правильно! Или, может, самолюбие - в упряжку не хочется? Плюньте. Сами о
своем самолюбии забудете. Обо всем забудьте, кроме дела. Ну?
предупреждение, а не похвальба. Делу я могу служить - вам не стану.
Смотрите сами, это может нам дорого стоить.
с вами, выдержу!
после свидания с Угаларом меня опять потянуло к Дэнсу. Который раз
попадаюсь в эту ловушку: стоит абстрактному имени стать лицом - и
подлость, что именуют историей, становится невыносимой. Оч-чень тошно
говорить о будущем с человеком и знать, когда он умрет, и - главное - как.
И остается одно перетащит Угалара к нам. Конечно, есть люди умнее, но
именно он - единственный из всех квайрских полководцев - пять лет в
одиночку сражался против кеватцев и был так ужасно казнен в Кайале. Будет
казнен через одиннадцать лет.
напротив меня и чинил меховой сатар.
секунды... А потом коротко рявкнула дверь, вкатилось белое облако пара, а
за ним высокая белая тень.
понадеялся... что с утра ясно. Хорошо, конь дорогу знает.
капли, и в каждой горел оранжевый отблеск огня.
все твои здоровы.
нет и охотников война подобрала.
Тубар не стал добивать.
хитрость! Я-то знаю, три года с ним ходил! Ну, давай к столу!
пару ложек - и отложил.
- Тубар согласен встретиться с моим человеком.
страху натерпелся, что вспомнить стыдно... а толку?
и подавно!
самодельную карту.
рассвет, сгущая в иней дыхание, обжигая глаза. Почти по брюхо в снегу
брели наши кони, тащились, пропахивая извилистые канавы, и шерсть моего
вороного Блира поседела от замерзшего снега.
посылать, и если посылает, то просто нельзя иначе. Я знал, что он за меня
боится, а я свое отбоялся ночью.
остановился. Мы уходили, а он стоял и глядел нам вслед, и это было
довольно забавно. Картина, достойная кисти Аргата: так провожают героев.
придавленный снегом лес, чтобы хотелось думать о смерти. Смерть - это
когда над тобою дождь и ненастье, когда на душе камнем лежит тоска, а
сейчас все светло и просторно, как этот белый лес, как этот белый
прозрачный день. Может быть в этом есть немного игры - но очень немного.
Просто пора сменить раздумье на дело, просто хочется жить, просто
поскрипывает заледеневшая кожа седла и позвякивает сосульки в конском
хвосте, а Эргис молчит, и можно подумать о том, о чем не надо бы, но очень
хочется думать.
наконец-то Миз ушла из моей души. Не сразу и не легко - я и сам не знал,
как крепко это во мне сидело. Словно невзрачный сорняк с огромными
корнями; как будто немного места занимала она в моей жизни: жалкий
остаток, не отнятый работой - а оказывается, нет местечка, куда бы не
пророс один корешок, и всякая мысль отзывается болью - нет, уже не о ней.
О том, что целых восемь лет она не любила меня. Оказывается, я покупал ее
за деньги и за тряпки, и думал, что она меня любит, и прощал ей за это все
- даже то, что не надо было прощать. Я почти не думал об этом в аду двух
последних лет, но в Квайре эта боль вдруг проснулась во мне, и мучила, и
будила по ночам... еще долго болело бы, если бы не Суил.
оказалось: о Суил, о Квайре - а оказалось: о Суил. О работе - а оказалось:
о Суил. Я сам удивился, когда это вдруг понял. Что для меня Суил? Милая
девочка, деревенская простушка себе на уме. Что бы могло нас связать? У
меня не было даже влечения к ней. Сколько раз во время наших осенних
походов мы лежали вдвоем за кустами, пережидая стражу, однажды нам
пришлось ночевать в каком-то складе, потому что мы не успели уйти из
Квайра до закрытия ворот; сколько раз я брал ее на руки, перенося через
ручей, - и ни разу ничего не шевельнулось во мне. Она оставалась для меня
почти ребенком, приемной дочерью Баруфа - и это исчерпывало все.
женщине; я не мог представить ее ни возлюбленной, ни подругой - мне просто
нужно было, чтобы она была в моей жизни, и я мог бы вот так безнадежно и
томительно думать о ней.
мужчины, над этим стоило посмеяться, я и смеялся, смеялся, пока путался в
снегах бесконечной морозный день, но снова зарозовело небо, кони вышли на
утоптанную тропу, и Эргис обернулся ко мне:
вытекла на поляну. Просто сказка: дремлет под белой шапкой избушка, теплый
свет из окошка упал на снег - только вот трое солдат у крыльца не
вписываются в картину.
потолок, грубый стол посредине. Только на нарах роскошная черно-багровая
шкура, и на столе не лучина, а саккарский светильник-ладья.
подчеркнуто уронил ладонь на рукоятку сабли.
сам тайно приехал на эту встречу, почему он так осторожен? И я неторопливо
- много дольше, чем надо - снимал сатар, куда его деть, и, наконец, кинул
на нары в стороне от роскошной шкуры. Отправил тапас, пригладил волосы и
спокойно встал перед Тубаром.
лицо - лицо старого охотника или солдата: обветренное, с жесткими
морщинами, с щетинистой седоватой бородкой.
молчал, сверлил меня взглядом, и его молчание уже попахивало угрозой. Мне
стало легче, когда он заговорил: