Чтение 8–й страницы книги ~Рукопись Бэрсара~

- Что-то не так? Я сказал лишнее?

- Да нет, вроде. Понравился ты ему, и то ладно - он человек надобный.
- Вздохнула тихонечко и вдруг спросила: - Думаешь, впрямь голода не
миновать?

Так мы и мотались по городу до заката. Побывали в храме и в огромном
сарае, где красильщики корчились в ядовитом пару, в ювелирной мастерской и
в харчевне, на конюшне и в унылом доме, где скрипели перьями писцы. Суил
перекинется с кем-то словом или сунет что-то в руку - и быстренько дальше.

Она неутомима, а я как-то очень скоро устал. Голова трещала от
напряжения, от мучительных усилий ощутить окружающее _н_а_с_т_о_я_щ_и_м_.
Но усилия не помогали, все казалось сном; я тупо и покорно уворачивался от
повозок, молча принимал толчки и брань. Я был счастлив, когда, наконец,
Суил сказала:

- Ой, да никак уходить пора? Гляди, ворота закроют!

Мы заночевали у Ваоры и чуть свет отправились в обратный путь.

Зиран встретила нас радостно, Баруф - будто и не расставались. Вышел
во двор умыться, а когда вернулся - ни Баруфа, ни Суил. Все логично. Суил
изложит наблюдения надо мной, и Баруф начнет меня дожимать. Самое время.
Все рассыпалось вдребезги, в режущие осколки; я боюсь, я растерян, надо
заново строить мир. Если дать мне время...

Я улыбнулся Зиран, и она улыбнулась в ответ.

- Присядьте со мной, раз они меня бросили.

- Ну, от меня-то какой прок! - но села напротив, положив на стол
огрубевшие руки.

- Славная у вас дочка!

- Да, утешил меня детьми господь. Как осталась одна, думала, сроду их
не подниму, а они вон какие выросли!

Материнской гордостью осветилось ее лицо, прекрасны были ее усталые
руки, и боль, давно потерявшая остроту, привычной горечью тронула душу.

Мое детство прошло в закрытой школе, может быть, самой знаменитой в
Олгоне. Наверное, только это меня спасло. Когда мои родители погибли в
авиакатастрофе, первым, что я почувствовал, была радость за них.
Наконец-то они избавились друг от друга!

Пожалуй, мать мне была все-таки ближе. У нее был живой ум и ловкие
руки, сложись ее жизнь по-другому, она многое бы смогла. Но судьба заперла
ее в блестящую клетку, и мать лишь растратила себя, мечась между прихотями
и вспышками веры. Наверное, мы могли бы быть друзьями или, может быть,
соучастниками, но отец стоял между нами ледяною стеной. В детстве я его
ненавидел, в юности презирал, теперь, пожалуй, жалею. Он жилой одной
карьерой, ради нее женился на не любимой, ради нее обрек и мать, и себя на
ад.

Оказываясь дома, я всегда поражался тому, как страстно и исступленно
они ненавидят друг друга. Ненавистью был пропитан воздух их дома; я
задыхался в нем; даже моя тюрьма, моя проклятая школа там мне показалось
уютней.

Я часто думал, чем это кончится, много лет это было моим кошмаром,
неуходящей тяжестью на душе, и весть о их смерти была для меня
облегчением.

И они умерли, как подобает любящим супругам, в один день и в один
час.

Я встал и вышел на крыльцо. Был предзакатный час, и мир казался
удивительно теплым и не знающим зла. Солнце почти сползло за зубчатую
стену леса: кроткий медовый свет обволакивал мир, и мне очень хотелось
жить. Просто жить, бездумно и беззаботно, просто дышать, просто быть.

Скрипнули доски крыльца; Баруф стоял со мной рядом и молча смотрел,
как тускнеет золото дня, и даль заволакивается лиловой дымкой.

- Поговорим? - спросил он меня, наконец.

Я не ответил. Я просто побрел за ним в дальний конец усадьбы. Сели на
бревно, зачем-то брошенное за кустами, и прозрачная тишина вечера обняла
нас.

- Как вам Квайр? - спросил, наконец, Баруф.

Очень некстати: так хорошо молчать под улетающим ввысь
безоблачно-серым небом, в нежном покое уходящего дня. Я не ответил. Я еще
не хотел начинать.

- Теперь вы начали понимать, - не вопрос, а скорее утверждение, и я
повернулся к нему, одолевая подступавшую ярость:

- У вас нет права меня торопить! Два месяца вы меня продержали в
потемках - теперь моя очередь, ясно!

- Нет, - сказал он спокойно. - Я вам времени не дам. Вы мне слишком
нужны.

- А иначе что? "Или-или"?

- Вы это сами придумали, - ответил он. - Мне не нужна ваша смерть.
Мне нужны вы.

Он сидел, тяжело опершись на колени, - уже не властный, непроницаемый
Охотник, не дерзкий пришелец, готовый менять судьбы мира, а просто
одинокий измученный человек, изнемогающий под тяжестью взваленной ноши.
Наверное, только мне он мог показаться таким, и наверное потому я ему
нужен. Только поэтому? Нет, сейчас я не мог его пожалеть, потому что он
мне еще нужнее. Чем нужней мы друг другу, тем отчаяннее надо драться
сейчас за наше будущее, за то, чтобы мы не стали врагами.

- Вы зря боитесь меня, Тилам, - сказал он устало. - То, что я от вас
хочу, вас не унизит.

- Вы слишком привыкли решать за других. Я не люблю, когда за меня
решают.

- Да вы ведь сами все решили. Видели же Квайр?

- Да.

Да, я увидел Квайр, и это все меняет. До сих пор - в лесу - я не то
чтобы представлял его другим - просто не представлял. Непривычная речь,
дурацкая одежда, нелепые ружья - это все антураж, а за ним обычные люди. А
оказалось, что все не так. Действительно, по-настоящему чуждый мир,
настолько чужой, что только усилием воли я заставлю верить в его
реальность. И в этом чужом, чуждом мне мире мне теперь предстоит жить и
умереть.

"Чужой" - говорю я себе - и знаю: не настолько чужой, чтобы я не
сумел в нем жить, и я скоро его пойму, но я совсем не хочу понимать, мне
нужен _м_о_й_ мир, единственный, распроклятый, который я не понимал
никогда, и ошибался, и жестоко платил за ошибки, но он был мой, и я теряю
его, теряю сейчас, в эту самую минуту, а не тогда, когда убежал из него.

"Чужой", - говорю я себе - и знаю: он ненадолго будет чужим, у меня
уже есть друзья и есть дело, да, хочу я того или нет, но оно есть, я решил
- это бесповоротно, но это совсем не мое дело, не то единственное, которое
я люблю. Хорош или плох этот мир, но физику Бэрсару в нем делать нечего.

Я вспомнил о том, что еще не успел завершить, о главной, еще никому
не известной работе, и чуть не завыл от отчаянья и тоски. Хотя они и
ославили меня наглецом, авантюристом в науке, оскорбителем авторитетов, я
так и не посмел никому сказать, что сражаюсь со знаменитым уравнением
Атусабра, и мне немного осталось, чтобы его решить. Не посмел, потому что
за этим стояла вещь, еще более кощунственная, чем движение сквозь время -
власть над гравитацией, и я бы ее победил! Да, я бы ее победил!

В корчах утраты я почти позабыл о Баруфе, а он сидел себе тихо, ждал,
пока я перестану ерзать и меняться в лице, и его снисходительность
разозлила меня.

- Ну и что? - спросил я его. - С моей головой и руками я никогда не
пропаду. Еще и разбогатею, дом куплю... не хуже, чем у вас. Что
улыбаетесь? Не верите?

- Почему же? Дядя говорил, что в машине вы даже колбы для хронотрона
и интаксора сами выдули. Просто будь _э_т_о_ для вас важно, вы бы здесь не
оказались. Нет, Тилам. Наукой заниматься вам здесь не позволят, сами скоро
убедитесь. Куда вы тогда денете свой мозг?

- А вы ему применение найдете.

Баруф устало улыбнулся.

- Суил пересказала мне ваш разговор с Таласаром. Если учитывать, как
мало вы знаете, совсем неплохой прогноз.

- Тут все ясно.

- Да. Но вам, чтобы понять, потребовалось два-три факта, а мне
намного больше. Видите ли, Тилам, будь я... ну, хоть немного иным... я бы
сказал: судьба. Судьба, что вы попали сюда именно теперь, когда вы мне так
нужны. Я - хороший организатор и неплохой техник, и пока события шли не
спеша, я был уверен в себе. А теперь конец писаной истории, все понесется
вскачь, и я не уверен, что меня хватит на все. Напрасно вы морщитесь,
Тилам. На это ведь можно смотреть и по-другому. Не допустить гибели
нескольких стран и сотен тысяч людей. Не позволить откинуть регион на
сотню лет назад. Разве это плохо?

- Даже благородно, если забыть о цене.

- А вы знаете эту цену? Я тоже нет. Я знаю только, во что обойдется
законный ход истории. Погибнет треть населения материка и родится Олгон.

- А если вы убьете еще десятки тысяч людей, а Олгон все равно
родится?

Мы глядели друг другу в глаза, и в глазах его была жестокая,
неотвратимая решимость.

- Я - не гадалка, Тилам. Будущее тем и отличается от прошлого, что
его еще надо сделать. Всегда найдется уйма причин, чтобы отказаться от
действия - и они весьма убедительны. А для действия причина одна: я должен
это сделать. Именно я.

- Почему же именно вы? Кто вас на это уполномочил?

- Олгон, - сказал он серьезно. - Олгон, который сделал меня таким,
какой я есть. Мои товарищи, которых он убил и убьет. Все человечество, для
которого нет спасения в нашем будущем. Послушайте, вы же смелый человек -
чего вы испугались? Красивых слов? Не будет. Работа будет - грязная и
кровавая. И смерть - довольно скоро. А история о нас не вспомнит - и