было. Просто Салар и Братья Совета
опять куда-то исчезли, и Зелор уже не смог отыскать их следы.

Многих передали в руки Церкви, и она расправилась с ними по-свойски.
Вырвала языки, выкалывала глаза, рубила пальцы. Одни так и канули навсегда
в промозглые храмовые подвалы, других просто выгнали прочь просить
милостыню на дорогах в устрашение добрым квайрцам.

Начали кое-кого выпускать - самую мелкую сошку. Нещадно пороли
плетьми, накладывали жестокие штрафы, отдавали хозяевам под надзор (в
прямое рабство!) - и народ славил доброту акиха!

Какое подлое время!

А осень уже кончалось; давно оголились леса, и ночные морозы
скрепляли раскисшую землю. Вот и пришла пора попрощаться с Квайром; теперь
леса нам уже не защита, а дороги уже не помеха.

Первые караваны ушли в Бассот. Семьи Старших и Братьев Совета, жены и
дети боевиков - все, кому незачем оставаться в Квайре. Их охраняло
полсотни парней - самый цвет отряда Сибла. Остальные полсотни были со
мной.

Сибла я тоже увез.

В Квайре ему уже нечего делать. Кончилось время посева, пора
затаиться и ждать, пока взойдут разбросанные семена. Оберегать их остались
Асаг и Зелор, и я немного завидовал им.

Совсем немного - потому, что я победил, я жив и я возвращаюсь домой.
Забудем о прошлом и откроем другую главу - что там еще предстоит?

2. ПРИГРАНИЧЬЕ

Еще один день отшумел и ушел в тишину, и вечерняя синева занавесила
окна. Первый весенний вечер, который я смог заметить. Тревожная нотка в
обленившем меня покое. Весна. Уже.

Звякнула и погасла, уплыла в вечернюю синь. Я украл этот вечер.
Выдернул из суеты и теперь берегу для себя.

Тихо, только где-то поет сверчок, и дымит огонь в очаге, и тонкие
пальцы Эслана ласкают стекло. Я есть - и меня нет; полузакрыв глаза, я
откинулся в кресле и гляжу, как тонкие пальцы ласкают стекло. Багровые,
алые, желто-кровавые блики плывут в его глубине, качаются, обнимал
округлое тело вазы... Я только художник, который закончил свой труд и
принес показать тому, кто способен его оценить, и благодарен судьбе, что
есть такой человек.

Да, я благодарен судьбе за Эслан. Все у меня есть: дело, семья,
друзья, мой Маленький Квайр, уйма работы и куча забот, я занят, я
счастлив, мне не о чем тосковать - но я тоскую, если долго не вижу Эслана.

Мы так старательно не афишируем нашу дружбу, что Кас нам ее простил.
На людях я холодно кланяюсь, он еле кивает в ответ - а нечастые вечера
наших встреч затягиваются до утра.

- Слишком дорогой подарок, Бэрсар. Боюсь, я не вправе его принять.

- Вам не нравится?

- Нравится, - сказал он серьезно. - Чем-то напоминает сосуды, которые
находят в развалинах древних городов Ольрика. Не форма и не материал - но
сама гармония между формой, материалом и назначением. Эта ваза
предназначена для цветов. Не для питья и не для умывания - а для цветов. И
знаете, что в ней волнует? Никаких украшений. Она прекрасна сама по себе
благородством материала, совершенством формы и предназначенностью.